Марина Волкова в последний раз поправила белые каллы в высокой хрустальной вазе и отступила на шаг, критически оценивая композицию. Часы на стене её небольшого цветочного магазина показывали половину десятого вечера. На Невском проспекте уже зажглись фонари, отбрасывая золотистые блики на мокрый после дождя асфальт.
«Ирис» — так она назвала свой магазин три года назад, когда развод с Сергеем был наконец оформлен, а она получила небольшое помещение в полуподвале исторического здания. Ирисы были её любимыми цветами — гордые, элегантные, немного загадочные. Как она сама когда-то, до того как жизнь научила её быть осторожной.
Заказ был особенным — букет для супруги Виктора Громова, того самого депутата, чьё лицо не сходило с экранов телевизоров. Пятидесятилетие Елены Громовой должны были отмечать завтра в Мариинском театре, и Марина получила заказ через секретаря — белые каллы, обязательно свежие, обязательно идеальные.
Она взглянула в окно. Дождь прекратился час назад, но воздух всё ещё был влажным и прохладным для июньского вечера. Петербург дышал своей особенной меланхолией, той, что проникала в кости и оставалась там навсегда.
Внезапно её внимание привлёк силуэт у входа в арку напротив. Мужчина в дорогом пальто стоял под фонарём, и Марина сразу узнала Виктора Громова — эти властные черты лица, седые виски, прямая осанка человека, привыкшего командовать. Но что делал депутат здесь, в переулке у Невского, в такое время?
Из тени арки вышел молодой человек. Даже с расстояния Марина заметила, как напрягся Громов. Молодой человек — высокий, худощавый, с взъерошенными тёмными волосами — остановился в паре метров от политика. Они стояли друг напротив друга, как дуэлянты перед выстрелом.
Марина знала, что не должна подсматривать, но что-то в этой сцене приковало её внимание. Она приглушила свет в магазине, оставив только настольную лампу в глубине, и осторожно приблизилась к окну.
— Зачем ты приехал? — голос Громова долетел через приоткрытую форточку, жёсткий и холодный, как гранит.
— Ты знаешь зачем, отец. — Молодой человек говорил по-русски с лёгким акцентом. — Десять лет прошло. Я думал, может быть...
— Ничего не изменилось, Андрей. У меня есть семья. Настоящая семья.
Марина затаила дыхание. Сын? У Громова есть взрослый сын, о котором никто не знает?
— Я не прошу многого, — голос Андрея дрогнул. — Просто признай, что я существую. Что я твой сын.
— Ты получаешь деньги каждый месяц. Квартира в Берлине оплачена. Чего ещё ты хочешь?
— Отца. Я хочу отца, а не спонсора.
Громов сделал шаг назад, словно слова сына физически ударили его.
— Это невозможно. Моя карьера, моя репутация... Если станет известно о тебе, о твоей матери...
— О матери, которая умерла, когда мне было восемнадцать? О женщине, которую ты бросил, когда узнал, что она беременна?
— Не смей! — Громов повысил голос, но тут же оглянулся по сторонам и понизил тон. — Я был молод. У меня были планы, амбиции...
— А у неё был только я. И даже меня ты у неё отнял, отправив в интернат.
Марина прижала ладонь ко рту. История разворачивалась перед ней, как театральная пьеса, только это была чья-то реальная боль, чья-то разрушенная жизнь.
— Я дал тебе образование. Лучшие школы Европы. Ты художник, у тебя есть талант...
— Талант, которым ты никогда не интересовался. Ни одной выставки, ни одной картины. Ты даже не знаешь, что я рисую.
— Андрей, послушай...
— Нет, это ты послушай. Я приехал сказать тебе, что женюсь. На немке, чудесной девушке по имени Грета. У нас будет ребёнок. Твой внук. И я хотел... надеялся... что может быть, ребёнок изменит что-то между нами.
Громов молчал долго. Так долго, что Марина подумала, не ушёл ли он. Но потом услышала его голос, тихий и усталый:
— Поздравляю. Пришли мне фотографию, когда родится. Только не подписывай.
— Это всё? Это всё, что ты можешь сказать?
— Что ты хочешь от меня услышать? Что я жалею? Да, жалею. Каждый день. Но я не могу повернуть время вспять. И не могу рисковать всем, что построил.
— Всем, что построил на лжи.
— Возможно. Но это моя ложь, и я буду жить с ней до конца.
Андрей покачал головой, и в свете фонаря Марина увидела, как по его щеке скатилась слеза.
