Четыре утра — это особенное время на станции «Московская». Город ещё спит, но метро уже начинает просыпаться, готовясь принять первых пассажиров. Тимур Азизов проводил влажной шваброй по гранитному полу, наблюдая, как её след исчезает, оставляя после себя зеркальную чистоту. Десять лет он работал здесь, десять лет одни и те же движения, одни и те же коридоры. Но сегодня что-то было иначе.
На стекле одного из окон, выходящих на платформу, в утренней дымке конденсата проступали странные знаки. Не просто разводы от чьей-то ладони или случайные линии — это были формулы. Тимур подошёл ближе, прищурившись. Да, определённо математические символы: интегралы, какие-то греческие буквы, и среди них — строчка, написанная кириллицей: «Время — это иллюзия, но иллюзия упорядоченная».
Он достал тряпку, чтобы стереть надпись, но замер. В университете в Ташкенте он изучал физику, правда, так и не закончил — жизнь распорядилась иначе. Эти формулы были из квантовой механики, уравнение Шрёдингера, если он правильно помнил.
— Тимур, ты чего застыл? — окликнул его Саша, молодой начальник смены. — Через полчаса первые поезда пойдут.
— Да так, — Тимур махнул рукой, но формулы не стёр. Вместо этого он аккуратно обошёл это окно, оставив послание нетронутым.
На следующее утро он специально пришёл на пятнадцать минут раньше. Окно было чистым, но на соседнем появилась новая надпись: «Спасибо, что не стёрли. В квантовом мире наблюдатель меняет систему. Вы изменили мою».
Тимур огляделся — платформа была пуста. Он подышал на стекло и пальцем вывел: «Кот Шрёдингера жив. По крайней мере, в этой вселенной». Подумал и добавил ниже строчку из Хафиза, которую помнил с детства, но на русском: «Даже после всего этого времени солнце никогда не говорит земле: ты мне должна».
Так началась их странная переписка. Каждое утро на окнах станции появлялись новые послания. Иногда это были сложные уравнения с пояснениями, иногда — философские размышления, иногда — просто наблюдения о мире. Тимур узнал, что его невидимый корреспондент — женщина («Е.А.» — так она подписалась однажды), что она едет первым поездом в 5:47, что у неё есть внук, изучающий виолончель, и что она считает петербургские белые ночи доказательством того, что Вселенная имеет чувство юмора.
Он рассказывал ей о Ташкенте, о том, как пахнут базары пряностями и свежим хлебом, о своей дочери, которая учится на врача, о том, как странно было впервые увидеть снег в тридцать пять лет. Переплетал физические формулы со строчками Алишера Навои и Омара Хайяма, которые переводил сам.
— Знаешь, — сказал как-то Саша, застав Тимура за написанием очередного послания, — камеры наши старые, половина не работает. Но я всё равно вижу, как ты тут каждое утро колдуешь. И как та бабушка с первым поездом приходит, профессор Морозова. Она раньше в университете преподавала, квантовую физику.
Тимур замер с поднятой рукой.
— Ты знаешь её?
— Видел пару раз. Она к мужу на Серафимовское ездит. Два года уже, каждый день, кроме воскресенья. Говорят, он тоже физиком был.
В следующем послании Тимур написал: «Елизавета Андреевна, я знаю, кто Вы. Простите за вторжение в Ваше горе. Если хотите, я больше не буду отвечать».
Ответ пришёл незамедлительно: «Тимур (я тоже знаю, кто Вы — Саша проговорился), горе — это не приватная территория. Это состояние, которое становится легче, когда им делишься. Мой Петя сказал бы, что наша переписка — прекрасный пример квантовой запутанности: две частицы, связанные на расстоянии».
Они продолжали писать друг другу два месяца. Тимур знал, в какое время она проходит мимо окон — 5:47 утра, всегда точно. Он специально уходил в подсобку, чтобы не встретиться взглядами. Она, видимо, делала то же самое — писала быстро, пока платформа пуста.
Но однажды в конце ноября случилось непредвиденное. Городские службы решили заменить старые окна на новые, с антизапотевающим покрытием.
— Завтра меняют, — сообщил Саша. — Начальство решило модернизацию провести.
Тимур стоял перед последним посланием Елизаветы Андреевны: «Энтропия растёт, но красота остаётся константой».
Он написал в ответ: «Кафе "Север" на Невском, 58. Завтра, 7 утра. Если Вы не против встретиться в реальности, а не в суперпозиции возможностей».
Утром он сидел за столиком у окна, держа в руках два стакана чая — обычный чёрный и с бергамотом. Не знал, какой она предпочитает. В 7:03 дверь открылась, и вошла невысокая женщина в тёмном пальто, с аккуратно уложенными седыми волосами и удивительно молодыми глазами.
— Тимур Рахимович? — она улыбнулась, и он узнал в этой улыбке тепло всех их утренних посланий.
— Елизавета Андреевна. Я не знал, какой чай Вы любите.
— С бергамотом, — она села напротив. — Петя всегда смеялся надо мной, говорил, что я пью парфюм.
Они сидели молча несколько минут, но это было не неловкое молчание, а то самое, которое бывает между старыми друзьями.
— Знаете, — сказала она наконец, — я ведь специально ездила так рано. Не только к Пете. Мне нужно было... как бы это объяснить... мне нужно было доказательство, что я не одна в этой вселенной. Что есть ещё кто-то, кто встаёт в четыре утра и видит мир таким же странным и прекрасным.
— В Ташкенте есть поговорка, — ответил Тимур, — «Даже одинокая звезда освещает путь». Но звёзды редко бывают одинокими. Просто иногда расстояние между ними кажется слишком большим.
— Квантовая запутанность, — улыбнулась она. — Расстояние не имеет значения.
Они встречались в этом кафе каждую среду. Елизавета Андреевна приносила научные журналы и объясняла новые открытия в физике. Тимур читал ей стихи на узбекском и переводил. Иногда они просто сидели молча, глядя в окно на просыпающийся Невский.
Окна на станции заменили, но Тимур всё равно приходил на пятнадцать минут раньше. Теперь он оставлял маленькие записки в щели между стеной и новым стеклом — короткие послания для тех, кто умеет искать чудеса в обыденности. Иногда записки исчезали.
— Кто-то их забирает, — сказал он Елизавете Андреевне за чаем.
— Конечно, — ответила она. — В этом городе всегда найдётся кто-то, кому нужно чудо в четыре утра. Закон сохранения чудес — я как раз работаю над такой теорией.
Тимур рассмеялся. За окном начинался снег — первый в этом году. Крупные хлопья медленно опускались на Невский, превращая привычный мир в нечто новое и неизведанное. Как формулы на стекле, которые появляются из ничего и меняют всё.