Валентина Петровна Зайцева поправила очки и ещё раз пересчитала присутствующих. Двадцать три человека собрались в тесном помещении бывшей колясочной, превращённой в импровизированный зал для собраний жильцов. Воздух был спёртый, пахло сыростью и чьими-то дешёвыми духами. На повестке дня — всё те же вечные вопросы: протекающая крыша, сломанный домофон и вечно забитый мусоропровод.
— Итак, господа, — начал Игорь Семёнович Ларин, управдом, нервно перебирая бумаги, — приступим к голосованию по вопросу о ремонте крыши. Кто за то, чтобы собрать дополнительные средства?
Руки поднялись нехотя, словно их тянула невидимая тяжесть финансового бремени. Валентина Петровна механически подняла свою, но её взгляд был прикован к фигуре в дальнем углу. Эльвира Карловна Штейн сидела на своём обычном месте — третий ряд, крайнее кресло справа. Седые волосы аккуратно убраны в пучок, тёмное платье с брошью у воротника, знакомые очки в роговой оправе.
Что-то царапало Валентину Петровну изнутри, какая-то заноза беспокойства, которую она не могла точно определить. Она наблюдала за Эльвирой Карловной уже третье собрание подряд, и каждый раз это чувство усиливалось.
— Двадцать голосов «за», три воздержались, — подсчитал Игорь Семёнович. — Решение принято. Переходим к следующему вопросу...
После собрания Валентина Петровна задержалась, делая вид, что ищет что-то в сумочке. Эльвира Карловна прошла мимо, кивнув ей с вежливой улыбкой, и направилась к лифту. Валентина Петровна подождала несколько секунд и пошла следом.
В лифте они оказались вдвоём. Кабина медленно поползла вверх, скрипя и вздыхая, как старый человек, поднимающийся по лестнице.
— Как ваше здоровье, Эльвира Карловна? — спросила Валентина Петровна, внимательно наблюдая за соседкой.
— Спасибо, неплохо для моих лет, — ответила та, глядя на световое табло этажей.
— А как ваши ученики? Помню, вы преподавали фортепиано...
— Да, преподавала. Но сейчас уже не беру учеников. Возраст, знаете ли.
Лифт остановился на седьмом этаже. Эльвира Карловна вышла и, не оборачиваясь, пошла по коридору. Валентина Петровна проводила её взглядом, а затем нажала кнопку своего, девятого этажа.
Дома она сразу же достала старую записную книжку, где вела своеобразную хронику дома. Привычка, оставшаяся с тех времён, когда она преподавала математику и любила всё систематизировать. Полистав страницы, она нашла нужную запись:
«15 марта. Скорая забрала Эльвиру Карловну Штейн из кв. 47. Инсульт. Соседи говорят, пролежала на полу почти сутки, пока почтальон не забеспокоился.»
И ниже, другими чернилами:
«22 марта. Умерла Э.К. Штейн. Похороны 25 марта, Митинское кладбище. На похоронах только племянница из Петербурга.»
Валентина Петровна села в своё любимое кресло у окна. Её кот, толстый рыжий Барсик, запрыгнул к ней на колени и замурлыкал. Она машинально погладила его, размышляя. Сегодня было 15 июня. Эльвира Карловна умерла почти три месяца назад. И всё же она присутствовала на последних трёх собраниях жильцов, начиная с майского.
«Может быть, я ошиблась? — подумала Валентина Петровна. — Может, это была не Эльвира Карловна, а кто-то другой?»
Но нет, она отчётливо помнила похороны. Она была там, стояла под моросящим дождём, наблюдая, как гроб опускают в землю. Племянница Эльвиры Карловны, худенькая женщина лет сорока, тихо плакала под чёрным зонтом.
На следующий день Валентина Петровна решила провести небольшое расследование. Она спустилась на седьмой этаж и подошла к квартире номер 47. Дверь была стандартная, металлическая, с глазком и двумя замками. Никаких признаков жизни — ни звуков, ни света из-под двери. Она прислушалась, но за дверью было тихо.
— Валентина Петровна, что вы тут делаете?
Она вздрогнула и обернулась. Позади стоял Михаил Антонович Дубров, сантехник, живущий в соседней квартире.
— Да вот, хотела к Эльвире Карловне зайти, — соврала она. — Книгу хотела попросить.
Михаил Антонович нахмурился:
— К Эльвире Карловне? Так она же... Вы разве не знаете?
— Что не знаю?
— Померла она в марте. Три месяца уже как.
— Не может быть! — воскликнула Валентина Петровна с деланным удивлением. — Я же видела её вчера на собрании!
Михаил Антонович покачал головой:
— Вы, наверное, обознались. Квартира пустует. Племянница приезжала пару раз, вещи разбирала, а потом и вовсе перестала появляться. Говорят, квартиру продавать собирается.
Валентина Петровна поблагодарила его за информацию и вернулась к себе. Теперь она была уверена — что-то здесь не так. Но что именно? И главное — кто эта женщина, которая выдаёт себя за покойную Эльвиру Карловну?
