Марина Петровна проснулась, как всегда, ровно в шесть утра. Старые привычки учительницы литературы не отпускали даже через десять лет после выхода на пенсию. Кот Пушкин потянулся на своём любимом месте — там, где раньше спал Виктор. Два года прошло, а она всё ещё не привыкла к пустоте с правой стороны кровати.
Шаркая тапочками по холодному полу хрущёвки, она прошла на кухню. Чайник засвистел ровно в тот момент, когда она достала из буфета свою любимую фарфоровую чашку — подарок Виктора на серебряную свадьбу. На дне чашки была трещина, тонкая, как волос, но Марина Петровна не могла заставить себя выбросить её.
Звонок в дверь раздался неожиданно. Кто мог прийти в половине седьмого утра? Почтальон Серёжа обычно появлялся не раньше десяти.
За дверью никого не было. Только коричневый пакет лежал на коврике. Без марок, без адреса — просто её имя, написанное печатными буквами: «МАРИНЕ ПЕТРОВНЕ СОКОЛОВОЙ».
Она подняла пакет — он был лёгким, почти невесомым. В квартире, устроившись в кресле у окна, она осторожно вскрыла его. Внутри лежала фотография.
Чашка выскользнула из рук и разбилась о паркет. Горячий чай растёкся по полу, но Марина Петровна не двигалась, глядя на снимок.
На чёрно-белой фотографии был Виктор. Молодой, лет тридцати пяти, в форме, которой она никогда не видела. Рядом с ним стояли двое мужчин в похожей форме. На заднем плане виднелось здание Лубянки.
«Это какая-то ошибка», — прошептала она, но руки предательски дрожали. Виктор работал инженером на Уралмаше. Простым инженером. Сорок лет они прожили вместе, и он никогда... никогда не говорил...
На обороте фотографии было написано: «Майор Соколов В.И. с товарищами. Москва, 1981 год».
Майор? В 1981 году они уже жили в Свердловске, как тогда назывался Екатеринбург. У них росла дочь Катя, ей было восемь лет. Виктор ездил в командировки, да, но в Москву? И майор чего?
Следующие три дня Марина Петровна почти не спала. Она перебирала в памяти каждую командировку Виктора, каждый странный звонок, каждый момент, когда он казался не таким, как обычно. Но память подводила — слишком много лет прошло, слишком много деталей стёрлось.
На четвёртый день пришёл второй пакет. На этот раз она ждала его, сидя у двери с самого утра. Услышав шаги на лестнице, выскочила на площадку, но увидела только спину человека в тёмной куртке, сбегающего вниз по ступенькам.
— Подождите! — крикнула она, но человек уже исчез.
В пакете было три документа. Копии, судя по качеству бумаги. Она разложила их на кухонном столе, надела очки и начала читать.
«Агент „Сокол". Отчёт о наблюдении за объектом „Фрегат"...»
Объектом «Фрегат» оказался Михаил Борисович Штерн, их сосед по лестничной площадке. Милейший человек, преподаватель физики в университете. Его дочь Лена дружила с Катей. Они вместе отмечали дни рождения детей, Новый год...
В отчёте подробно описывались разговоры Михаила Борисовича с коллегами, его критические высказывания о партийном руководстве, упоминания о желании эмигрировать в Израиль. Почерк был незнакомый, но подпись внизу... Она достала старые письма Виктора из комода и сравнила. Совпадало. Каждый завиток, каждый наклон.
Михаила Борисовича арестовали в январе 1982 года. Обвинение — антисоветская агитация. Три года лагерей. Его жена покончила с собой через полгода. Лена уехала к родственникам в Ригу, и больше они её не видели.
А Виктор... Виктор утешал её, Марину, говорил, что времена такие, что нужно быть осторожнее с высказываниями. Она помнила, как он обнимал её на кухне, когда она плакала о соседях.
Тошнота подступила к горлу. Марина Петровна еле добежала до ванной.
Вечером она позвонила дочери в Москву.
— Катюша, — голос дрожал, несмотря на все усилия. — Папа когда-нибудь говорил тебе о своей работе в КГБ?
Молчание на том конце провода длилось вечность.
