Павел Михайлович проснулся в пять утра от крика петуха. Петух кричал неправильно — словно воспроизводил запись, которую прокручивали задом наперёд. Ку-ка-ре-ку звучало как ук-ер-ак-ук. Старик поднялся с раскладушки, хрустнув всеми суставами разом, и подошёл к окну.
В саду уже копошилась Анна Сергеевна. Она расставляла на длинном столе, сколоченном из необструганных досок, тарелки с узором "гжель". Тарелок было ровно двенадцать. Павел Михайлович знал — он вчера считал. И позавчера. И неделю назад.
— Анечка, — позвал он через форточку. — Ты чего так рано?
Бабушка обернулась, и на её лице расцвела улыбка семидесятипятилетней именинницы:
— Павлуша, сегодня же мой день рождения! Столько дел, столько дел. Игорёк с Леночкой приедут, Машенька... Нужно салат оливье сделать, селёдку под шубой, торт "Наполеон" допечь.
Павел Михайлович поморщился. Торт "Наполеон" стоял в холодильнике уже третью неделю. Каждое утро Анна Сергеевна пекла новые коржи, прослаивала их кремом, а старый торт исчезал. Просто растворялся, как сахар в кипятке.
Старик натянул трико и вышел в сад. Роса на траве лежала идеальными круглыми каплями, похожими на ртутные шарики из разбитого градусника. Он наступил на одну каплю — она не раздавилась, а откатилась в сторону.
— Ань, а Игорь когда приедет? — спросил он, присаживаясь на лавку.
— К обеду обещались. Часам к двенадцати. Ой, Павлуша, я так волнуюсь! Семьдесят пять лет — это же три четверти века!
Павел Михайлович кивнул. Три четверти века она праздновала уже двадцать первый день подряд. Или двадцать второй? Он сбился со счёта.
В девять часов ровно во двор въехала серебристая "Шкода". Из неё вышел Игорь — загорелый, в шортах цвета хаки и футболке с надписью "Россия". Следом выбралась Лена в цветастом сарафане, а за ней — Машка с розовым айфоном в руках.
— Мам, с днём рождения! — Игорь обнял Анну Сергеевну и вручил ей букет белых хризантем. Ровно семь штук.
— Бабуль, ты супер выглядишь! — Машка чмокнула бабушку в щёку и тут же отошла к яблоне делать селфи.
Павел Михайлович смотрел, как Игорь достаёт из багажника пакеты с мясом, углём, овощами. Всё это уже было вчера. И позавчера. Даже пакеты были те же самые — из "Пятёрочки", с красно-жёлтым логотипом.
— Игорёк, — окликнул он сына. — Поговорить надо.
— Пап, давай потом, сейчас мангал разожгу. Мясо замариновано, жалко будет, если пропадёт.
Мясо не пропадёт, хотел сказать Павел Михайлович. Оно каждый день появляется заново, свежее, в том же маринаде из майонеза, лука и аджики. Но промолчал.
Игорь принялся за мангал. Он всегда начинал с того, что сгребал старую золу — хотя золы там не было, мангал каждое утро оказывался чистым. Потом выкладывал угли ровным слоем, поливал жидкостью для розжига, чиркал спичкой. Пламя взметалось точно на метр двадцать сантиметров вверх.
Машка стояла у яблони и делала селфи. Одно и то же селфи — чуть снизу, с приоткрытым ртом, на фоне цветущих веток. Хотя яблоня отцвела ещё в мае, а сейчас был июль. Но на ветках упорно держались белые цветы, как приклеенные.
— Маш, — позвал дед. — Иди сюда.
— Сейчас, дедуль, ещё пару кадров.
Она всегда говорила "ещё пару кадров". И делала их ровно семнадцать. Павел Михайлович считал.
К обеду стол был накрыт. Оливье высился горкой в хрустальном салатнике, селёдка под шубой расцвечивала стол фиолетовой свёклой, нарезка из докторской колбасы и сыра "Российский" выложена веером. Торт "Наполеон" возвышался в центре, украшенный засахаренной вишней.
— Ну что, за именинницу! — Игорь поднял рюмку с водкой.
Все подняли бокалы. Павел Михайлович заметил, что уровень вина в его бокале ровно до середины. Как вчера. Как всегда.
— За бабулю! За её семьдесят пять! — Машка пригубила шампанское и поставила бокал. В нём осталось ровно две трети.
Начали есть. Игорь положил себе три ложки оливье, кусок селёдки под шубой и два куска хлеба. Лена взяла только салат и помидор. Машка ковыряла вилкой в тарелке, не глядя — она опять смотрела в телефон.
— Мам, торт потрясающий, — сказал Игорь с набитым ртом. — Как в детстве.
— Я по бабушкиному рецепту делаю, — улыбнулась Анна Сергеевна. — Коржи на молоке, крем заварной со сливочным маслом.
Павел Михайлович отложил вилку. Есть он не мог. Еда застревала в горле, как вата.