Следующие две недели Валентина Петровна вела наблюдение. Она выяснила, что таинственная женщина появляется в доме только во время собраний жильцов. Она приходит за пятнадцать минут до начала, садится на место Эльвиры Карловны, участвует в голосовании, а после собрания уходит. Никто из жильцов, казалось, не замечал ничего странного.
Валентина Петровна решила поделиться своими наблюдениями с Игорем Семёновичем. Она пришла к нему в импровизированный офис — крохотную каморку на первом этаже, заваленную папками и квитанциями.
— Игорь Семёнович, — начала она, — мне нужно с вами поговорить о странном деле.
Управдом поднял голову от бумаг, его очки съехали на кончик носа:
— Слушаю вас, Валентина Петровна. Что случилось? Опять Костромские с третьего этажа шумят?
— Нет, дело серьёзнее. Скажите, вы помните, что Эльвира Карловна Штейн умерла в марте?
Игорь Семёнович задумался:
— Эльвира Карловна? Из сорок седьмой? Да, помню. Печальная история. А что?
— Так вот, она присутствует на наших собраниях. Последние три месяца.
Управдом уставился на неё, как на сумасшедшую:
— Что вы говорите? Это невозможно!
— Я тоже так думала. Но я проверила. Женщина, которая сидит на месте Эльвиры Карловны, выглядит как она, одевается как она, даже голосует, как голосовала бы она. Но Эльвира Карловна мертва.
Игорь Семёнович снял очки и потёр переносицу:
— Валентина Петровна, может, вы просто... переутомились? Знаете, в нашем возрасте...
— В нашем возрасте, Игорь Семёнович, мы ещё не выжили из ума! — возмутилась Валентина Петровна. — Я знаю, что видела. И предлагаю вам проверить это на следующем собрании.
Следующее собрание было назначено на пятницу. Валентина Петровна пришла раньше обычного и заняла стратегическую позицию — место во втором ряду, откуда хорошо было видно третий ряд справа. Игорь Семёнович нервничал больше обычного, то и дело поглядывая на пустое пока место Эльвиры Карловны.
За пять минут до начала дверь открылась, и вошла она. Та же причёска, то же тёмное платье, та же манера держаться. Она прошла на своё место и села, достав из сумочки блокнот и ручку.
Валентина Петровна внимательно изучала её. Что-то было не так. И вдруг она поняла — брошь! Брошь на воротнике была другая. У Эльвиры Карловны была камея с профилем женщины, подарок её покойной матери, а у этой женщины — простая металлическая брошь в виде скрипичного ключа.
Собрание шло своим чередом. Обсуждали установку видеокамер в подъезде, и мнения разделились. Когда дошло до голосования, Валентина Петровна встала:
— Прежде чем голосовать, я хочу задать вопрос. Эльвира Карловна, вы не против видеокамер?
Все повернулись к женщине в третьем ряду. Та слегка покраснела, но ответила спокойно:
— Я считаю, что безопасность важнее приватности.
— Интересная позиция, — продолжила Валентина Петровна. — А помните, как вы всегда говорили, что «дом должен оставаться домом, а не крепостью»? Это ведь были ваши слова на собрании в феврале?
Женщина молчала. В зале повисла напряжённая тишина.
— И ещё, — Валентина Петровна сделала шаг вперёд, — не могли бы вы сыграть нам что-нибудь на фортепиано? Помню, как красиво вы играли Шопена на новогоднем концерте.
— Я... у меня артрит, — пробормотала женщина. — Я больше не играю.
— Странно. Ведь Эльвира Карловна никогда не жаловалась на артрит. Зато она действительно больше не играет. Потому что она умерла три месяца назад!
По залу пронёсся шёпот. Люди переглядывались, не понимая, что происходит. Игорь Семёнович встал со своего места:
— Что здесь происходит? Кто вы такая?
Женщина сидела, опустив голову. Потом медленно сняла очки и посмотрела на собравшихся. Без очков она выглядела моложе — лет на десять моложе Эльвиры Карловны.
— Меня зовут Нина Александровна Воронцова, — тихо сказала она. — Я... я сестра Эльвиры Карловны. Сводная сестра.
— Но зачем? — спросил кто-то из зала. — Зачем вы выдавали себя за неё?
Нина Александровна вздохнула:
— Это сложно объяснить. Мы с Эльвирой не общались много лет. Поссорились из-за наследства родителей. Глупая ссора, но гордость не позволяла помириться. Когда я узнала о её смерти, было уже поздно. Я не успела попросить прощения, не успела сказать, как сожалею о потерянных годах.
Она замолчала, собираясь с мыслями.
— Племянница Эльвиры, Марина, рассказала мне, что квартира пустует, что она не может её продать, потому что покупатели отказываются, узнав, что хозяйка умерла в квартире. И я стала приходить туда. Сначала просто сидела, вспоминала наше детство. Потом нашла её дневники, письма, фотографии. Узнала, какой она стала, как жила все эти годы без меня.
— Но собрания? — спросила Валентина Петровна.