— Мама, ты что-то узнала? — наконец спросила Катя. Не удивилась. Не возмутилась. Спросила так, словно ждала этого звонка.
— Ты знала?
— Я... подозревала. После его смерти нашла некоторые бумаги. Но решила не говорить тебе. Зачем ворошить прошлое? Он умер, мама. Какая теперь разница?
Марина Петровна положила трубку, не попрощавшись. Какая разница? Вся её жизнь оказалась ложью, а дочь спрашивает, какая разница?
Третий пакет принёс список. Тридцать две фамилии. Некоторые она узнала сразу — друзья, коллеги, знакомые. Напротив каждой фамилии — судьба. «Арестован 1979, 5 лет». «Арестована 1983, 3 года». «Уволен с работы, 1981». «Эмигрировал, 1984».
Внизу списка приписка: «Все эти люди пострадали благодаря информации агента „Сокол"».
Она не помнила, как оказалась на полу. Пушкин тёрся о её лицо, мяукал тревожно. Сколько времени прошло? Час? Два? За окном уже темнело.
Любовь Андреевна Фёдорова — в списке была и она. Лучшая подруга Марины Петровны с институтских времён. Муж Любы получил пять лет за хранение самиздата. Виктор сам отвозил её к мужу на свидание в колонию под Нижним Тагилом. На своей машине, за свой счёт. «Что ж мы, не люди?» — говорил он.
Марина Петровна набрала номер Любы. Та ответила после долгих гудков.
— Любаша, — голос Марины Петровны дрожал. — Можно я приеду?
— Марина? Что случилось? Ты плачешь?
— Мне нужно тебе что-то сказать. Что-то важное.
Через час она сидела на кухне у Любы. Документы лежали на клеёнке между чайными чашками. Люба читала молча, лишь иногда её брови поднимались от удивления. Или это было что-то другое?
— Ты не удивлена, — констатировала Марина Петровна.
Люба покачала головой.
— Я догадывалась. Слишком много совпадений было. Витя всегда оказывался в нужное время в нужном месте. Всегда знал, о чём мы говорили с Сашей наедине. После ареста мужа я поняла, но... — она пожала плечами. — Что я могла сделать? Обвинить его? На основании чего — женской интуиции?
— Почему ты не сказала мне?
— А ты бы поверила?
Марина Петровна молчала. Нет, не поверила бы. Обиделась бы. Может, даже перестала бы общаться с Любой.
— Он любил тебя, — сказала Люба после долгой паузы. — По-своему, но любил. Это я точно знаю.
— Как можно любить и предавать одновременно?
— Люди сложнее, чем нам кажется, Мариночка. Твой Витя... Он жил в двух мирах одновременно. В одном он был любящим мужем и отцом, в другом — винтиком системы. Многие так жили.
— Ты можешь его простить? После всего, что он сделал с Сашей?
Люба задумалась, разглядывая свои морщинистые руки.
— Саша вернулся сломленным человеком. Умер через три года после освобождения. Сердце не выдержало. Простить? Не знаю. Но ненавидеть мёртвых — это отравлять собственную душу. Витя мёртв, Мариночка. А мы с тобой ещё живы.
На следующее утро в пакете была записка: «Если хотите узнать правду, приходите на Широкореченское кладбище, участок 47, в субботу в полдень».
Марина Петровна знала этот участок. Там был похоронен Виктор.
В субботу шёл мелкий осенний дождь. Екатеринбург укутался в серую пелену тумана. На кладбище было пустынно — погода не располагала к посещению могил.
У могилы Виктора стояла женщина лет сорока пяти. Тёмные волосы собраны в пучок, строгое чёрное пальто, никаких украшений. Когда она обернулась, Марина Петровна вздрогнула — глаза у женщины были точь-в-точь как у Лены Штерн.
— Вы дочь Михаила Борисовича?
Женщина кивнула.
— Алиса Дмитриевна Волкова, урождённая Штерн. Спасибо, что пришли.
— Это вы посылали пакеты?
— Я.
— Зачем? Виктор мёртв. Какой смысл во всём этом?
Алиса посмотрела на могилу, где гранитная плита провозглашала: «Соколов Виктор Иванович, любящий муж и отец».