— Знаешь, что самое страшное? Я всё ещё люблю тебя. После всего, что ты сделал, не сделал, я всё ещё хочу, чтобы ты был моим отцом.
Громов шагнул вперёд, поднял руку, словно хотел коснуться сына, но остановился.
— Андрей... я...
— Не надо. Я понял. Прощай, отец.
Молодой человек развернулся и быстрым шагом пошёл прочь. Громов остался стоять под фонарём, и Марина впервые увидела в нём не всемогущего политика, а сломленного старика.
Она отошла от окна, чувствуя себя виноватой за подсмотренную чужую драму. Каллы в вазе казались теперь похожими на погребальные цветы — белые, холодные, безжизненные. Для жены человека, который отрёкся от собственного сына.
На следующее утро Марина открыла магазин в обычное время. Петербургское солнце пробивалось сквозь облака, заставляя витрины сверкать. Она поливала орхидеи, когда дверной колокольчик возвестил о посетителе.
В магазин вошёл Андрей.
При свете дня она могла разглядеть его получше — тонкие черты лица, серые глаза отца, но с теплотой, которой не было у Громова, длинные пальцы художника. На нём были джинсы и простая рубашка, никаких следов вчерашней официальности.
— Добрый день, — сказал он, и она снова уловила лёгкий акцент. — У вас чудесный магазин.
— Спасибо, — Марина старалась вести себя естественно, хотя сердце забилось быстрее. — Вам что-нибудь подсказать?
— Я ищу цветы для... для извинения. Нет, скорее для прощания.
Он бродил между стеллажами, касаясь лепестков с неожиданной нежностью.
— Для кого цветы, если не секрет? — спросила Марина. — Это поможет мне подобрать подходящий букет.
Андрей усмехнулся, но в улыбке была горечь.
— Для призрака. Для человека, которого никогда не существовало. Для отца, которого я придумал себе в детстве.
Марина почувствовала, как сжалось сердце.
— Ирисы, — сказала она внезапно. — Вам нужны ирисы.
— Почему ирисы?
— Они означают надежду и мужество. А ещё — освобождение от прошлого.
Андрей посмотрел на неё внимательно, и она поняла, что сказала слишком много, слишком проникновенно.
— Вы говорите так, будто знаете, о чём я.
— Я... я просто много лет работаю с цветами. Научилась читать людей по тому, что они выбирают.
Он подошёл к ирисам — фиолетовым, с золотистыми прожилками.
— Красивые. Как картина Ван Гога.
— Вы художник? — спросила Марина, хотя знала ответ.
— Пытаюсь быть. Учился в Берлине, сейчас там живу. Приехал в Петербург по... личным делам.
— И как прошли дела?
— Как и ожидалось. Некоторые двери лучше не открывать.
Марина завернула ирисы в крафтовую бумагу, перевязала льняной верёвкой.
— Знаете, — сказала она, протягивая букет, — иногда нужно закрыть одну дверь, чтобы открылась другая.
Их пальцы соприкоснулись, когда он брал цветы, и Марина почувствовала странное электричество.
— Спасибо. Я Андрей, кстати.
— Марина.
— Марина... — он повторил её имя, словно пробуя на вкус. — Вы всегда так поздно работаете? Вчера я проходил мимо около десяти, у вас ещё горел свет.
Она покраснела, поняв, что он мог видеть её в окне.
— Был срочный заказ. На сегодня.
— Для театра?
— Откуда вы знаете?
— Весь город знает о юбилее Елены Громовой. Жены нашего уважаемого депутата.
Способ, которым он произнёс «уважаемого», не оставлял сомнений в его истинных чувствах.
— Вы... знаете Громовых? — осторожно спросила Марина.
— Можно сказать и так. Когда-то давно я думал, что знаю. Оказалось, ошибался.
Он заплатил за цветы, но не уходил, разглядывая магазин.
— У вас есть кофе где-нибудь поблизости? Я только вчера приехал, ещё не ориентируюсь.
— Через два дома есть хорошая кофейня. «Синий кот» называется.
— Составите компанию? Я угощаю. В благодарность за ирисы и философию.
Марина хотела отказаться. Это было неправильно — она знала его тайну, а он не знал, что она знает. Но что-то в его глазах, одиночество, похожее на её собственное, заставило её кивнуть.
— Дайте мне пять минут.
В «Синем коте» было уютно и почти пусто. Они сели у окна, заказали кофе и чизкейк, который Андрей настоял разделить.
