Глава первая. Записка в Чехове
Анна Сергеевна Мельникова проработала в районной библиотеке имени Горького ровно двадцать три года, четыре месяца и семнадцать дней. Она знала это точно, потому что вела специальный календарь, где отмечала каждый рабочий день маленькой аккуратной галочкой. Галочки выстраивались в ровные ряды, как солдатики на параде, и в этом было что-то успокаивающее.
В то утро, когда всё началось, шёл мелкий октябрьский дождь. Капли стучали по старым деревянным рамам с таким постоянством, что казалось, будто кто-то невидимый печатает на машинке бесконечно длинное письмо. Анна Сергеевна открыла библиотеку ровно в девять, как всегда. Включила свет в читальном зале, прошлась между стеллажами, проверяя, всё ли в порядке. Воздух пах старой бумагой и дождём — запах, который она любила больше любых духов.
— Опять ты первая, — раздался голос Виктора Петровича из-за стеллажа с энциклопедиями. — Неужели дома делать нечего?
— А вы что здесь делаете в такую рань? — парировала Анна Сергеевна, хотя прекрасно знала ответ.
— Да вот, проверяю, не съели ли мыши Брокгауза и Ефрона за ночь, — Виктор Петрович появился из-за стеллажа, держа в руках пыльную тряпку. — Знаешь, Аня, я тут думал...
— О, нет, — вздохнула Анна Сергеевна. — Когда вы думаете, это всегда заканчивается философией.
— А что плохого в философии? — обиделся Виктор Петрович. — Вот ты, например, задумывалась когда-нибудь, что книги — это как консервы? Законсервированные мысли. Открываешь банку через сто лет, а там — свеженькие идеи Толстого.
Анна Сергеевна улыбнулась, но ничего не ответила. Она привыкла к философским изысканиям коллеги и научилась их игнорировать. Вместо этого она направилась к тележке с возвращёнными книгами — их нужно было расставить по местам.
Третьим томом в стопке оказался Чехов. "Дама с собачкой и другие рассказы", издание 1987 года, немного потрёпанное, но ещё крепкое. Анна Сергеевна открыла книгу, чтобы проверить, не порван ли корешок, и тут между страницами выпал сложенный вчетверо листок.
Обычно читатели оставляли в книгах всякую ерунду — проездные билеты, чеки из магазинов, иногда фотографии. Однажды кто-то забыл между страницами романа Ремарка пятьсот рублей, и Анна Сергеевна целый месяц хранила их в ящике стола, надеясь, что владелец вернётся. Не вернулся.
Но это была не обычная забытая бумажка. На листке из школьной тетради в клетку было написано синими чернилами:
"Время — это не река, как принято думать. Время — это библиотека. Все моменты существуют одновременно, просто мы можем читать только одну страницу за раз. Но иногда, если очень постараться, можно заглянуть вперёд или перелистнуть назад. Вы никогда не чувствовали, что уже читали эту главу своей жизни?"
Анна Сергеевна перечитала записку дважды. Почерк был аккуратный, немного старомодный — так сейчас уже никто не пишет. Больше похоже на почерк её поколения, привыкшего к перьевым ручкам и чистописанию.
— Виктор Петрович! — позвала она. — Посмотрите-ка.
Старик подошёл, поправляя очки.
— Хм, любопытно. Философ-любитель. Хотя мысль не нова — Курт Воннегут писал нечто подобное в "Бойне номер пять". Помнишь, про тральфамадорцев?
— Не читала, — соврала Анна Сергеевна. Читала, конечно, но не хотелось сейчас слушать лекцию.
— Зря. Там инопланетяне видят время как горную гряду — все моменты сразу. Но вопрос записки интересный. Ты чувствовала когда-нибудь, что уже проживала какой-то момент?
Анна Сергеевна задумалась. Чувствовала ли? Каждый её день был похож на предыдущий — библиотека, дом, кот Марсик, чай с печеньем, книга перед сном. Если время действительно библиотека, то она, кажется, застряла на одной странице и перечитывает её снова и снова.
— Надо проверить, кто последний брал эту книгу, — сказала она, пряча записку в карман.
Но в формуляре значилось только имя — Елена Воробьёва, и дата — две недели назад. Анна Сергеевна помнила эту читательницу — молодая мама, приходила с коляской, брала в основном детективы.