— Мой отец умер десять лет назад. Перед смертью он всё рассказал. О лагере, о том, как его арестовали, о том, кто был настоящим доносчиком. Он знал, что это ваш муж. Один из следователей проговорился во время допроса.
— Но почему сейчас? Почему через столько лет?
— Я журналист. Пишу книгу о тех временах, о людях, которые были по разные стороны. О жертвах и палачах. О тех, кто выбирал, и тех, кто не имел выбора. Когда я нашла документы в открывшихся архивах, поняла, что не могу написать эту книгу, не поговорив с вами.
— Со мной? Но я ничего не знала!
— Именно поэтому. Вы — тоже жертва. Жертва лжи, которую человек, которого вы любили, выстраивал вокруг вас сорок лет. Мне нужно понять — как это возможно? Как можно жить двойной жизнью и не сойти с ума?
Марина Петровна села на мокрую скамейку. Ноги больше не держали.
— Я не знаю. Я думала, что знала этого человека. Мы прожили вместе сорок лет. У нас дочь, внуки. Мы смеялись над одними и теми же фильмами, читали друг другу стихи... Он плакал, когда умерла моя мама. Как это совместить с тем человеком из документов?
Алиса села рядом.
— Мой отец всегда говорил, что самое страшное в те времена было не то, что людей арестовывали. Самое страшное — что арестовывали свои. Соседи, коллеги, друзья. Система превращала людей в волков.
— Но у него был выбор! — Марина Петровна уже не сдерживала слёз. — Он мог отказаться!
— Мог ли? В семидесятые-восьмидесятые? С женой и ребёнком? Знаете, что происходило с теми, кто отказывался сотрудничать?
Они сидели молча под моросящим дождём. Две женщины, связанные чужой тайной и чужой виной.
— Что вы хотите от меня? — наконец спросила Марина Петровна.
— Правды. Расскажите мне о Викторе Соколове, которого знали вы. О человеке, не о майоре КГБ. Помогите мне понять, как эти две личности уживались в одном теле.
— А что потом? Вы опубликуете это? Весь город узнает?
— Только если вы позволите. Я могу изменить имена, детали. Но история должна быть рассказана. Иначе мы обречены повторять те же ошибки.
Марина Петровна встала, посмотрела на могилу мужа. Дождь усилился, капли барабанили по граниту.
— Приходите завтра. Я расскажу вам всё, что знаю. Всё, что помню. Но у меня одно условие.
— Какое?
— В вашей книге должна быть и другая правда. О том, что он был хорошим отцом. О том, что он действительно помогал людям — не только предавал. О том, что в последние годы жизни он мучился кошмарами. Я не оправдываю его, но... Он уже заплатил свою цену. Каждую ночь последние десять лет он кричал во сне. Называл имена. Те самые имена из вашего списка.
Алиса кивнула.
— Договорились.
Следующие три месяца они встречались каждую неделю. Марина Петровна рассказывала, Алиса записывала. Иногда они плакали вместе. Иногда молчали, не в силах продолжать.
Марина Петровна достала старые фотоальбомы, письма, дневники. С каждой страницей, с каждой фотографией она словно заново узнавала человека, с которым прожила жизнь. Видела детали, которые раньше не замечала — напряжённый взгляд на семейных фотографиях, сжатые кулаки, когда он думал, что никто не смотрит.
— Знаете, что самое странное? — сказала она однажды. — Я всё ещё люблю его. Того Витю, которого знала. Или думала, что знала. Как отделить одно от другого?
— Может, и не нужно отделять, — ответила Алиса. — Может, принять, что человек может быть одновременно и монстром, и любящим мужем? Что в каждом из нас живут разные личности, и обстоятельства решают, какая из них победит?
В один из дней Марина Петровна повела Алису в квартиру, где они с Виктором прожили большую часть жизни. Квартира теперь принадлежала Кате, но та жила в Москве и приезжала редко.
— Вот здесь мы отмечали Катину свадьбу, — показывала Марина Петровна на гостиную. — А здесь Витя учил внучку кататься на велосипеде — прямо по коридору, представляете?
В спальне она открыла шкаф, достала коробку с документами.
— Я нашла это после его смерти. Не знала, что с этим делать.
