Знаете, что самое страшное в эмиграции? Не язык, не работа, не жильё. Самое страшное — это когда ты понимаешь, что твой борщ никому не нужен. Вот представьте: пятьдесят два года вы варите борщ. Сначала для мамы с папой, потом для мужа, потом для детей, потом снова для мамы с папой, потом для внуков... И вдруг — бац! — Тель-Авив. Сорок градусов в тени, если найдёшь эту тень. И люди вокруг едят хумус. Хумус! Это же... это же даже не суп!
Рита Абрамовна стояла у плиты в своей квартире на улице Дизенгоф и мешала в кастрюле что-то багровое, дымящееся, пахнущее так, что даже кондиционер сдался и просто гнал этот запах по кругу.
— Рита, — заглянула соседка Галя, — ты опять? Кому ты это варишь? У тебя же дети в Канаде!
— А что, если не моим детям, то и варить нельзя? — Рита попробовала борщ, прищурилась. — Соли мало. Вот всегда так — боишься пересолить, и получается как в больнице. А в больнице, между прочим, тоже люди едят. И ничего, живые.
Галя вздохнула. Она вздыхала профессионально — три года работы уборщицей в министерстве абсорбции научили её вздыхать на семи языках.
— Ритка, ну сколько можно? Ты же химик! Иди в лабораторию, анализы там делай, что ли...
— Анализы? — Рита повернулась с половником в руке. — Галочка, милая, ты знаешь, что мне сказали на собеседовании? "Ваш опыт очень ценный, но нам нужен человек помоложе". Помоложе! Это мне, которая в двадцать пять лет синтезировала новую формулу каучука! Правда, потом оказалось, что она уже есть, но это не важно.
В дверь позвонили. На пороге стоял Йоси — сосед снизу, владелец овощной лавки. Маленький, лысый, в майке с надписью "Тель-Авив — это состояние души". Состояние у него было потное.
— Рита, — сказал он по-русски с таким акцентом, что даже борщ в кастрюле вздрогнул, — што это пахнет?
— Борщ, Йоси. Борщ это пахнет. Украинский борщ по одесскому рецепту с московской свёклой и израильской капустой.
— Это што, суп?
— Это не суп, Йоси. Это... как бы тебе объяснить... Это как ваш хумус, только горячий, жидкий, красный и с мясом.
Йоси задумался. Думал он громко, со всхлипами.
— Дай попробовать.
Рита налила ему тарелку, положила сметану, укроп, чеснок, хлеб.
— Нет, нет, — замахала Галя, — не ешь! Она туда столько всего кладёт! Свёкла — это сахар! Картошка — это углеводы! Мясо — это холестерин!
— А жизнь — это смерть, — философски заметила Рита. — Но мы же как-то живём.
Йоси ел молча. Потом ещё молча. Потом сказал:
— Знаешь што? Это... это как моя бабушка делала. Только она из Польши была. И не красный совсем. И без мяса. И холодный. И вообще это был не борщ, а компот. Но похоже!
— Спасибо, Йоси, — сухо сказала Рита. — Очень ценю.
— Нет, нет, ты не понимаешь! — Йоси вскочил, размахивая ложкой. — Это же бизнес! Ашкеназим — они все это любят! Ностальгия! Детство! Бабушка!
— Какой бизнес? — устало спросила Галя. — Кто будет покупать борщ в стране, где восемь месяцев в году можно яйца на асфальте жарить?
— Русские купят!
— Русские сами варят.
— Не все! Молодые не варят! У них нет время! Они работают в хай-тек, получают пятнадцать тысяч шекелей и едят бизнес-ланч за шестьдесят! А тут — борщ! Домашний! Как у мамы!
Рита задумалась. Задумалась так глубоко, что даже забыла помешать борщ, и тот обиженно булькнул.
— А знаешь что, Йоси... А может, и правда? Я же всё равно варю. Варю и выливаю. Варю и раздаю. Варю и плачу. Почему бы не варить и продавать?
— Ой, всё, — махнула рукой Галя. — Пропала Ритка. Щас начнётся. Бизнес-план, маркетинг, таргетинг... Я это уже проходила, когда моя Светка салон красоты открывала. Закрылся через месяц. Оказалось, в Израиле все сами себе делают маникюр. Экономные, понимаешь.
Но Рита уже не слушала. В её голове, привыкшей к формулам и расчётам, выстраивалась схема. Литр борща — себестоимость пятнадцать шекелей. Продажа — сорок. Прибыль — двадцать пять. Десять литров в день — двести пятьдесят шекелей. Месяц...
— Стоп, — сказала она сама себе. — Это же нужна лицензия. Санстанция. Разрешения. Налоги. Я же в этом ничего не понимаю!