— Не похоже, чтобы молодая мамаша философствовала о природе времени, — заметил Виктор Петрович. — Скорее, записка лежала там давно.
День прошёл как обычно. Пришла пенсионерка Зинаида Львовна за очередным любовным романом ("Что-нибудь про страсти, милочка, но чтобы прилично было"). Студент Костя сдал просроченного Достоевского и взял Кафку ("Экзистенциальный кризис, — пояснил он, — требует соответствующего чтения"). Мамы с детьми набрали сказок.
Но записка не шла у Анны Сергеевны из головы. Вечером, покормив Марсика и устроившись в любимом кресле с чашкой чая, она достала листок и перечитала ещё раз.
"Все моменты существуют одновременно..."
Она закрыла глаза и попыталась представить свою жизнь как библиотеку. Вот полка с детством — тонкие книжки в ярких обложках. Вот юность — романтические повести с наивными сюжетами. Вот толстые тома зрелости, где так много повторяющихся глав...
Марсик запрыгнул к ней на колени и замурлыкал. Кот был философом от природы — ел, спал и не задавался лишними вопросами о природе времени.
Глава вторая. Послания в книгах
На следующее утро Анна Сергеевна пришла на работу с странным предчувствием. Оно щекотало где-то под рёбрами, как забытое слово, которое вертится на языке. Дождя не было, октябрьское солнце светило сквозь пожелтевшие листья клёнов, и читальный зал наполнился золотистым светом.
Первым делом она прошлась по залу, проверяя, не появилось ли ещё записок. Глупость, конечно — кто станет специально подкладывать послания в книги? Но предчувствие не отпускало.
И оно её не обмануло.
В томе Бродского ("Часть речи", издание 1990 года) лежал новый листок:
"Слова — это ключи. Каждая книга открывает дверь в чью-то голову. Читая, мы становимся телепатами, проникаем в чужие мысли, чувства, миры. Но почему тогда, имея миллионы ключей, мы не можем открыть дверь к самим себе?"
Почерк был тот же. Анна Сергеевна огляделась — в зале никого не было, только пыль танцевала в солнечных лучах. Она проверила формуляр — книгу последним брал некто А. Петров три дня назад. Фамилия ни о чём не говорила — Петровых в районе было больше, чем голубей на площади.
— Что, ещё одна? — Виктор Петрович материализовался за её спиной с своей неизменной тряпкой. — Дай-ка взглянуть. Гм, наш философ набирает обороты. И заметь — опять вопрос в конце.
— Может, это какая-то игра? — предположила Анна Сергеевна. — Квест такой литературный?
— Возможно. А может, кто-то просто одинок и таким образом пытается найти собеседника. Знаешь, как раньше в газетах были объявления: "Ищу друга по переписке, увлекаюсь филателией и Кантом".
Анна Сергеевна хмыкнула, но в душе что-то откликнулось. Одиночество — она знала это слово не понаслышке. После развода прошло уже пятнадцать лет, но она так и не научилась заполнять пустоту, которая образовалась в жизни. Книги помогали, но только отчасти. Марсик помогал, но коты, при всех их достоинствах, не умеют поддерживать беседу.
В течение дня она периодически перечитывала обе записки. "Почему мы не можем открыть дверь к самим себе?" Хороший вопрос. Она работала в библиотеке, окружённая тысячами книг, в каждой из которых кто-то пытался понять себя и мир. И что? Стала ли она мудрее за эти двадцать три года?
К обеду пришла неожиданная мысль: а что, если ответить? Оставить свою записку в какой-нибудь книге? Но это казалось... неправильным. Во-первых, она работник библиотеки, а не читатель. Во-вторых, это как-то по-детски. В-третьих...
В-третьих, ей было страшно.
Вечером, уже дома, она всё-таки взяла лист бумаги и ручку. Марсик устроился рядом и внимательно следил за процессом, словно редактор.
"Дорогой неизвестный философ, — начала она и тут же зачеркнула. Слишком официально. — Тому, кто оставляет записки..." Тоже не то.
В конце концов она написала просто:
"Может быть, мы не можем открыть дверь к себе, потому что боимся того, что найдём внутри? Проще читать чужие истории, чем написать свою. П.С. Ваши записки нарушают правила пользования библиотекой, но я не буду жаловаться начальству."