— В дневниках Эльвира много писала о доме, о соседях, о собраниях. Это была важная часть её жизни. Она писала, что здесь, среди соседей, она чувствовала себя нужной, частью чего-то большего. У неё не было семьи, но был этот дом. И я... я захотела почувствовать то же самое. Понять, какой была жизнь моей сестры. Прожить её жизнь хотя бы немного.
В зале стояла тишина. Кто-то всхлипнул — это была Мария Ивановна с четвёртого этажа, сентиментальная душа.
— Я понимаю, что поступила неправильно, — продолжила Нина Александровна. — Обманула вас всех. Но я не причинила никому вреда. Я просто... просто хотела побыть ближе к сестре. Хотя бы так.
Михаил Антонович откашлялся:
— Ну и дела. Как в детективном романе. Что теперь делать будем, Игорь Семёнович?
Управдом растерянно развёл руками:
— Я даже не знаю... Формально, она ничего не нарушила. Разве что... моральные нормы.
Валентина Петровна подошла к Нине Александровне:
— Вы знаете, ваша сестра была хорошим человеком. Тихим, скромным, но добрым. Она часто помогала молодым матерям, сидела с детьми, когда те не могли найти няню. И никогда не брала денег.
— Я знаю, — кивнула Нина Александровна. — Я читала об этом в её дневниках. И о вас она писала, Валентина Петровна. Писала, что вы единственная, кто всегда замечает важные детали. Что у вас острый ум и доброе сердце.
Валентина Петровна смутилась:
— Ну что вы... Я просто...
— Так что же нам делать? — повторил свой вопрос Михаил Антонович.
Валентина Петровна оглядела зал. Люди больше не выглядели возмущёнными или испуганными. В их глазах читалось сочувствие и понимание.
— А что, если Нина Александровна останется? — предложила она. — Не как Эльвира Карловна, конечно, а как сама себя. В конце концов, она же родственница, имеет право на наследство. И квартира не будет пустовать.
— Но это же обман! — возмутился кто-то из дальних рядов.
— Обман — это когда кто-то получает выгоду за чужой счёт, — возразила Валентина Петровна. — А здесь... здесь просто одинокий человек искал понимания и прощения. Разве мы не можем это понять?
Игорь Семёнович почесал затылок:
— Формально, если Нина Александровна оформит наследство и пропишется в квартире, она станет полноправной жительницей дома. И сможет присутствовать на собраниях уже официально.
— Вы... вы правда не против? — неверяще спросила Нина Александровна.
— Голосуем! — предложил практичный Михаил Антонович. — Кто за то, чтобы простить Нину Александровну и принять её в наш дом?
Руки поднялись одна за другой. Не все сразу, некоторые с сомнением, но в итоге проголосовали почти единогласно.
Нина Александровна расплакалась. Мария Ивановна тут же бросилась её утешать, предлагая валерьянку. Остальные начали расходиться, обсуждая удивительную историю.
Валентина Петровна подошла к Нине Александровне:
— Знаете, ваша сестра была бы рада, что вы здесь. Она всегда говорила, что семья — это не только кровные родственники, но и те, кто рядом, кто разделяет твою жизнь.
— Спасибо, — прошептала Нина Александровна. — Спасибо, что раскрыли мой обман так... деликатно.
— Я просто сделала то, что сделала бы любая хорошая соседка, — улыбнулась Валентина Петровна. — Кстати, у меня остались ноты Эльвиры Карловны. Она одалживала их для своих учеников. Если хотите, могу принести.
— Я... я не умею играть на фортепиано, — призналась Нина Александровна.
— Научитесь. В квартире вашей сестры стоит прекрасный инструмент. Было бы жаль, если бы он молчал.
Через месяц из квартиры номер 47 впервые за долгое время донеслись звуки фортепиано. Неумелые, сбивчивые, но полные старания гаммы. Соседи не жаловались — все понимали, что это звуки новой жизни, которая пришла на смену скорби и одиночеству.
А Валентина Петровна, сидя у окна со своим рыжим Барсиком, делала новую запись в своей хронике:
«15 июля. В квартиру 47 въехала Нина Александровна Воронцова. Учится играть на фортепиано. Вчера угостила меня пирогом по рецепту Эльвиры Карловны. Почти такой же вкусный. Кажется, в нашем доме стало на одного хорошего человека больше.»
И это была чистая правда. Ведь иногда даже обман может привести к чему-то хорошему, если в его основе лежит не корысть, а любовь и раскаяние. И Валентина Петровна, со своим многолетним опытом и мудростью, понимала это лучше других.
История с призраком из квартиры номер 47 стала легендой дома. Её пересказывали новым жильцам, приукрашивая и добавляя детали. Но те, кто был на том памятном собрании, знали правду — иногда мёртвые действительно возвращаются, но не как призраки, а через любовь и память тех, кто остался.
А Нина Александровна прожила в квартире сестры до конца своих дней, став неотъемлемой частью дома. Она научилась играть на фортепиано — не блестяще, но с душой. И каждый год, в день смерти Эльвиры Карловны, она играла её любимую мелодию — «Лунную сонату» Бетховена. И в эти минуты казалось, что две сестры наконец-то вместе, соединённые музыкой и прощением, которое пришло слишком поздно, но всё-таки пришло.