В коробке были ещё фотографии, удостоверения, даже орден Красной Звезды.
— Он получил его за что-то в Афганистане. Никогда не рассказывал, за что именно. Говорил, что был там с инспекцией завода.
Алиса перебирала документы, фотографировала их на телефон.
— А это что? — она достала небольшую записную книжку.
Марина Петровна пожала плечами. Алиса открыла её, пролистала. На последних страницах был список имён. Те же тридцать два человека.
— Он составил этот список сам, — тихо сказала Алиса. — Смотрите, напротив некоторых имён — адреса, телефоны. Свежие, судя по датам.
— Он следил за ними? После всего?
— Или хотел... что? Попросить прощения?
Они посмотрели друг на друга. В записной книжке был телефон Любы, обведённый кружком. Рядом приписка: «Позвонить. Объяснить М.»
М. — Марина?
— Он хотел вам рассказать, — прошептала Алиса. — Но не успел. Или не решился.
Марина Петровна взяла записную книжку дрожащими руками. На первой странице почерком Виктора было написано: «Грехи мои тяжкие. Господи, прости».
Виктор никогда не был верующим. По крайней мере, она так думала.
Через неделю Алиса принесла распечатку.
— Я нашла ещё кое-что. Ваш муж... В последние пять лет его работы в КГБ он саботировал задания. Специально давал неполную информацию, предупреждал некоторых людей. Трое из его „объектов" успели уехать благодаря его предупреждениям.
— Почему вы мне это говорите?
— Потому что это тоже правда. Он пытался искупить вину. По-своему, тайно, но пытался.
— Но почему он не ушёл совсем?
— В восемьдесят пятом? С такой биографией? Они бы его не отпустили. Он знал слишком много.
Весной книга Алисы вышла в небольшом издательстве. Называлась она «Обычные люди». Имена были изменены, но Марина Петровна узнавала каждую историю. Виктор в книге стал Владимиром.
На презентации в маленьком книжном магазине собралось человек двадцать. Марина Петровна сидела в последнем ряду, пряча лицо за тёмными очками.
— Эта книга о выборе, — говорила Алиса. — О том, как обычные люди становятся частью машины репрессий. О том, как любовь уживается с предательством. О том, что зло не всегда имеет звериное лицо — иногда оно выглядит как любящий отец и заботливый муж.
После презентации к Марине Петровне подошла незнакомая пожилая женщина.
— Я Раиса Моисеевна Гольдштейн. В вашем списке есть мой муж, Давид.
Марина Петровна напряглась.
— Я узнала вас по фотографиям, — продолжила женщина. — Мы с Давидом были на вашей серебряной свадьбе. Помните?
Марина Петровна помнила. Давид играл на скрипке, Раиса пела романсы. Все были счастливы.
— Давид умер в лагере, — сказала Раиса. — Но знаете что? Я не держу зла. Ни на вашего мужа, ни на вас. Время было такое. Система была такая. Если бы не он, нашёлся бы другой. Спасибо, что согласились на эту книгу. Правда должна быть сказана, какой бы горькой она ни была.
Раиса ушла, оставив Марину Петровну стоять посреди опустевшего зала. Она думала о Викторе, о сорока годах их совместной жизни. О том, как он учил Катю кататься на коньках. О том, как держал её руку, когда она рожала. О том, как плакал на похоронах её отца.
И о том, как писал доносы на людей, которые считали его другом.
Дома её ждал Пушкин и ещё один пакет. Последний, как оказалось.
Внутри была фотография. Виктор, совсем молодой, лет двадцати. В военной форме, но не той, что на фотографии с Лубянки. Обычная солдатская форма. Он улыбался, держа в руках гитару. На обороте его почерком: «Марине, моей единственной любви. Витя. 1968».
Она не помнила эту фотографию. 1968 год — они только познакомились. Он ещё не был майором КГБ. Он был просто Витей, который пел ей песни Окуджавы и читал стихи Пастернака.
Под фотографией в пакете была записка от Алисы: «Я нашла это в его личном деле. Он носил эту фотографию с собой все годы службы. Подумала, вам стоит её иметь. Человек — это не только его худшие поступки. А.В.»