Перечитав, она скомкала листок и выбросила в мусорку. Глупость какая-то. Ей сорок пять лет, а она собирается играть в таинственную переписку, как подросток.
Но ночью ей приснился странный сон. Она шла по бесконечной библиотеке, где стеллажи уходили в небо, теряясь в облаках. На корешках книг были не названия, а даты. "15 мая 1995 года", "3 сентября 2003", "Вчера", "Завтра", "Никогда". Она искала какую-то конкретную книгу, но не могла вспомнить, какую именно.
— Вы ищете несуществующий том, — сказал кто-то за её спиной.
Она обернулась, но никого не увидела.
— Кто вы?
— Я читатель между строк, — ответил голос. — Я читаю то, что не написано. Пробелы между словами. Паузы между главами. Жизнь между рождением и смертью.
Анна Сергеевна проснулась с колотящимся сердцем. Марсик спал в ногах, свернувшись идеальным кругом. За окном светил фонарь, и тени от веток рисовали на стене странные письмена.
Она встала, прошла на кухню, достала из мусорки скомканную записку, разгладила её и положила в сумку.
Глава третья. Диалог
На следующий день Анна Сергеевна сделала то, чего не делала никогда за все годы работы — нарушила правила. После обеденного перерыва, когда Виктор Петрович ушёл по своим делам ("К врачу, — буркнул он, — проверить, не завелась ли в моей голове моль"), она достала свою записку и вложила её в тот же том Бродского.
Сердце билось так, словно она совершала преступление века. Что, если кто-то увидит? Что, если таинственный корреспондент — это проверка от начальства? Что, если...
— Анна Сергеевна, можно мне "Войну и мир"? — раздался детский голос.
Она вздрогнула и обернулась. У стойки стояла девочка лет десяти в круглых очках, делавших её похожей на сову.
— "Войну и мир"? — переспросила Анна Сергеевна, приходя в себя. — Ты уверена? Это очень большая книга.
— Я знаю. Мама сказала, что я её не осилю. Но я хочу доказать, что смогу.
Анна Сергеевна улыбнулась. В детстве она тоже бралась за книги не по возрасту, чтобы доказать что-то взрослым. Правда, обычно засыпала на второй главе.
— Хорошо. Но если станет совсем скучно, не мучай себя. Есть много других интересных книг.
— А вы читали "Войну и мир"? — спросила девочка, пока Анна Сергеевна оформляла выдачу.
— Три раза.
— И вам не было скучно?
— В первый раз — да. Во второй — уже меньше. А в третий я поняла, что это не про войну и даже не про мир. Это про то, как люди ищут смысл жизни.
Девочка задумалась, поправила очки и важно кивнула:
— Тогда мне точно надо прочитать. Я тоже ищу смысл.
Когда маленькая философ ушла, прижимая к груди четыре тома, Анна Сергеевна вдруг почувствовала странную лёгкость. Как будто сделала что-то правильное. Не про записку — про разговор с девочкой.
Следующие два дня тянулись как резина. Анна Сергеевна то и дело поглядывала на стеллаж, где стоял Бродский, но подойти не решалась. Вдруг записку уже забрали? Вдруг на неё не ответили? Вдруг...
На третий день терпение лопнуло. Дождавшись, когда в зале никого не было, она быстро подошла к стеллажу и вытащила том. Сердце ухнуло вниз — её записки не было. Зато была новая:
"Вы правы насчёт страха. Но иногда самое страшное — это обнаружить внутри пустоту. Не монстров, не тайны, а просто... ничего. Как открытая книга с чистыми страницами.
P.S. Я не хотел нарушать правила. Просто иногда правила не оставляют места для чудес."
И ниже, другими чернилами:
"P.P.S. Спасибо, что не пожаловались начальству. Если хотите, можете оставить ответ в 'Мастере и Маргарите' — третья полка слева, зелёный корешок."
Анна Сергеевна перечитала записку несколько раз. Пустота внутри — да, она знала это чувство. После развода ей казалось, что она — матрёшка, из которой вынули все внутренние фигурки, оставив только внешнюю оболочку.