— Я пойду прогуляюсь, — сказал он.
— Пап, ты чего? — удивился Игорь. — Мясо же ещё будет, шашлык.
— Потом поем.
Старик вышел за калитку и побрёл по деревенской улице. Дома стояли как декорации — окна тёмные, заборы покосившиеся, но не падающие. Из труб не шёл дым, хотя утром было прохладно. Собаки не лаяли. Только петух — тот самый, утренний — сидел на заборе и смотрел на Павла Михайловича круглым немигающим глазом.
— Ты тоже знаешь? — спросил старик у петуха.
Петух наклонил голову и прокукарекал. Нормально, как положено: ку-ка-ре-ку. А потом сказал человеческим голосом:
— Знаю, дед. Все мы тут знаем. Только помалкиваем.
Павел Михайлович не удивился. После трёх недель повторяющихся дней его уже ничто не могло удивить.
— И что делать?
— А ничего, — петух почесал лапой под крылом. — Живи и радуйся. Твоя баба каждый день именинница, сын мясо жарит, внучка красивая. Чего ещё надо?
— Но это же неправильно!
— А что правильно? — петух спрыгнул с забора и пошёл по пыльной дороге, важно переставляя лапы. — То, что баба твоя от рака померла бы через месяц? Что сын бы запил после развода? Что внучка под поезд бросилась бы из-за несчастной любви? Это правильно?
Павел Михайлович остановился:
— Откуда ты знаешь?
— Я петух, — птица обернулась. — Я между мирами хожу. Вижу, что было бы, если бы не случилось то, что случилось.
— А что случилось?
Петух задумался, наклонив голову:
— А хрен его знает. Может, время сломалось. Может, кто-то пожалел вас. Может, ты сам себе это устроил, только не помнишь. Какая разница?
И пошёл дальше, оставляя в пыли треугольные следы.
Павел Михайлович вернулся на дачу. Игорь жарил шашлык — переворачивал шампура ровно через тридцать секунд. Лена читала женский роман, водя пальцем по строчкам. Машка делала селфи у яблони — уже сто двадцать третье за день.
А Анна Сергеевна сидела на лавочке и улыбалась. На её лице не было следов болезни, которую Павел Михайлович заметил в прошлом году. Щёки розовые, глаза ясные, руки не дрожат.
— Павлуша, — позвала она. — Иди сюда, сядь со мной.
Старик сел рядом, взял её за руку. Рука была тёплая, живая.
— Хороший день сегодня, правда? — спросила Анна Сергеевна.
— Хороший, — согласился Павел Михайлович.
— Знаешь, я так счастлива. Вся семья в сборе, погода чудесная, всё получилось как хотела.
— Да, Ань. Всё получилось.
Солнце висело в зените, не двигаясь. Тени от деревьев лежали короткие, чёткие, как вырезанные из чёрной бумаги. Время остановилось на отметке 13:47. Павел Михайлович это знал — часы на веранде показывали именно это время уже три недели.
— Дед, шашлык готов! — крикнул Игорь. — Иди, горячий ещё!
Павел Михайлович встал, помог подняться жене. Они пошли к столу, где уже дымилось мясо на деревянной доске. Игорь разливал водку по рюмкам — ровно по пятьдесят грамм в каждую. Лена раскладывала по тарелкам лаваш и зелень. Машка сделала последнее, сто сорок четвёртое селфи и села за стол.
— Ну что, ещё раз за именинницу! — поднял рюмку Игорь.
Все подняли бокалы. Павел Михайлович тоже поднял свой — с вином ровно до середины.
— За тебя, Анечка, — сказал он. — За твой день рождения. За то, что ты с нами.
Выпили. Стали есть шашлык. Мясо было сочное, прожаренное в самый раз. Как всегда.
— Бабуль, давай торт резать! — предложила Машка. — А то я уже объелась.
— Сейчас, милая, сейчас.
Анна Сергеевна встала, чтобы принести нож. В этот момент Павел Михайлович увидел, как небо треснуло. Тонкая чёрная линия прошла от горизонта до горизонта, и в трещину полился странный серебристый свет.
Никто больше этого не заметил. Игорь жевал мясо, Лена листала книгу, Машка фотографировала свою тарелку.
Трещина расширилась. Сквозь неё Павел Михайлович увидел другую дачу — заросшую бурьяном, с покосившимся домом, с поваленным забором. За столом сидел он один, старый, небритый, перед бутылкой водки и консервной банкой.
Потом трещина затянулась, небо снова стало голубым и безоблачным.
— Вот и нож, — Анна Сергеевна вернулась к столу. — Павлуша, ты будешь резать?
— Буду, — кивнул старик.
Он взял нож, придвинул к себе торт. Крем чуть подтаял на солнце, коржи пропитались. Идеальный "Наполеон", как из его детства.
— На сколько кусков? — спросил он.
— На шесть, — ответила Анна Сергеевна. — Нас же шестеро.
