Семён Аркадьевич Голубев проснулся в четыре утра, как всегда. Старый кот Архимед потянулся на своей подушке у печки и недовольно мяукнул — хозяин нарушил его сон своим скрипучим вставанием с кровати. За окном маленького деревянного дома ещё царила сибирская ночь, густая и непроглядная, как чернила в старой чернильнице.
Заварив крепкий чай в эмалированном чайнике с отбитым носиком, Семён Аркадьевич присел к окну. Фонарь на улице Гагарина мигнул три раза и погас — опять проводка барахлит. В этом городке всё барахлило уже лет тридцать, с тех пор как закрыли градообразующий завод. Остались только те, кому некуда было уезжать, да те, кто не хотел никуда уезжать. Семён Аркадьевич принадлежал ко вторым.
Библиотека открывалась в восемь, но он всегда приходил на два часа раньше. Любил эту тишину, когда книги ещё спят на полках, не потревоженные читательскими руками. Любил запах старой бумаги и типографской краски, смешанный с ароматом пыли и времени. Сорок лет он работал здесь, сорок лет каждое утро открывал тяжёлую дубовую дверь маленьким бронзовым ключом.
Но в это утро что-то было не так.
Первое, что он заметил — «Война и мир» лежала не на своём месте. Вчера вечером он лично поставил все четыре тома на полку русской классики, между Толстым Алексеем и Тургеневым. А теперь первый том валялся раскрытым на читательском столе у окна.
«Маша забыла», — подумал он о пятнадцатилетней школьнице, которая вчера до самого закрытия сидела над сочинением. Но Маша никогда ничего не забывала. Она была из тех редких подростков, которые относились к книгам как к живым существам — бережно, с уважением.
Семён Аркадьевич поднял том, чтобы вернуть на место, и замер. Страница была открыта на сцене первого бала Наташи Ростовой, но... текст был другим.
«Наташа танцевала не с князем Андреем, а с молодым инженером из Новосибирска, который приехал строить новый мост через Обь. У него были серые глаза и привычка чертить схемы прямо в воздухе, когда он что-то объяснял. Наташа смеялась, кружась в вальсе, и её смех был похож на звон велосипедного звонка...»
Велосипедного звонка? В «Войне и мире»?
Семён Аркадьевич протёр очки, потом протёр их ещё раз. Текст не менялся. Более того, дальше шло описание того, как граф Ростов обсуждал с Пьером Безуховым преимущества солнечных батарей для отопления дворянских усадеб.
Руки у него задрожали. Сорок лет он знал эту книгу наизусть, мог цитировать целые абзацы. И вот...
Он бросился к полкам. «Анна Каренина» — там Анна не бросалась под поезд, а становилась первой женщиной-машинистом на Николаевской железной дороге. «Преступление и наказание» — Раскольников не убивал старуху-процентщицу, а открывал бесплатную юридическую консультацию для бедных студентов.
Что происходит? Галлюцинации? Но текст был чётким, буквы не расплывались, бумага оставалась той же самой, пожелтевшей от времени.
Звонок над дверью прозвенел так неожиданно, что Семён Аркадьевич выронил книгу. В дверях стояла Маша Сорокина, вся взъерошенная, в школьной форме, надетой явно второпях.
— Семён Аркадьевич! — выдохнула она. — Вы тоже это видите?
— Что именно? — осторожно спросил он, всё ещё надеясь, что сходит с ума в одиночестве.
— Книги! Они все... другие! Я вчера взяла домой «Мастера и Маргариту», а там Воланд не дьявол, а добрый волшебник, который помогает московским пенсионерам получить надбавки к пенсии!
Семён Аркадьевич почувствовал одновременно облегчение и ещё больший ужас. Если Маша тоже это видит, значит, он не сошёл с ума. Но тогда что происходит с миром?
— Садись, — сказал он, доставая из ящика стола пачку печенья «Юбилейное», которое держал для особых случаев. — Будем разбираться.
Следующие два часа они методично проверяли книги. Изменения были везде, но не хаотичные. Был какой-то странный порядок, какая-то логика. Все трагедии превращались в истории со счастливым концом, все злодеи становились героями или как минимум обычными людьми со своими слабостями.