В "Мастере и Маргарите" она написала:
"Пустота — это не отсутствие содержания. Это пространство для возможностей. Чистые страницы ждут, когда на них напишут историю. Вопрос в том, хватит ли у нас смелости взять ручку.
P.S. Чудеса и правила не всегда противоречат друг другу. Иногда правила — это рамка, которая помогает увидеть картину."
Так началась странная переписка. Раз в два-три дня появлялась новая записка, и каждый раз в новой книге. Анна Сергеевна отвечала, стараясь попасть в библиотеку в те часы, когда народу было меньше.
Из записок она узнавала о своём корреспонденте по крупицам. Он (она была почему-то уверена, что это мужчина) любил Набокова и Кортасара, цитировал Экзюпери и Ремарка, размышлял о времени, памяти и смысле существования. Иногда записки были грустными:
"Вы когда-нибудь чувствовали, что проживаете чужую жизнь? Как будто кто-то написал сценарий, а вы просто играете роль. И только в редкие моменты — например, читая хорошую книгу — вспоминаете, кто вы на самом деле."
Иногда — почти весёлыми:
"Сегодня видел, как воробей пытался утащить кусок булки размером с себя. Не смог, но пытался минут десять. Подумал: вот она, великая литература — маленькое существо бросает вызов обстоятельствам. Сизиф в перьях."
Анна Сергеевна ловила себя на том, что спешит на работу, предвкушая новую записку. Начала иначе смотреть на привычные вещи, искать в обыденном необычное. Даже Виктор Петрович заметил перемену:
— Ты что, влюбилась? — спросил он однажды. — Глаза блестят, улыбаешься сама себе.
— С чего вы взяли? — смутилась Анна Сергеевна.
— Да так, пятьдесят лет наблюдений. Узнаю симптомы. Кто счастливчик?
Она не ответила. Как объяснить, что влюбилась не в человека, а в... в что? В тайну? В ожидание? В возможность диалога с незнакомцем, который, кажется, понимает её лучше, чем те, кто знает много лет?
Глава четвёртая. След
Прошёл месяц. Ноябрь накрыл город серым одеялом, и в библиотеке стало совсем уютно — тепло, тихо, только старые радиаторы изредка покряхтывали, как дремлющие драконы.
Анна Сергеевна перечитывала записки — она хранила их все в специальной папке дома. Тридцать две записки, шестьдесят четыре вопроса (её корреспондент любил задавать по два вопроса в каждом послании), одна тайна.
Кто он? Почему выбрал именно такой способ общения? И главное — почему она, всегда такая правильная и предсказуемая, ввязалась в эту игру?
"Может, стоит предложить встретиться?" — написала она в очередной записке и тут же зачеркнула. Нет, это разрушит всю магию. Сейчас он мог быть кем угодно — одиноким профессором, молодым поэтом, уставшим от жизни чиновником, мечтательным студентом. А при встрече окажется обычным человеком с обычной внешностью и обычными проблемами.
Но любопытство росло с каждым днём. Она начала обращать внимание на читателей, особенно на тех, кто брал книги, где потом находились записки. Составила список: пять мужчин, три женщины, возраст от двадцати до семидесяти лет. Ничего общего, кроме любви к хорошей литературе.
— Детектив из тебя никакой, — сказал ей Марсик, когда она в очередной раз изучала список. Ну, не сказал, конечно, но посмотрел так выразительно, что слова были не нужны.
И тут случилось непредвиденное.
В пятницу утром Анна Сергеевна нашла записку в "Алхимике" Коэльо:
"Кажется, нам пора прощаться. Жизнь требует моего присутствия в другом месте, в другой истории. Спасибо за эти недели. Вы помогли мне понять что-то важное — что пустота внутри может быть заполнена не только собственными словами, но и эхом чужих.
P.S. Если захотите меня найти, вспомните нашу первую встречу. Время — это библиотека, помните? Иногда можно вернуться к уже прочитанной главе."
Анна Сергеевна стояла посреди читального зала с запиской в руках и чувствовала, как что-то внутри обрывается. Глупо, конечно. Они даже не были знакомы. Но за эти недели незримый собеседник стал частью её жизни, и теперь эта часть уходила.
— Что случилось? — Виктор Петрович смотрел на неё с беспокойством. — Ты побледнела.
— Всё в порядке, — соврала она. — Просто... просто устала.
