Виктор Павлович отодвинул тарелку с недоеденной котлетой и откашлялся. Запах ладана всё ещё чувствовался в его одежде, въелся в шерстяной пиджак, купленный специально для похорон. Марина машинально поправила салфетку под хлебницей. Алексей листал что-то в телефоне. Катя смотрела в окно, где февральский снег падал крупными, мокрыми хлопьями.
— Помните курицу? — вдруг спросил Виктор Павлович.
Все подняли головы.
— Какую курицу, пап? — Алексей отложил телефон.
— Бабушкину. Ту самую. Чёрную с белыми крапинками.
Марина вздохнула:
— Виктор, ну что ты начинаешь...
— Нет, подожди. Это важно. Это про бабу Нюру. Про то, какая она была.
Виктор Павлович налил себе водки из запотевшего графина. Выпил. Крякнул.
— Дело было в восемьдесят седьмом. Или в восемьдесят восьмом. Точно не помню. Баба Нюра тогда ещё в старом доме жила, на Пролетарской. Держала кур. Штук пять или шесть. И среди них была одна особенная. Чёрная такая, с белыми крапинками. Как космос, говорила баба Нюра. Как звёздное небо.
— Я помню эту курицу, — тихо сказала Катя. — Она ещё кудахтала странно. Не как другие.
— Погоди, — Виктор Павлович поднял палец. — Ты не могла её помнить. Ты тогда ещё не родилась.
— Как не родилась? Мне было лет пять.
— Катюш, в восемьдесят восьмом тебе пять лет? Ты в девяносто пятом родилась.
— Папа путает, — вмешался Алексей. — Это было позже. В девяностых. Я точно помню, потому что тогда же сосед дядя Коля повесился.
— Какой дядя Коля? — Марина нахмурилась. — Дядя Коля в две тысячи пятом умер. От инфаркта.
— Нет, от рака, — поправил Виктор Павлович. — И вообще, причём тут дядя Коля? Я про курицу рассказываю.
Он налил ещё. Водка была тёплая, противная.
— Так вот. Курица эта была необычная. Баба Нюра говорила, что она понимает человеческую речь. Садилась к ней на колени, когда та на лавочке сидела, и слушала. Головой кивала, будто соглашалась. А однажды...
— А однажды она заговорила, — перебила Марина. — Я эту историю сто раз слышала.
— Не заговорила, а запела, — поправила Катя. — Бабушка мне рассказывала. Запела "Катюшу". Только слов не было, одна мелодия. Ко-ко-ко, ко-ко-ко, но по нотам точно.
Алексей фыркнул:
— Бред какой-то. Курица не может петь песни.
— А я тебе больше скажу, — Виктор Павлович наклонился над столом. — Она не просто пела. Она предсказывала будущее.
— Вот это поворот, — Алексей усмехнулся.
— Смейся, смейся. А баба Нюра по этой курице знала, когда дождь будет, когда — заморозки. Когда Горбачёв уйдёт — тоже знала. Курица за три дня до этого снесла яйцо с двумя желтками.
— Папа, Горбачёв ушёл в девяносто первом. Ты же сам сказал, что история была в восемьдесят восьмом.
— Я сказал — восемьдесят седьмом или восемьдесят восьмом. Или девяностом. Какая разница?
Марина встала, начала убирать тарелки.
— Разница в том, что этой курицы вообще не было.
Все посмотрели на неё.
— Как не было? — Виктор Павлович даже привстал. — Марин, ты что несёшь?
— А то. Не было никакой курицы. Была утка.
— Утка?!
— Да, утка. Белая пекинская утка по имени Дуся. Я прекрасно помню, потому что баба Нюра мне её подарила, когда мы поженились. Для бульона. Но я к ней привязалась и не смогла зарезать. Держали её на балконе первые три месяца.
— На балконе? Утку? Марина, ты бредишь.
— Это ты бредишь со своей курицей-предсказательницей.
Катя вдруг засмеялась. Тихо, нервно.
— А знаете, что мне бабушка рассказывала? Что никакой птицы не было. Ни курицы, ни утки. Был кот.
— Кот? — хором спросили родители.
— Да. Чёрный кот с белым пятном на груди. Звали Космос. Он умел открывать холодильник и воровал котлеты. Баба Нюра говорила, что он был не простой кот, а перевоплощение её первого мужа.
— У бабы Нюры не было первого мужа, — устало сказал Виктор Павлович. — Дед Миша был её единственным мужем.
— Откуда ты знаешь? — спросила Марина. — Может, был. До войны.
— Какой войны? — вмешался Алексей. — Баба Нюра родилась в сорок третьем.
— В тридцать третьем, — поправил Виктор Павлович.
— В пятьдесят третьем, — сказала Марина. — Я паспорт её видела.
— Паспорт поддельный был, — Катя покачала головой. — Бабушка мне призналась. Она на самом деле была старше. Родилась ещё при царе.
— При каком царе? Катя, что за чушь?
— При Николае Втором. Она помнила революцию. Рассказывала, как красные пришли в их деревню и забрали всех кур. Вот откуда эта история.