— Знаете, что странно? — сказала Маша, листая изменённого «Гамлета», где принц Датский становился успешным театральным режиссёром. — Это всё похоже на... мечты.
— Чьи мечты?
— Не знаю. Может быть, тех, кто эти книги читал? Смотрите, вот тут приписка карандашом на полях — «хоть бы Офелия не утонула». Это же почерк Антонины Павловны! Она всегда делает пометки карандашом, хоть вы ей сто раз говорили, что нельзя.
Семён Аркадьевич взял книгу. Действительно, знакомый старческий почерк. И в этой версии Офелия действительно не утонула — она уехала учиться в Сорбонну и стала известным ботаником.
— Но как? — прошептал он. — Как чьи-то мечты могут менять текст?
Маша пожала плечами. У неё было то спокойное принятие чудес, которое есть только у подростков и очень старых людей.
— А может, книги устали быть всегда одинаковыми? Может, им тоже хочется меняться?
Эта мысль была настолько в духе Брэдбери, что Семён Аркадьевич невольно посмотрел на полку с фантастикой. «451 градус по Фаренгейту» тоже изменился — теперь там пожарные не сжигали книги, а развозили их по домам тем, кто не мог прийти в библиотеку.
Дверь снова открылась. Вошла Антонина Павловна, его старая приятельница, бывшая учительница литературы. В руках у неё была авоська с книгами.
— Семён, голубчик, — начала она и осеклась, увидев их лица. — Что случилось?
— Антонина Павловна, — медленно произнёс Семён Аркадьевич, — вы когда-нибудь мечтали, чтобы Офелия не утонула?
Старушка покраснела как школьница.
— Ну что вы, право слово! При чём тут... Хотя да, если честно. Всегда расстраивалась, когда читала. Такая молодая девушка, вся жизнь впереди... Но при чём тут это?
Они показали ей книгу. Антонина Павловна села на ближайший стул. Молчала долго, потом тихо сказала:
— Значит, сбылось.
— Что сбылось?
— Желание. Я вчера загадала желание на падающую звезду. Глупость, конечно, в моём-то возрасте... Но я загадала, чтобы все печальные истории стали хоть немного счастливее. Чтобы людям не так грустно было жить.
Семён Аркадьевич хотел сказать, что это невозможно, что падающие звёзды — это просто метеориты, сгорающие в атмосфере. Но промолчал. В конце концов, изменившиеся книги тоже были невозможны.
— И что нам теперь делать? — спросила Маша.
Все трое молчали. За окном начинало светать. Скоро придут первые читатели — пенсионеры, которые приходят с самого открытия, мамы с маленькими детьми, безработные, которым некуда деться...
— А может, ничего не делать? — тихо предложила Антонина Павловна. — Пусть люди почитают счастливые истории. Хоть немного порадуются.
— Но это же... неправильно! — возразил Семён Аркадьевич. — Это не те книги, которые написали авторы!
— А вы уверены? — Маша подошла к окну. — Может, авторы тоже хотели написать счастливые истории, но время было такое, что нельзя было? Или издатели требовали трагедий для солидности?
Семён Аркадьевич вспомнил свою покойную жену Валентину. Она всегда переписывала концовки грустных сказок, когда читала их маленькой дочке. Дочка выросла, уехала в Канаду, внуков привозит раз в два года. А он всё сидит среди книг, правильных, неизменных, вечных...
— Давайте сделаем так, — предложил он после долгого молчания. — Сегодня пусть люди читают эти, изменённые книги. Посмотрим, что будет. Если начнётся паника или что-то плохое — расскажем правду. А если нет...
— А если нет, пусть будет маленькое чудо, — закончила Маша.
Первой читательницей в тот день была Зинаида Кузьминична, мать-одиночка с тремя детьми. Она взяла «Муму» для старшего сына — у них в школе проходили. Семён Аркадьевич затаил дыхание. В изменённой версии Герасим не топил собачку, а сбегал с ней из города и открывал школу для глухонемых детей.
Вечером Зинаида Кузьминична вернула книгу. Глаза у неё были красные, но не от слёз горя, а от слёз радости.