— Я помогу! — воскликнул Йоси. — У меня есть друг в муниципалитете! Его жена русская! Из Грузии! Они там все русские, да?
Рита хотела объяснить, что Грузия и Россия — это немного разные вещи, но махнула рукой. В конце концов, для израильтян все, кто говорит по-русски — русские. Даже если они из Ташкента.
Через неделю Рита сидела в муниципалитете напротив молодой девушки в форме, которая смотрела на неё как на динозавра.
— Вы хотите продавать што?
— Борщ.
— Што это?
— Суп.
— Какой суп?
— Красный.
— Из помидоров?
— Из свёклы.
Девушка записала что-то в компьютер.
— С мясом?
— Да.
— Кошерное?
— А... э... можно и кошерное.
— Можно или будет?
— Будет! Обязательно будет!
— Где вы будете готовить?
— Дома.
— Нельзя дома. Нужна промышленная кухня.
— Но я же не промышленность! Я одна женщина с кастрюлей!
— Не важно. Закон есть закон. Нужна кухня с вытяжкой стандарта такого-то, холодильник с температурой такой-то, сертификат безопасности номер такой-то...
Рита вышла из муниципалитета с ворохом бумаг на иврите, который понимала примерно как китайскую грамоту. Хотя китайскую грамоту, наверное, было бы проще — там хоть картинки.
— Я же говорила, — радостно сказала Галя, встретив её дома. — Не наша это страна для борща. Тут фалафель рулит. И шаурма. А борщ... Кому нужен твой борщ?
Но Рита была из тех одесситок, которых остановить может только смерть. И то не факт.
— Йоси! — крикнула она, стуча в дверь соседа. — У тебя же есть кухня в магазине! Там где ты салаты делаешь!
— Есть, но...
— Никаких но! Я буду платить аренду! И ты будешь продавать борщ у себя! И получать процент!
— Рита, но мои клиенты...
— Твои клиенты — это половина русского Тель-Авива! Они скупят всё!
Йоси почесал лысину. Потом другую лысину — живот вылез из майки.
— Ладно, попробуем. Но если што — ты сама виновата.
Первая промышленная партия борща вышла комом. Вернее, не вышла. Рита забыла, что на промышленной плите всё готовится быстрее, и сожгла пятнадцать литров прекрасного будущего супа.
— Это знак! — радовалась Галя. — Судьба говорит: не лезь!
— Судьба говорит: купи таймер, — огрызнулась Рита, отскребая кастрюлю.
Вторая партия получилась. Двадцать литров багрового счастья стояли в холодильнике Йоси, а рядом красовалась табличка на русском, иврите и английском: "Борщ домашний. Как у бабушки. Литр — 40 шекелей".
Первый день — ноль продаж.
Второй день — ноль.
Третий — одна банка. Купила русская старушка, попробовала прямо в магазине, сказала: "Не то" и ушла.
— Всё, — сказал Йоси. — Извини, Рита, но это место мне нужно для салатов.
— Подожди! Дай ещё неделю!
— Три дня.
— Пять!
— Четыре. И это последний.
На четвёртый день случилось чудо. Или не чудо. Как посмотреть.
В магазин зашёл молодой парень с камерой. Из тех, что снимают всё подряд для Инстаграма.
— О, што это? — спросил он, увидев банки с борщом.
— Борщ, — устало ответил Йоси.
— Борщ? Это што?
— Русский суп.
— Русский? Класс! Я делаю видео про странную еду в Тель-Авиве! Можно попробовать?
Йоси налил ему стаканчик. Парень попробовал, скривился, потом удивился, потом задумался.
— Вау! Это как... как салат, но горячий! И жидкий! И со сметаной! Это гениально!
Он снял десятиминутное видео, где пробовал борщ, охал, ахал, рассказывал про загадочную русскую душу и странные кулинарные традиции.
Видео набрало миллион просмотров за два дня.
На третий день у магазина Йоси стояла очередь.
— Рита! — кричал Йоси в телефон. — Рита! Вари ещё! Срочно! У меня тут толпа! Они все хотят этот твой борщ! Они думают, это новый суперфуд!
— Какой суперфуд? Это же обычный борщ!
— Не важно! Вари! Литрами! Вёдрами! Бассейнами!
Рита варила. Галя чистила свёклу и причитала:
— Ну вот, довела! Теперь мы все в этом борще утонем! И умрём! От переработки! В стране обетованной! Которая обещала нам молоко и мёд, а не свёклу и капусту!
Через месяц "Борщ Риты" продавался в пятнадцати магазинах Тель-Авива. Через два — по всему центру. Через три пришлось нанимать помощников.