Виктор Павлович молча налил себе ещё водки. Выпил. Закусил солёным огурцом.
— Знаете что, — медленно сказал он. — Может, и не было никакой курицы. И утки не было. И кота. Но что-то же было? Что-то, о чём баба Нюра рассказывала?
— Было, — кивнул Алексей. — Был попугай.
Все повернулись к нему.
— Попугай?
— Ну да. Волнистый попугайчик. Зелёный. Звали Кеша. Баба Нюра учила его говорить, но он так и не научился. Только свистел. Потом улетел в форточку.
— Откуда ты это знаешь?
— Баба Нюра рассказывала. На Новый год. Вы все были пьяные, не помните.
— Я на Новый год не пью, — обиделась Марина.
— Это был не Новый год, а Пасха, — поправила Катя.
— На Пасху баба Нюра в церкви была.
— Она никогда в церковь не ходила.
— Ходила! Каждое воскресенье!
— Она была атеисткой!
— Она была баптисткой!
— Буддисткой!
— Да кем угодно, только не православной!
Виктор Павлович встал. Пошатнулся. Ухватился за край стола.
— Стоп. Все стоп. Давайте по порядку. Баба Нюра умерла три дня назад. Это факт?
Все кивнули.
— Мы были на похоронах сегодня. Это факт?
Снова кивки.
— Она была моей матерью. Вашей свекровью и бабушкой. Это факт?
— Вообще-то она была моей матерью, — тихо сказала Марина. — Твоя мать умерла десять лет назад.
Виктор Павлович моргнул.
— Что?
— Твоя мать, Виктор. Анна Сергеевна. Умерла десять лет назад. От инсульта. Мы хоронили мою мать. Нюру Ивановну.
— Но... но я же помню...
— Что ты помнишь?
Виктор Павлович сел обратно. Потёр лицо руками.
— Я не знаю. Я помню курицу. Чёрную с белыми крапинками.
— Это была моя курица, — вдруг сказал Алексей. — Игрушечная. Из детства. Баба Нюра мне её подарила на день рождения.
— Нет, это была моя брошь, — возразила Катя. — В форме курицы. С эмалью. Чёрная с белыми стразами. Бабушкина.
— Это был торт, — Марина села рядом с мужем. — Торт "Птичье молоко". Помнишь? Баба Нюра всегда его покупала на праздники. Говорила, что он как курица — белый и воздушный.
— Торт не может быть чёрным с белыми крапинками.
— Может, если это "Чёрный лес". С белым кремом.
— Это немецкий торт.
— Баба Нюра была немкой.
— Она была украинкой!
— Белоруской!
— Татаркой!
— Да кем угодно, только не русской!
Виктор Павлович закрыл глаза. В голове шумело. Пахло ладаном. Или это был запах курицы? Жареной курицы? Или утки? Или...
— А может, — медленно сказал он, — никакой бабы Нюры не было?
Тишина.
— Как не было? — прошептала Катя.
— А вот так. Не было. Мы её придумали. Все вместе. Коллективно. Чтобы было о ком вспоминать. Чтобы было кого хоронить. Чтобы было за что выпить.
Он поднял рюмку. Водка дрожала, расплёскивалась.
— За бабу Нюру. Которой не было.
— За курицу. Которой не было.
— За утку.
— За кота.
— За попугая.
— За всех, кого не было.
Выпили. Молча. Синхронно.
За окном снег падал гуще. Крупные хлопья липли к стеклу, таяли, стекали грязными струйками. Где-то во дворе закричала ворона. Или галка. Или это был не птичий крик вовсе, а скрип качелей. Или дверь подъезда. Или...
— Знаете, — вдруг сказала Катя. — А я вспомнила.
Все посмотрели на неё.
— Это был не кот и не курица. Это был человек.
— Человек?
— Да. Маленький человек. Карлик. Жил у бабы Нюры в чулане. Она его кормила, поила. Он ей предсказывал будущее. Говорил, что он — посланник с другой планеты. С планеты, где все жители — куры. Разумные куры. Они построили цивилизацию, космические корабли. Прилетели на Землю изучать людей. Но корабль разбился, и он остался один. Превратился в человека, чтобы выжить. Но иногда, по ночам, снова становился курицей. Чёрной с белыми крапинками. Как космос. Как звёздное небо.
Виктор Павлович внимательно посмотрел на дочь.
— Катя, ты это серьёзно?
— А что тут несерьёзного? Не более абсурдно, чем поющая курица.
— Или говорящая утка.
— Или кот — перевоплощение первого мужа.
— Или попугай, который свистел.
Марина встала, подошла к окну. Постояла, глядя на снег.
— А знаете, может, так и было. Может, был инопланетянин. Почему нет? В конце концов, что мы знаем о бабе Нюре? О её жизни? О том, что она скрывала?
— Мам, ты же материалистка. Учитель литературы.
— Литература, сынок, это и есть создание альтернативных реальностей. Каждая книга — это мир, которого не было, но который мог бы быть. Как наша курица.
— Утка.
— Кот.