Но весь день был испорчен. Посетители раздражали, книги казались тяжёлыми, даже любимый запах старой бумаги вдруг стал удушливым. Она ушла домой раньше обычного, сославшись на головную боль.
Дома достала папку с записками, разложила их на столе. Марсик прошёлся по ним, принюхиваясь.
"Вспомните нашу первую встречу..." Первая записка, Чехов, "Дама с собачкой". Она перечитала её в сотый раз. "Все моменты существуют одновременно, просто мы можем читать только одну страницу за раз."
И вдруг поняла.
На следующее утро, в субботу, она пришла в библиотеку к открытию. Достала с полки тот самый том Чехова, открыла на странице, где нашла первую записку.
Там лежал листок:
"Я знал, что вы поймёте. Простите за маленькую хитрость — я никуда не уезжаю. Просто подумал, что пора переходить на новый уровень. Если вы читаете это, значит, готовы узнать, кто я. Сегодня, в три часа, я буду в кафе 'Маяк' напротив библиотеки. У меня будет томик Бродского.
P.S. Если передумаете — я пойму. Иногда тайна лучше разгадки."
Анна Сергеевна посмотрела на часы. Половина десятого. До трёх часов — вечность.
Глава пятая. Встреча
Кафе "Маяк" Анна Сергеевна знала хорошо — маленькое, уютное заведение, где подавали лучший в районе кофе и всегда пахло корицей. Но за все годы работы в библиотеке она была там от силы раз пять — предпочитала пить чай из термоса в своём кабинете.
Сейчас, стоя перед дверью кафе, она чувствовала себя пятнадцатилетней девчонкой на первом свидании. Руки дрожали, во рту пересохло, а внутренний голос вопил: "Куда ты собралась? Тебе сорок пять! Ты солидная женщина! Библиотекарь!"
Она уже развернулась, чтобы уйти, когда дверь открылась, и из кафе вышла молодая пара. Запах кофе и корицы окутал её, и что-то внутри дрогнуло. Когда ещё будет такой шанс?
Внутри было немноголюдно — суббота, три часа дня, самое тихое время. Анна Сергеевна окинула взглядом зал. За столиком у окна сидели две пожилые дамы с пирожными. В углу студент уткнулся в ноутбук. И...
У дальней стены, спиной к двери, сидел мужчина. На столе перед ним лежал томик Бродского.
Анна Сергеевна замерла. Сейчас он обернётся, и тайна исчезнет. Превратится в конкретное лицо, возраст, социальный статус. Из бесконечности возможностей останется одна реальность.
Она сделала глубокий вдох и пошла к столику.
Мужчина обернулся, услышав её шаги, и Анна Сергеевна остановилась как вкопанная.
Это был Костя. Тот самый студент, который брал Кафку для экзистенциального кризиса. Ему было от силы двадцать пять, худой, нескладный, в очках и мятой рубашке.
— Здравствуйте, Анна Сергеевна, — сказал он, и в голосе слышалась неуверенность. — Я... я боялся, что вы не придёте.
Она молча села напротив. В голове была пустота. Двадцать пять лет. Он годился ей в сыновья. О чём она думала?
— Я знаю, о чём вы думаете, — тихо сказал Костя. — Что я слишком молод. Что это какая-то глупая шутка. Но...
— Зачем? — перебила его Анна Сергеевна. — Зачем вы всё это затеяли?
Костя поправил очки — жест, который она теперь узнала бы из тысячи.
— Помните, полгода назад я пришёл за Достоевским? Вы тогда сказали что-то... не помню точно что, но про то, что книги помогают понять себя. И я подумал — вот человек, который понимает. Но как начать разговор? "Здравствуйте, давайте обсудим экзистенциальные вопросы"? Вы бы решили, что я псих.
— И вы решили вести тайную переписку? — Анна Сергеевна не знала, смеяться ей или плакать.
— Сначала я просто оставил записку. Думал, вы её выбросите. Но вы ответили, и... — он замолчал, глядя в свой кофе. — Знаете, за эти недели я узнал о жизни больше, чем за все годы в университете. Вы видите вещи, которые я пропускаю. У вас есть мудрость, которой мне не хватает.
— Мудрость, — повторила Анна Сергеевна. — Я двадцать три года сижу в библиотеке и боюсь жить. Какая же это мудрость?