— Спасибо, — сказала она. — Сын впервые за долгое время улыбнулся, когда читал. Сказал, что Тургенев молодец, что написал про настоящего героя.
После её ухода Семён Аркадьевич, Маша и Антонина Павловна молча сидели в читальном зале. За окном падал снег, крупный, неспешный, похожий на страницы, вырванные из небесной книги.
— Знаете, — сказал Семён Аркадьевич, — может, мир и правда устал от грустных историй. Может, пришло время для других книг.
— Но ведь они могут снова измениться, — заметила Маша. — Вернуться к прежнему виду.
— Могут, — согласился он. — Но пока... пока пусть будет так.
Ночью Семён Аркадьевич остался в библиотеке. Он хотел увидеть, как это происходит — как меняются книги. Устроился в кресле у окна, укрылся старым пледом. Архимед, которого он принёс с собой, свернулся у него на коленях.
Ровно в полночь начало происходить. Сначала это было похоже на дрожание воздуха в жаркий день. Потом книги начали светиться — слабо, едва заметно. Свет шёл изнутри, из самих страниц, из букв. И Семён Аркадьевич увидел их — тени людей, прозрачные, как утренний туман. Они ходили между стеллажами, брали книги, листали, и там, где их пальцы касались страниц, текст менялся.
Он узнал некоторых. Вот покойный Михаил Степанович, бывший директор завода — он всегда мечтал, чтобы Челкаш из горьковского рассказа бросил воровать и открыл честную артель грузчиков. Вот молодая Катя, которая утонула в реке три года назад — она переписывала «Русалочку» Андерсена, давая ей человеческую душу и счастье с принцем.
Среди теней была и Валентина, его жена. Она стояла у детского отдела и что-то меняла в «Снежной королеве». Семён Аркадьевич знал что — она всегда говорила, что Кай должен был сам освободиться от чар, а не ждать, пока его спасёт Герда.
— Валя, — прошептал он.
Тень обернулась, улыбнулась и растаяла. Все тени растаяли, оставив после себя только изменённые книги и лёгкий запах полевых цветов — любимых цветов Валентины.
Утром пришла Маша. Застала его всё в том же кресле, с котом на коленях и открытой книгой в руках — сборником рассказов Брэдбери.
— Семён Аркадьевич! Вы здесь всю ночь были?
Он кивнул, не в силах говорить.
— И что? Видели что-нибудь?
— Видел. Маша, это не падающая звезда. Это... души тех, кто любил читать. Они возвращаются и переписывают истории так, как мечтали при жизни.
Маша села рядом.
— И что будем делать?
— А знаешь что? Давай откроем при библиотеке кружок. Назовём... ну, например, «Альтернативные концовки». Пусть люди пишут свои версии известных историй. Живые люди. Чтобы не ждать, пока станут тенями.
— Гениально! — Маша захлопала в ладоши. — И можно устраивать чтения! И даже маленькие спектакли!
С того дня библиотека изменилась. Она всё ещё была маленькой, провинциальной, с протекающей крышей и скрипучими половицами. Но теперь она была живой. Люди приходили не просто брать книги — они приходили творить, мечтать, переписывать истории.
Антонина Павловна вела кружок для пенсионеров «Если бы я был писателем». Зинаида Кузьминична организовала детский театр, где ставили переписанные классические пьесы. Даже угрюмый сантехник дядя Петя написал свою версию «Левши», где тульский мастер открывал в Англии русскую техническую школу.
Книги продолжали меняться по ночам. Но теперь это не пугало, а вдохновляло. Каждое утро Семён Аркадьевич находил новые версии старых историй. Иногда они были наивными, иногда — удивительно глубокими. Но все они были полны надежды.
Однажды, через полгода после начала изменений, в библиотеку пришёл корреспондент областной газеты. Прослышал о странностях, хотел написать разоблачительную статью о том, как в библиотеке портят классику.
Семён Аркадьевич дал ему почитать обе версии «Вишнёвого сада» — оригинальную и новую, где сад не вырубали, а превращали в народный парк с бесплатными курсами садоводства.
Корреспондент читал долго. Потом сказал:
— А можно мне тоже что-нибудь переписать? Я всегда хотел, чтобы Базаров из «Отцов и детей» не умер от тифа.