Павел Михайлович огляделся. За столом сидели Анна Сергеевна, Игорь, Лена, Машка и он сам. Пять человек.
— Шестеро? — переспросил он.
— Ну да. А вон Петя идёт, опаздывает как всегда.
По дорожке от калитки шёл петух. Важно, вразвалку, помахивая крыльями. Дошёл до стола, вспорхнул на лавку, уселся между Машкой и Леной.
— Извините за опоздание, — сказал петух. — Дела были.
Никто не удивился. Машка даже селфи с ним сделала.
Павел Михайлович разрезал торт на шесть равных частей. Разложил по тарелкам. Петуху тоже положил.
— За именинницу, — сказал петух, поднимая в клюве рюмку. — За её вечные семьдесят пять.
Выпили. Стали есть торт. Петух клевал аккуратно, стараясь не рассыпать крем.
Солнце висело в зените. Часы показывали 13:47. В саду пахло яблоневым цветом, хотя на дворе был июль. Или август. Или вечность.
Павел Михайлович ел торт и думал о том, что петух был прав. Какая разница, что случилось? Главное — они все вместе, живые, счастливые. Пусть в петле, пусть в одном дне, но вместе.
— Дед, сфоткаемся? — Машка протянула ему айфон. — Все вместе, семейное фото.
— Давай, — согласился Павел Михайлович.
Встали полукругом. Анна Сергеевна в центре, по бокам Игорь с Леной, за ними Павел Михайлович с Машкой. Петух уселся на плечо старику.
— Улыбаемся! — скомандовала Машка, нажимая на кнопку.
Щёлкнул затвор. На экране появилась фотография — счастливая семья на фоне цветущей яблони. И петух.
— Класс! — Машка посмотрела на снимок. — Дед, а почему у тебя глаза красные?
Павел Михайлович взял телефон. На фото у всех глаза были нормальные, а у него — красные, как у петуха.
— Это блик, наверное, — сказал он, возвращая телефон.
— Ага, блик, — согласилась Машка и пошла к яблоне делать новые селфи.
День продолжался. После торта пили чай с вареньем. Потом играли в карты. Потом просто сидели, разговаривали о всякой ерунде. Петух дремал на лавке, спрятав голову под крыло.
К вечеру похолодало. Игорь предложил развести костёр. Притащили дрова, старые доски, сухие ветки. Огонь занялся быстро, весело затрещал.
Сидели вокруг костра. Анна Сергеевна укуталась в плед, Машка жарила на палочке зефир. Игорь с Леной о чём-то тихо разговаривали. Петух проснулся и тоже подсел к огню.
— Хорошо-то как, — вздохнула Анна Сергеевна. — Вот бы так всегда.
— Так и будет, — сказал петух. — Всегда.
Павел Михайлович посмотрел на небо. Звёзды висели неподвижно, как пришпиленные булавками. Луна застыла в первой четверти. Время остановилось навсегда.
— Пап, ты чего молчишь? — спросил Игорь. — Всё нормально?
— Нормально, — кивнул Павел Михайлович. — Всё хорошо.
И это была правда. Всё было хорошо. В этом застывшем дне, в этой временной петле, в этом вечном дне рождения.
Костёр потрескивал. Искры взлетали вверх и гасли, не долетев до неподвижных звёзд. Где-то вдалеке кричала сова — всегда три раза, всегда одинаково.
— Спать пора, — сказала Анна Сергеевна. — Завтра столько дел.
Завтра. Павел Михайлович усмехнулся. Завтра будет сегодня. И послезавтра тоже. И через неделю, месяц, год.
Стали расходиться. Игорь с семьёй — в дом, Анна Сергеевна — в свою комнату. Петух спрыгнул с лавки и пошёл к сараю.
— Петя, — окликнул его Павел Михайлович.
— Чего, дед?
— Спасибо.
— Не за что, — петух махнул крылом. — Спи давай. Завтра день рождения праздновать.
Павел Михайлович остался у догорающего костра. Смотрел на угли, думал. О том, что было. О том, что могло быть. О том, что есть.
В доме погас свет. Деревня спала. Только он не спал — сидел, смотрел в огонь, слушал тишину.
Потом встал, потянулся. Посмотрел на часы на веранде — 23:59. Через минуту стрелки дёрнутся и перескочат на 00:00. А потом сразу на 5:00 — время, когда кричит петух.
Пошёл в дом, лёг на раскладушку. Закрыл глаза.
Завтра Анна Сергеевна проснётся и начнёт готовиться к дню рождения. Приедет Игорь с семьёй. Машка будет делать селфи. Петух придёт к обеду.
И это будет хорошо. Потому что они будут вместе. В своей маленькой вечности, в своём остановленном времени, в своём бесконечном дне рождения.
Павел Михайлович улыбнулся и уснул.
А в пять утра его разбудил крик петуха. Неправильный, задом наперёд: ук-ер-ак-ук.
Новый день начался. Тот же самый день. День рождения в петле.