— Расскажите о магазине, — попросил он. — Как вы решили заниматься цветами?
— После развода нужно было что-то новое. Цветы всегда меня успокаивали. В них есть честность — они цветут, увядают, не притворяются тем, чем не являются.
— В отличие от людей?
— В отличие от людей, — согласилась она.
— Ваш бывший муж... простите, если лезу не в своё дело.
— Всё нормально. Сергей хороший человек, просто мы хотели разного от жизни. Он мечтал о большой семье, детях, доме за городом. А я... я так и не смогла забеременеть. Три года попыток, врачи, процедуры. В конце концов, он встретил другую. Сейчас у них двое детей.
— Мне жаль.
— Не стоит. Я научилась жить с этим. А вы? Есть семья?
Андрей улыбнулся, и впервые улыбка была искренней.
— Невеста. Грета. Она тоже художница, мы познакомились в академии. И... — он помедлил, — у нас будет ребёнок. Через полгода.
— Поздравляю! Это чудесно!
— Да, только... я хотел, чтобы у ребёнка был дедушка. Глупо, наверное. Грета говорит, что я слишком много думаю о прошлом.
— Она права. Но понять это и принять — разные вещи.
Они проговорили два часа. О живописи, о Берлине, о Петербурге. Андрей рассказывал смешные истории из студенческой жизни, Марина — о забавных клиентах магазина. Они оба старательно избегали темы Громова, но его тень лежала между ними.
— Мне пора, — наконец сказала Марина. — Нужно отвезти заказ.
— Те самые каллы?
— Те самые.
Андрей помрачнел.
— Надеюсь, она их оценит. Елена Громова... она хороший человек, на самом деле. Не заслуживает...
Он не закончил фразу.
— Вы её знаете?
— Видел пару раз. Давно. Она не знает о моём существовании, и это, наверное, к лучшему.
Они вышли из кофейни. Июньский день был в разгаре, Невский кипел жизнью.
— Марина, — Андрей вдруг взял её за руку. — Можно я зайду к вам ещё? Я пробуду в городе ещё несколько дней.
— Конечно. Магазин открыт с десяти до восьми.
— А после восьми?
Она посмотрела в его серые глаза и увидела там что-то, что заставило её сердце пропустить удар.
— После восьми я обычно дома. Одна.
— Тогда, может быть, поужинаем вместе? Завтра?
Марина знала, что должна сказать нет. Он уезжает через несколько дней. У него невеста, будущий ребёнок. У него отец, который... Но она кивнула.
— Завтра в восемь.
Доставка калл прошла без происшествий. Марина передала букет дворецкому в особняке Громовых, стараясь не думать о том, что где-то за этими дверями живёт человек, отрёкшийся от собственного сына.
Вечером она долго не могла уснуть. Перед глазами стояло лицо Андрея — открытое, ранимое, такое непохожее на каменную маску его отца.
На следующий день он пришёл ровно в восемь. В руках — небольшой свёрток.
— Это вам, — сказал он, протягивая подарок.
Марина развернула бумагу и ахнула. Это был эскиз — её магазин, нарисованный углём, но в витрине вместо цветов были ирисы, превращающиеся в птиц, взлетающих в небо.
— Это прекрасно! Когда вы успели?
— Сегодня утром. Не мог спать, пошёл гулять и оказался у вашего магазина. Сидел на лавочке напротив и рисовал.
Они поужинали в маленьком грузинском ресторане. Вино развязало языки, и разговор стал более личным.
— Почему вы не боретесь? — спросила Марина. — За признание, я имею в виду. У вас есть права.
Андрей покачал головой.
— Вы знаете. Вы всё видели вчера из окна, да?
Марина покраснела.
— Я не хотела подслушивать...
— Всё в порядке. В каком-то смысле, я даже рад. Хоть кто-то знает правду.
— Но почему вы сдаётесь?
— А что мне делать? Устроить скандал? Разрушить его карьеру, семью? Сделать больно Елене, которая ни в чём не виновата? И ради чего? Он никогда не полюбит меня. Никогда не признает.
— Но это несправедливо.
— Жизнь несправедлива, Марина. Вы это знаете не хуже меня.
Они вышли из ресторана поздно. Белые ночи окутывали город призрачным светом.
— Проводите меня? — попросила Марина.
Они шли молча по набережной. Где-то играл уличный музыкант, из открытых окон доносилась музыка.
— Знаете, — сказал Андрей, — я рад, что приехал. Не из-за отца. Из-за вас.
