Семён Маркович Гольдштейн проснулся, как всегда, без будильника, ровно в шесть утра. Так было уже сорок лет — с тех пор, как он открыл свою часовую мастерскую на улице Ленина, в доме номер семнадцать. Старый дом скрипел и вздыхал, словно живое существо, а в мастерской на первом этаже сотни часов отмеряли время, каждые своим голосом: тик-так, тик-так, тик-так.
Он спустился по узкой лестнице, придерживаясь за перила, отполированные тысячами прикосновений. В мастерской царил особый полумрак — утреннее солнце ещё не добралось до витрины, забитой часами всех мастей и эпох. Семён Маркович включил старую настольную лампу с зелёным абажуром и замер.
Что-то было не так.
Швейцарские карманные часы на стенде показывали семь пятнадцать. Советские ходики с кукушкой — половину шестого. Старинные английские настенные часы остановились на трёх часах ночи, хотя он точно помнил, что вчера вечером завёл их.
— Странно, — пробормотал он себе под нос, поправляя очки в тонкой оправе.
Семён Маркович подошёл к каждым часам, проверил механизм, завёл пружины, выставил правильное время по своим наручным «Победе» — подарку покойной жены. Но стоило ему отвернуться, как часы снова начинали показывать разное время, словно каждые жили в своём собственном временном измерении.
Дверь мастерской звякнула колокольчиком. Вошла Катя — внучка соседей Петровых, шестнадцатилетняя девчонка с вечно растрёпанными волосами и умными карими глазами.
— Семён Маркович, а я к вам за мудростью! — весело объявила она, плюхаясь на старый диван в углу мастерской. — У нас сегодня контрольная по физике, тема — теория относительности. Можете что-нибудь рассказать?
Старик усмехнулся, наливая воду в медный чайник:
— Эйнштейн говорил, что время относительно. Вот смотри — эти часы, — он указал на полку, — все показывают разное время. И знаешь что? Может, они все правы.
— Как это? — Катя нахмурилась. — Время же объективно. Вот сейчас, — она глянула на свой телефон, — семь тридцать две.
— Для тебя — семь тридцать две. А для меня? — Семён Маркович сел за свой рабочий стол, уставленный инструментами, лупами и крошечными шестерёнками. — Когда я работаю над часами, время исчезает. Час может пролететь как минута. А когда я жду... когда ждал Розу из больницы в последний раз... минута тянулась как вечность.
Катя задумчиво покусывала губу — привычка, которая проявлялась, когда она сталкивалась с чем-то действительно интересным.
— Вы хотите сказать, что время субъективно?
— Я хочу сказать, — старик снял очки и протёр их краем фланелевой рубашки, — что каждый человек живёт в своём времени. Вот те карманные часы принадлежали молодому человеку, который влюблён. Для него время летит. А вон те ходики — от вдовы с улицы Гагарина. Для неё каждый день тянется бесконечно долго.
В этот момент колокольчик снова звякнул. В мастерскую вошёл Антон Петрович — бывший учитель истории, теперь пенсионер. В руках он держал небольшие дамские часики на цепочке.
— Семён Маркович, — начал он без приветствия, и в голосе его слышалась глубокая печаль, — эти часы... они принадлежали Марине. Остановились ровно год назад, в день, когда её не стало. Можете починить?
Семён Маркович взял часы в руки, раскрыл крышку. Механизм был в полном порядке, просто остановился. Он завёл пружину, и часы пошли, но... они шли назад. Стрелки медленно двигались против часовой стрелки.
— Что за чертовщина, — пробормотал Антон Петрович.
Но Семён Маркович понимающе кивнул:
— Они показывают ваше время, Антон Петрович. Вы живёте в прошлом, поэтому и часы идут назад.
— Это невозможно! — воскликнул учитель.
— А почему? — вмешалась Катя. — Если время действительно субъективно, если каждый живёт в своём временном потоке... Семён Маркович, а ваши часы что показывают?
Старик посмотрел на свои наручные «Победу». Стрелки стояли неподвижно, указывая на три часа пятнадцать минут — время, когда тридцать лет назад умерла его Роза.
— Мои остановились, — тихо сказал он. — Давно остановились.
В мастерской воцарилась тишина, нарушаемая только разноголосым тиканьем десятков часов. Каждые отмеряли своё время — время своих владельцев, их надежд, страхов, любви и потерь.
— Но это же... это же чудо, — прошептала Катя.
— Или проклятие, — мрачно добавил Антон Петрович, глядя на часы жены, упорно идущие вспять.
Семён Маркович встал, подошёл к окну. На улице шла обычная жизнь маленького сибирского городка — мамы вели детей в школу, дворник мёл тротуар, на остановке собирались люди в ожидании автобуса.
— Знаете, — медленно начал он, — я приехал сюда из Одессы сорок лет назад. Бежал от прошлого, от воспоминаний. Думал, в Сибири время течёт иначе. И знаете что? Я был прав. Здесь я понял — время не река, которая несёт всех в одном направлении. Время — это океан, и каждый плывёт в нём своим курсом.
Он повернулся к своим гостям:
— Антон Петрович, заберите часы. Пусть идут как идут. Может, однажды они догонят настоящее. А может, вы научитесь жить с ними в прошлом — это тоже жизнь.
— А вы, Семён Маркович? — спросила Катя. — Ваши часы навсегда остановились?
Старик улыбнулся — впервые за долгое время улыбка достигла его глаз:
— А знаешь, может, пора их завести. В конце концов, — он взглянул на девушку с искренней теплотой, — у меня есть ученица, которой нужно передать секреты мастерства. Это ведь тоже будущее, правда?
Он снял часы, покрутил заводную головку. Стрелки дрогнули и медленно, неуверенно пошли вперёд.
В мастерской снова воцарилась тишина, но теперь она была другой — не тяжёлой, а умиротворённой. Три человека, три разных времени, три разные судьбы сидели в маленькой часовой мастерской, пили чай из старых фарфоровых чашек и слушали, как сотни часов отмеряют время — каждые своё, но все вместе создавая удивительную симфонию жизни.
— Семён Маркович, — вдруг спросила Катя, — а что если все люди живут в разном времени? Как же мы тогда встречаемся, общаемся?
— А это, девочка, и есть чудо, — ответил часовщик. — Когда два разных времени пересекаются, рождается момент. Настоящий момент. Как сейчас.
За окном начинался новый день. Или старый. Или вечный. В маленькой часовой мастерской на улице Ленина время текло по своим законам, и Семён Маркович Гольдштейн, часовщик времён, принимал это как должное. В конце концов, разве не в этом заключается мудрость — принимать чудеса повседневности как естественную часть жизни?
Антон Петрович ушёл, бережно неся часы жены. Катя осталась — Семён Маркович начал показывать ей, как разбирать механизм старинных часов. Её время неслось вперёд, полное любопытства и открытий. Его время, наконец, сдвинулось с мёртвой точки.
А в мастерской сотни часов продолжали свой разноголосый хор: тик-так, тик-так, тик-так — каждые в своём ритме, каждые со своей историей, все вместе создавая ту удивительную какофонию, которую мы называем жизнью.