Так библиотека получила ещё одного постоянного посетителя.
Зима сменилась весной, весна — летом. Маленький сибирский городок жил своей обычной жизнью — с перебоями электричества, разбитыми дорогами и закрытым заводом. Но что-то неуловимо изменилось. Люди стали чаще улыбаться. Дети перестали бояться читать грустные книги — они знали, что в библиотеке есть и другие версии.
Семён Аркадьевич постарел ещё на год, но чувствовал себя моложе. Каждое утро он шёл на работу с предвкушением — какие новые истории принесёт ночь? Какие мечты воплотятся на пожелтевших страницах?
Однажды августовским вечером, когда закат окрасил небо в цвет спелой брусники, Маша спросила его:
— Семён Аркадьевич, а вы не жалеете? Ну, что настоящие книги исчезли?
Он посмотрел на неё поверх очков. Маша за эти месяцы выросла, повзрослела. Осенью собиралась поступать на филологический факультет в Томске.
— Знаешь, Машенька, я сорок лет хранил мёртвые книги. Неизменные, правильные, но мёртвые. А теперь они живые. Может, не такие, как задумывали авторы, но разве авторы писали не для того, чтобы их истории жили в сердцах читателей? Разве не для того, чтобы люди мечтали, сопереживали, надеялись?
— Наверное, для этого, — согласилась Маша. — Но всё-таки странно. Вдруг однажды утром мы придём, а книги снова станут прежними?
— Возможно. Но знаешь что? Даже если книги вернутся к оригиналам, люди-то уже изменились. Они узнали, что истории можно переписывать. Что трагедия — не единственный возможный финал. Что можно мечтать о лучшем и воплощать мечты хотя бы на бумаге.
Маша кивнула и пошла расставлять вернённые за день книги. Семён Аркадьевич остался сидеть в читальном зале. Архимед прыгнул к нему на колени и замурлыкал.
За окном сгущались сумерки. Где-то в домах зажигались огни. Люди ужинали, смотрели телевизор, ругались и мирились, любили и расставались. Обычная жизнь обычного города.
Но здесь, в маленькой библиотеке на улице Гагарина, происходило чудо. Каждую ночь мёртвые переписывали истории для живых, а живые учились переписывать свои собственные истории.
И старый библиотекарь Семён Аркадьевич Голубев знал — это было правильно. Потому что мир слишком долго читал одни и те же печальные книги. Пришло время для новых историй. Историй о надежде.
В полночь он, как всегда теперь, остался в библиотеке. Но не для того, чтобы подглядывать за тенями. Он сел за стол, взял чистый лист бумаги и начал писать. Свою версию одной истории — истории о библиотекаре, который всю жизнь прожил среди книг и только под конец понял, что книги, как и люди, имеют право меняться.
Писал он медленно, старательно выводя буквы. Рука уже не слушалась так хорошо, как раньше. Но он писал, потому что знал — завтра Маша найдёт эту рукопись и прочитает вслух в кружке «Альтернативные концовки». И может быть, кто-то напишет свою версию его истории. Более счастливую или более грустную — неважно. Важно, что история будет жить.
За окном падали звёзды — августовский звездопад. Каждая падающая звезда, говорила когда-то Валентина, это чья-то исполнившаяся мечта. Семён Аркадьевич не знал, правда ли это. Но ему хотелось верить.
Он писал до рассвета. Последние строки дописывал уже при свете утреннего солнца:
«И библиотекарь понял главное — книги не умирают. Они просто засыпают, чтобы проснуться другими. Как люди. Как звёзды. Как сама жизнь, которая каждое утро переписывает вчерашнюю историю, давая нам шанс начать заново».
Положив ручку, Семён Аркадьевич откинулся на спинку стула. Архимед потянулся, зевнул и снова свернулся калачиком. За окном просыпался город. Скоро придёт Маша, потом Антонина Павловна, потом первые читатели.
Новый день в библиотеке несбывшихся снов начинался.
А где-то на небесных полках ангелы-библиотекари улыбались, перелистывая земные истории. И может быть, тоже что-то в них меняли. Потому что даже ангелы имеют право мечтать о счастливых концах.