Марина Петровна поставила фотографию на полку рядом с их свадебным снимком. Два Виктора смотрели на неё — молодой романтик и зрелый мужчина, уже носивший в себе тайну предательства.
Она заварила чай в новой чашке — старая разбилась в тот первый день. Села у окна, где любил сидеть Виктор. Пушкин устроился у неё на коленях.
За окном Екатеринбург жил своей обычной жизнью. Люди спешили по делам, не подозревая, сколько тайн хранят дома вокруг. Сколько двойных жизней прожито за этими стенами. Сколько любви и предательства переплелось в судьбах обычных людей.
Марина Петровна открыла записную книжку Виктора, ту самую, со списком имён. На последней странице, мелким почерком, было написано:
«Марина, любовь моя. Если ты читаешь это, значит, я так и не решился рассказать тебе правду. Прости меня за все годы лжи. Прости за то, что не был тем человеком, которого ты любила. Я пытался быть хорошим мужем и отцом. Пытался искупить то зло, что причинил. Но некоторые грехи невозможно искупить. Знай только — моя любовь к тебе была единственной настоящей вещью в моей фальшивой жизни. Вечно твой, Витя».
Она заплакала. Тихо, без рыданий. Слёзы просто текли по щекам, пока она перечитывала эти строки снова и снова.
Вечером позвонила Катя.
— Мама, я прочитала книгу Алисы Волковой.
— И?
— Приезжай к нам на лето. Внуки соскучились. И я... я хочу поговорить. О папе. Обо всём.
— Я подумаю, Катюша.
— Мама... Ты же знаешь, что он любил тебя? Несмотря ни на что.
— Знаю, — ответила Марина Петровна, глядя на две фотографии на полке. — Но иногда любви недостаточно.
После разговора она вышла на балкон. Город готовился ко сну. В окнах зажигались огни. Где-то там, в одной из квартир, может быть, прямо сейчас кто-то живёт двойной жизнью. Кто-то предаёт. Кто-то любит предателя, не подозревая об этом.
Она подумала о Раисе Гольдштейн, потерявшей мужа. О Любе, чей Саша вернулся из лагеря сломленным. Об Алисе, выросшей без родителей. О всех тех тридцати двух людях из списка.
И о Викторе, который последние десять лет жизни кричал по ночам.
Справедливости не существует, поняла она. Есть только правда, которую мы готовы принять, и ложь, с которой мы готовы жить.
Она вернулась в квартиру, взяла телефон.
— Алло, Люба? Это я. Хочешь завтра пойти на концерт? В филармонии играют Рахманинова... Да, того самого, которого мы с тобой слушали в консерватории сто лет назад... Отлично. Встретимся у входа.
Жизнь продолжалась. Несмотря ни на что, вопреки всему — продолжалась. И Марина Петровна решила жить. С правдой о прошлом, но устремлённая в будущее. Потому что другого выбора у живых нет.
Ночью ей приснился Виктор. Молодой, с гитарой. Он пел песню, которую она забыла, но мелодия была знакомой и печальной. Во сне она знала все его тайны и всё равно любила его.
Проснувшись, она не помнила слов песни. Только мелодию. И ощущение, что прощение возможно. Не оправдание — нет. Но прощение. Ради собственной души. Ради возможности жить дальше.
Утром пришло письмо от читательницы книги Алисы. Женщина писала, что её отец тоже работал в органах, тоже жил двойной жизнью. «Спасибо за вашу историю, — писала незнакомка. — Теперь я знаю, что не одинока в своей боли и растерянности».
Марина Петровна перечитала письмо несколько раз. Потом взяла ручку и начала писать ответ. Первый из многих, что последуют.
Может быть, в этом и был смысл — делиться болью, чтобы она становилась выносимой. Рассказывать правду, чтобы ложь теряла свою власть.
За окном шёл дождь. Обычный уральский дождь. Капли стучали по стеклу, как далёкая азбука Морзе, передающая послание из прошлого в будущее.
Послание о том, что люди сложнее, чем кажутся. Что любовь и предательство могут жить в одном сердце. Что прощение возможно, даже если понимание недостижимо.
И что жизнь, несмотря ни на что, продолжается.