— А я двадцать пять лет живу и боюсь остановиться, чтобы подумать. Может, мудрость — это когда находишь баланс?
Они замолчали. Официантка принесла кофе — Костя, оказывается, заказал и для неё. Двойной капучино, её любимый. Откуда он знал?
— В одной из записок вы упомянули, — пояснил он, заметив её взгляд. — Что любите капучино, но редко себе позволяете.
Анна Сергеевна сделала глоток. Кофе был идеальным — не слишком крепкий, не слишком сладкий.
— И что теперь? — спросила она.
— Не знаю, — честно ответил Костя. — Я не планировал так далеко. Просто... может, мы могли бы иногда пить кофе и разговаривать? Без записок, без тайн. Просто два человека, которые любят книги и задают слишком много вопросов.
Анна Сергеевна смотрела на него — на его серьёзное молодое лицо, на руки, нервно теребящие салфетку, на томик Бродского с закладкой ровно посередине. И вдруг поняла, что возраст — это просто цифра в паспорте. Важнее то, что этот странный молодой человек за несколько недель заставил её почувствовать себя живой.
— Хорошо, — сказала она. — Но с одним условием.
— Каким?
— Больше никаких записок в библиотечных книгах. Это всё-таки нарушение правил.
Костя улыбнулся — впервые за всё время их встречи.
— Договорились. Хотя жаль — это было романтично.
— Романтично? — фыркнула Анна Сергеевна. — Вы читали слишком много любовных романов.
— Нет, слишком мало. Может, посоветуете что-нибудь?
И они проговорили до самого вечера.
Эпилог. Год спустя
Анна Сергеевна расставляла возвращённые книги по местам. Привычная работа, привычные движения, но теперь всё было иначе. Она больше не считала галочки в календаре — дни перестали быть одинаковыми.
— Опять мечтаешь? — проворчал Виктор Петрович. — Того гляди, книги сами себя расставлять начнут.
— А что, неплохая идея, — улыбнулась она. — Представляете — самоорганизующаяся библиотека. Книги сами находят своих читателей.
— Философия заразна, — покачал головой старик. — Твой молодой человек дурно на тебя влияет.
"Мой молодой человек". Странно звучало, но Виктор Петрович упорно называл Костю именно так. За год их странная дружба (или что это было?) стала притчей во языцех среди библиотечных работников. Кто-то крутил пальцем у виска, кто-то умилялся, кто-то завидовал.
А они просто встречались раз в неделю в "Маяке", пили кофе и разговаривали обо всём — о книгах, о жизни, о времени, которое оказалось не библиотекой, а чем-то более сложным и прекрасным. Иногда гуляли по парку, иногда ходили на выставки или в театр. Ничего романтического — просто два человека, нашедших друг в друге собеседников.
Хотя...
Анна Сергеевна достала из кармана записку. Утром она нашла её на своём столе в кабинете:
"Год назад я спросил, почему мы не можем открыть дверь к самим себе. Теперь знаю ответ — потому что эту дверь нельзя открыть в одиночку. Спасибо, что помогли найти ключ.
P.S. Ужин сегодня в семь? Я готовлю пасту и обещаю не философствовать. Ну, почти не философствовать."
Она улыбнулась и спрятала записку. Некоторые правила стоит нарушать.
В читальном зале пахло старой бумагой и дождём. За окном ноябрь рисовал серые акварели. Где-то в городе студент по имени Костя покупал продукты для ужина и нервничал, правильно ли выбрал вино.
А в районной библиотеке имени Горького Анна Сергеевна Мельникова расставляла книги и думала о том, что время — это всё-таки не библиотека. Время — это история, которую мы пишем каждый день. И хорошо, когда есть с кем разделить авторство.
Марсик, кстати, одобрял. Костя умел правильно чесать за ушами и не скупился на угощения. А что ещё нужно коту для счастья? Разве что философские беседы, но это он оставлял людям. У них это получалось лучше.
Где-то часы пробили пять. До ужина оставалось два часа. Целая вечность. Или одно мгновение — смотря как считать.
Время, подумала Анна Сергеевна, это всё-таки загадка. Но некоторые загадки не нужно разгадывать. Их нужно просто проживать. Страница за страницей. Слово за словом. Вместе.