— Андрей...
— Я знаю. У меня есть Грета, будущий ребёнок. Я не имею права. Но я не могу перестать думать о вас.
— Это пройдёт. Вы уедете, вернётесь к своей жизни...
— А если не хочу возвращаться?
Марина остановилась.
— Не говорите глупостей. У вас есть всё, о чём я могла только мечтать. Семья, ребёнок...
— Но нет вас.
— Андрей, мы знакомы два дня.
— И что? Моя мать влюбилась в отца с первого взгляда. Правда, это плохо для неё кончилось.
— Вот именно.
Они дошли до её дома — старого здания с облупившейся штукатуркой и романтичными балкончиками.
— Можно мне подняться? — спросил он. — Только поговорить, обещаю.
Марина знала, что должна сказать нет. Но белая ночь, вино и одиночество сделали своё дело.
Квартира была маленькой, но уютной. Книги повсюду, цветы на подоконниках, фотографии Петербурга на стенах.
— Кофе? — предложила она.
— Лучше вина.
Они сидели на кухне, пили красное вино и говорили до рассвета. О детстве — его в интернатах, её в коммуналке. О мечтах — его выставка в Эрмитаже, её сад где-нибудь за городом. О страхах — его страх повторить судьбу отца, её страх остаться одной навсегда.
— Я должен сказать Грете, — произнёс он внезапно.
— Что сказать?
— Что встретил тебя. Что всё изменилось.
— Ничего не изменилось, Андрей. Ты уедешь послезавтра, и...
Он поцеловал её, прервав на полуслове. Поцелуй был отчаянным, как будто он пытался вложить в него всю жизнь, которой у них не будет.
— Не надо, — прошептала Марина, отстраняясь. — Так будет только больнее.
— Уже больнее некуда.
Он ушёл на рассвете. Марина стояла у окна, наблюдая, как его фигура растворяется в утреннем тумане.
На следующий день он не пришёл. Марина ждала весь день, вздрагивая от каждого звонка колокольчика. Но Андрей не появился.
Вечером, когда она уже закрывала магазин, вошёл Виктор Громов.
Марина узнала его сразу, хотя вблизи он выглядел старше, чем по телевизору. Глубокие морщины, усталые глаза, но всё та же властная осанка.
— Добрый вечер, — сказал он. — Вы Марина Волкова?
— Да. Чем могу помочь?
— Мой сын был здесь. Андрей.
Марина почувствовала, как кровь отлила от лица.
— Я не понимаю...
— Не надо. Я всё знаю. Он рассказал мне о вас.
— Он... рассказал?
Громов усмехнулся, и в этой усмешке была горечь.
— Удивлены? Да, мы поговорили. Впервые за десять лет поговорили по-настоящему. Благодаря вам.
— Я не понимаю.
— Он сказал, что встретил женщину, ради которой готов изменить всю свою жизнь. Что не может уехать, не попытавшись. Спросил моего совета. Представляете? Первый раз в жизни спросил совета у отца.
Марина села на стул. Ноги не держали.
— И что вы ему сказали?
— Что он идиот. Что нельзя разрушать жизнь из-за мимолётного увлечения. Что у него есть обязательства.
— Вы правы.
— Нет, — Громов покачал головой. — Я был не прав. Всю жизнь был не прав. Выбрал карьеру вместо любви, репутацию вместо сына. И вот результат — пустота.
Он подошёл к ирисам, коснулся лепестков.
— Знаете, его мать любила ирисы. Наверное, поэтому он выбрал ваш магазин.
— Где он сейчас?
— В аэропорту. Улетает через два часа. Я отговорил его от глупостей, убедил вернуться к невесте. Но, глядя на вас, понимаю — совершил ещё одну ошибку.
— Почему вы мне это говорите?
— Потому что у вас ещё есть шанс. Не повторите моих ошибок. Не выбирайте то, что правильно, вместо того, что настоящее.
Он положил на прилавок визитку.
— Мой водитель внизу. Если поторопитесь, успеете.
Марина смотрела на него, не веря своим ушам.
— Но... ваша репутация... если станет известно...
— К чёрту репутацию. Я потерял сына из-за неё. Не дам потерять ещё и счастье.
Марина схватила сумку, потом остановилась.
— А как же Грета? Ребёнок?
— Грета умная девушка. Она поймёт. Лучше правда сейчас, чем ложь всю жизнь. Я знаю, о чём говорю.
Марина выбежала из магазина. Чёрный автомобиль ждал у входа. Водитель молча открыл дверь.