— Знаете, что я вам скажу, — говорила Рита журналистам из русской газеты. — Жизнь — она как борщ. Кинешь что попало — будет помои. А подойдёшь с душой, с пониманием — шедевр выйдет. И не важно, где ты его варишь — в Одессе или в Тель-Авиве. Борщ — он везде борщ. Только в Тель-Авиве за него больше платят.
— А что вы чувствуете, став успешной бизнесвумен? — спрашивали её.
— Знаете, что я чувствую? Усталость. Мне пятьдесят два года, у меня болят ноги, руки пахнут свёклой, и я каждое утро встаю в пять, чтобы варить суп для людей, которые думают, что это экзотика. Но знаете что? Это лучше, чем сидеть дома и жалеть себя. Намного лучше.
Вечером, после очередного трудового дня, Рита сидела на балконе с Галей и Йоси. Пили чай. Русский, с лимоном. Йоси морщился, но пил — солидарность.
— А знаете, — сказала Рита, — я думаю открыть доставку. "Борщ по средам". Как вам?
— Почему по средам? — удивился Йоси.
— А почему нет? Среда — это середина недели. Когда уже устал, но ещё не пятница. Самое время для борща. Для тепла. Для дома.
— Ты сумасшедшая, — сказала Галя. — Но красивая сумасшедшая. С борщом.
— Мы все сумасшедшие, — философски заметила Рита. — Иначе зачем мы приехали в страну, где восемь месяцев лето, есть борщ?
Над Тель-Авивом садилось солнце. Розовое, как недоваренная свёкла. Где-то внизу гудели машины, кричали люди, жила своей жизнью страна, которая стала домом. Не сразу, не легко, но стала.
— А знаете что? — вдруг сказал Йоси. — А давайте ещё и вареники делать!
— Какие вареники?
— Не знаю. Но звучит красиво. Вареники! Как музыка!
Рита и Галя переглянулись. Потом дружно расхохотались.
— Йоси, милый, — сказала Рита, вытирая слёзы. — Вареники — это отдельная история. Это тебе не борщ сварить. Это искусство! Это традиция! Это...
— Это новый бизнес! — воскликнул Йоси. — "Вареники по четвергам"!
— Почему по четвергам?
— А што, среда уже занята!
И они снова смеялись. Три человека на балконе в Тель-Авиве. Русская из Одессы, русская из Минска и израильтянин из Марокко. Объединённые борщом. И жизнью. И этим странным городом, где всё возможно. Даже продавать свёклу в стране, где растут апельсины.
— А может, и правда вареники? — задумчиво сказала Рита.
— Ой, всё, — махнула рукой Галя. — Началось. Опять мы будем лепить, варить, продавать... Когда жить-то?
— А это и есть жизнь, Галочка. Лепить, варить, продавать. И смеяться. И плакать. И снова лепить. Что ещё нужно?
— Пенсия нужна.
— Пенсия будет. Когда-нибудь. А пока — борщ. И среда. И вся эта наша странная, красивая, невозможная жизнь.
Солнце село. Зажглись огни. Где-то загудел шабатный сирена — скоро пятница. Но до среды ещё далеко. Целых пять дней. Пять дней для нового борща. Новых клиентов. Новой жизни.
— Кстати, — сказал Йоси. — А можно борщ делать острый? С схугом?
Рита вздохнула. Глубоко, по-одесски, со всхлипом.
— Йоси, дорогой. Борщ со схугом — это как... как хумус со сметаной. Можно, но зачем?
— Для разнообразия!
— Знаете что, — сказала Галя. — Давайте не будем усложнять. У нас есть борщ. Нормальный, человеческий борщ. Пусть так и остаётся.
— Но это же скучно!
— Йоси, — терпеливо объяснила Рита. — Борщ — это не про веселье. Это про постоянство. Про то, что всегда есть. Что не меняется. Что напоминает о доме. Даже если дом за три тысячи километров.
— Или уже здесь, — тихо добавила Галя.
Они помолчали. Каждый думал о своём. О том, что было. О том, что есть. О том, что, может быть, будет.
— Ладно, — сказал Йоси. — Пусть будет просто борщ. Но хороший борщ. Самый лучший борщ в Тель-Авиве.
— В Израиле, — поправила Рита.
— В мире! — подхватила Галя.
— Во вселенной! — расхохотался Йоси.
И они снова смеялись. Потому что что ещё делать, когда тебе за пятьдесят, ты в чужой стране, продаёшь борщ людям, которые думают, что это суперфуд, и при этом почему-то счастлива?
Только смеяться.
И варить борщ.
По средам.
И не только.