Ночная смена
Снег падал на Москву третий день подряд. Линь стояла у окна ординаторской и смотрела, как белые хлопья медленно опускаются в свете фонарей...
Антон Сергеевич Громов — писатель, чьи произведения наполнены романтической тоской, поиском смысла и светлыми трагедиями. Его герои ищут любовь и опору в мире, полном утрат и перемен. Громов умеет показать хрупкость человеческих чувств и в то же время придать им вечную значимость.
Рассказы автора (27)
Ночной рейс
Поезд подошёл к перрону с опозданием на сорок минут. Артём вышел из вагона последним, волоча за собой единственный чемодан — тот самый, с которым когда-то уезжал отсюда восемь лет назад...
Семь дней до Владивостока
Поезд тронулся с лёгким толчком, и Москва начала медленно отползать назад, словно старая, надоевшая жизнь. Михаил Петрович поставил потёртый кожаный чемодан на верхнюю полку и сел у окна...
Чай с жасмином в палате номер семь
Московская ночь входила в больничные коридоры медленно, как усталый гость, который знает, что ему здесь не рады. Линь Нгуен проверяла капельницы в палате номер семь, стараясь двигаться бесшумно...
Ночные голоса
Больничные коридоры в три часа ночи напоминают подводную лодку — те же приглушённые звуки, то же искусственное освещение, та же оторванность от мира живых...
Между этажами
Лифт остановился с мягким вздохом где-то между третьим и четвертым этажом...
Ночная смена
Дождь начался ровно в девять вечера, когда Гиорги Беридзе завёл двигатель своей потрёпанной «Шкоды». Капли барабанили по крыше с той методичной настойчивостью, которая обещала долгую ночь. Он проверил телефон — никаких сообщений. Впрочем, он и не ждал...
Ночная аптека
Дождь барабанил по асфальту Невского проспекта, и в витрине круглосуточной аптеки горел неоновый крест — зелёный, как надежда, которой у Марины уже давно не осталось. Три часа ночи...
Между этажами
Лифт дёрнулся между третьим и четвёртым этажами и замер. Семён Исидорович машинально нажал кнопку ещё раз, потом другую, потом все сразу — бесполезно. Девушка в углу кабины подняла глаза от телефона...
Ночная смена
Марина Петровна поправила халат и взглянула на часы. Три часа ночи. Самое тихое время в отделении, когда даже стоны притихают, и больница погружается в странное подобие покоя...
Три пассажира одной ночи
Дождь барабанил по крыше старенькой "Шкоды", и Михаил Штерн в который раз поправил зеркало заднего вида. Не то чтобы оно было криво установлено — просто старая привычка, оставшаяся с тех времён, когда в зеркале нужно было видеть всё. Абсолютно всё...
Ночная смена
Виктор Павлович проверил часы — половина второго ночи. Самое мёртвое время в музее, когда даже тени на стенах кажутся уставшими. Он обошёл зал голландской живописи, посветил фонариком на Рембрандта, кивнул ему, как старому знакомому...
Ночная смена
Дождь барабанил по крыше такси, как когда-то капала вода в карцере — методично, безжалостно, отсчитывая секунды, которые складывались в минуты, часы, годы...
Ночные стражи
Дождь барабанил по козырьку служебного входа, когда Михаил Петрович в первый раз увидел его. Старик сидел на корточках у стены, прикрывая спичку ладонями от ветра...
Снег над Прагой
Снег падал на Прагу третий день подряд. Тяжёлый, мокрый, он ложился на черепичные крыши и превращал город в размытую акварель...
Чужие берега
Берлин встречал меня каждую ночь одинаково — мокрым асфальтом под фонарями и запахом дождя, смешанным с дизельными парами последних автобусов. Пять лет я иду по этой улице к ночной смене, и каждый раз мне кажется, что это первый раз...
Пепел и страницы
Дождь барабанил по разбитой витрине, заклеенной картоном и старыми газетами. Франц Келлер сидел за конторкой в глубине магазина, обернувшись в потрёпанное пальто, и грел руки о чашку с эрзац-кофе...
Чужие берега
Владивостокская больница номер семь пахла хлоркой и безнадёжностью. Лин знала этот запах наизусть — три года в России научили её различать оттенки больничной тоски...
Письмо из Вены
Дождь барабанил по окнам читального зала с утра. Марина Николаевна механически протирала очки и расставляла вернувшиеся книги по полкам. Тридцать четыре года в этой библиотеке...
Дневник среди пепла
Дождь барабанил по витрине книжного магазина на Кайзерштрассе. Макс Вернер стоял у окна, наблюдая, как редкие прохожие спешат под зонтами по мокрой мостовой. Берлин, 1952 год...
Восемь часов до рассвета
Лифт остановился между третьим и четвёртым этажами с таким обыденным скрежетом, словно это было запланировано расписанием...
Последний вечер
Дождь начался внезапно, как всегда в этом городе — без предупреждения, без грозовых туч, просто серая пелена опустилась с неба, и капли забарабанили по асфальту...
Кафе на углу
Дождь барабанил по стеклу витрины, размывая огни вечернего города в акварельные пятна. Павел сидел за столиком у окна и машинально поглядывал на часы. Rolex на его запястье показывал половину восьмого...
Туман над Владивостоком
Телефон зазвонил в тот момент, когда я докуривал третью за вечер сигарету. Туман с моря полз по улицам Владивостока, как молоко, пролитое великаном, и в этой белой мгле тонули огни портовых кранов...
Вечер на набережной
Дождь стучал по стеклу витрины, как будто кто-то бросал мелкие камешки. Павел сидел в углу кафе, которое двадцать лет назад называлось "Голубая чашка", а теперь носило претенциозное имя "Кофе и Джаз"...
Палата номер семь
Больничная палата пахла хлоркой и чем-то неуловимо медицинским — запахом, который невозможно описать, но который узнаешь из тысячи. Виктор Павлович лежал на своей койке у окна и смотрел на серое октябрьское небо. Завтра операция. Завтра решится всё...
Последняя бутылка на Курском
Курский вокзал встретил их обычным декабрьским хаосом — толпы людей с чемоданами, объявления о задержках поездов, запах вокзальной еды и дешёвого кофе...