Дорога до Пулково заняла сорок минут — самые долгие сорок минут в её жизни. Марина сжимала телефон, но номера Андрея у неё не было.
В аэропорту было людно. Марина бежала к табло — рейс до Берлина, посадка.
Она увидела его у выхода на посадку. Он стоял спиной к ней, держа в руках посадочный талон.
— Андрей!
Он обернулся, и на его лице отразилось столько эмоций — удивление, радость, боль.
— Марина? Как ты...
— Твой отец. Он отправил меня.
— Отец? Но он же...
— Он сказал, чтобы я не повторяла его ошибок.
Андрей подошёл к ней, взял за руки.
— Марина, я не могу. У меня есть обязательства.
— Я знаю.
— У меня нет работы в России.
— Знаю.
— Я даже не знаю, что буду делать, если останусь.
— Будешь рисовать. Откроешь студию. Научишься быть отцом на расстоянии.
— Это безумие.
— Да.
Они стояли, держась за руки, пока не объявили последний вызов на рейс.
— Решай, — сказала Марина. — Сейчас или никогда.
Андрей посмотрел на посадочный талон в своей руке, потом на неё. Медленно разорвал билет пополам.
— Надеюсь, у тебя есть диван, где я могу переночевать.
— Есть. Правда, он неудобный.
— Отлично. Мне нужно страдать. Для искусства.
Марина рассмеялась сквозь слёзы.
— Идиот.
— Твой идиот.
Они вышли из аэропорта вместе. Петербургское небо было затянуто облаками, накрапывал дождь.
— Нужно будет позвонить Грете, — сказал Андрей.
— Да.
— И отцу.
— Он будет рад.
— Думаешь?
— Знаю. Он ждёт твоего звонка тридцать лет.
Они поймали такси. Водитель включил радио — играл старый романс о любви и разлуке.
— Знаешь, — сказал Андрей, — я ведь даже не знаю твою фамилию.
— Волкова. А что?
— Марина Громова звучит лучше.
— Ты делаешь мне предложение? Мы знакомы три дня!
— Четыре. И нет, не делаю. Пока. Сначала нужно развестись с одной жизнью, прежде чем начинать другую.
— Мудро.
— Я учусь у отца. Как не надо делать.
Машина остановилась у её дома.
— Добро пожаловать в твою новую жизнь, — сказала Марина.
— Нашу новую жизнь, — поправил Андрей.
Три месяца спустя в галерее на Литейном открылась выставка Андрея Громова «Ирисы Петербурга». На открытие пришёл Виктор Громов с женой. Елена всё знала — Виктор рассказал ей правду после того вечера в аэропорту. Она приняла Андрея с достоинством и теплотой, которые заставили Виктора полюбить её заново.
Грета прислала поздравительную телеграмму. Она вышла замуж за куратора берлинской галереи и родила девочку. Андрей отправил ей картину — портрет ребёнка, которого никогда не видел, но почему-то изобразил удивительно точно.
Марина стояла рядом с Андреем, держа его под руку. На её безымянном пальце блестело простое серебряное кольцо с маленьким аметистом — цвета ириса.
— Жалеешь? — тихо спросил Андрей.
— О чём?
— Что связалась с сумасшедшим художником с кучей семейных проблем.
— Каждый день, — улыбнулась Марина. — Особенно когда ты рисуешь до четырёх утра и забываешь поесть.
— Я серьёзно.
— И я серьёзно. Жалею, что мы не встретились раньше. Что потеряли столько времени.
— Мы не потеряли. Мы просто жили, готовясь к встрече.
Виктор Громов подошёл к ним, держа два бокала шампанского.
— За ирисы, — сказал он, поднимая бокал. — И за вторые шансы.
— За вторые шансы, — повторили Марина и Андрей.
За окном галереи шёл снег. Первый снег этой зимы, превращающий Петербург в сказку. В витрине цветочного магазина «Ирис» стояли белые каллы — но теперь они не казались похоронными. Они были просто цветами, красивыми и честными в своей недолговечности.
А в маленькой квартире на Петроградской стороне на мольберте стояла новая картина — женщина с ирисами в руках, смотрящая в окно, за которым виден силуэт мужчины под фонарём. Картина называлась «Встреча».
История, начавшаяся с подсмотренной тайны, превратилась в историю о прощении, принятии и любви, которая сильнее страха и условностей. Петербург, город-свидетель стольких драм, добавил в свою коллекцию ещё одну — со счастливым концом.