— Попугай.
— Инопланетянин.
Виктор Павлович поднялся, подошёл к буфету. Достал старый фотоальбом. Начал листать. Чёрно-белые фотографии. Баба Нюра молодая. Баба Нюра с ребёнком на руках. Баба Нюра у калитки. Баба Нюра...
— Смотрите.
Все подошли, заглянули через плечо.
На фотографии баба Нюра стояла во дворе. В руках у неё была курица. Чёрная. С белыми крапинками.
— Вот! — торжествующе воскликнул Виктор Павлович. — Я же говорил!
Алексей взял альбом, поднёс к свету.
— Папа, это не курица. Это кошка.
— Какая кошка? Ты что, слепой? Вот же — гребешок!
— Это не гребешок, это ухо.
— У кошек уши не такие!
— А у кур нет усов!
— Это не усы, это... перья!
Марина вырвала альбом, присмотрелась.
— Это вообще не животное. Это узел. Баба Нюра держит узел с вещами.
— Какой узел? Катя, посмотри, скажи им!
Катя взяла фотографию. Долго разглядывала. Перевернула.
На обороте мелким почерком было написано: "Я и моя тайна. 1973 год".
— Тайна, — прочитала Катя вслух.
— Какая тайна?
— Откуда мы знаем? Тайна она и есть тайна.
Виктор Павлович сел обратно за стол. Налил водки. Не стал пить. Просто смотрел на прозрачную жидкость в рюмке.
— Знаете, а может, это и есть самое главное. Тайна. То, чего мы не знаем. Не понимаем. Не можем объяснить. Курица, которая то ли была, то ли не была. Баба Нюра, которую каждый помнит по-своему. Прошлое, которое меняется каждый раз, когда мы о нём вспоминаем.
— Философ хренов, — буркнул Алексей, но без злости.
— А что? Разве не так? Вот мы сидим, поминаем бабу Нюру. А кого мы поминаем? Каждый — свою. У меня — своя баба Нюра, у Марины — своя, у вас — своя. И у каждой своя курица. Или утка. Или кот. Или чёрт знает кто.
— Инопланетянин, — напомнила Катя.
— Или инопланетянин. Почему нет?
Марина села рядом, положила руку ему на плечо.
— Вить, хватит пить.
— Я не пью. Я размышляю.
— После третьей рюмки все размышляют.
— После третьей все становятся философами.
— Или идиотами.
— Это одно и то же.
Засмеялись. Тихо, грустно. Смех на поминках — грех. Но баба Нюра любила смеяться. Или не любила? Кто теперь скажет?
— А помните, — вдруг сказал Алексей, — как баба Нюра пекла пироги?
— С капустой, — кивнула Марина.
— С яблоками, — поправил Виктор Павлович.
— С мясом, — сказала Катя.
Переглянулись.
— С капустой и яблоками?
— С мясом и капустой?
— С яблоками и мясом?
— Со всем сразу?
— Может, она вообще не пекла пироги?
— Пекла! Я точно помню!
— Все помнят. Каждый своё.
Виктор Павлович всё-таки выпил отложенную рюмку. Поморщился.
— А знаете, что я думаю? Что баба Нюра специально так сделала. Специально оставила нам эту загадку. Эту курицу. Чтобы мы сидели и спорили. Вспоминали. Придумывали. Чтобы она жила в наших спорах, в наших выдумках. Бессмертная баба Нюра с её бессмертной курицей.
— Уткой.
— Котом.
— Попугаем.
— Инопланетянином.
— Тайной.
За окном смеркалось. Снег всё падал. Фонарь во дворе зажёгся, осветил кружащиеся снежинки. Как маленькие белые курицы. Или не курицы. Или...
— Слушайте, — Марина встала, подошла к плите. — А давайте я курицу пожарю? В морозилке есть.
— Курицу? На поминках?
— А что? Баба Нюра любила жареную курицу.
— Не любила. Она была вегетарианкой.
— С каких пор?
— Всегда была!
— Первый раз слышу!
— Да она котлеты ела тоннами!
— Это были соевые котлеты!
— Соевые котлеты в восьмидесятых?
— А что, не было?
— Были! В Японии!
— Баба Нюра была в Японии?
— Баба Нюра была везде!
— Баба Нюра никуда не выезжала из города!
— Баба Нюра объездила весь мир!
— Баба Нюра...
Марина достала курицу из морозилки. Подержала в руках. Замороженная тушка. Белая от инея. С ледяными крапинками.
— Смотрите. Белая с крапинками. Почти как та, бабушкина.
— Чёрная же была.
— Белая.
— Пёстрая.
— Радужная.
— Прозрачная.
— Невидимая.
— Несуществующая.
Марина положила курицу обратно в морозилку.
— Знаете что? Не буду я её жарить. Пусть лежит. Как память. О курице, которой не было. О бабе Нюре, которая была. Или не была. Или была не такой, какой мы её помним.
Сели обратно за стол. Виктор Павлович разлил остатки водки по рюмкам.
— Последняя. За упокой души.
— Чьей души?
— А какая разница? Души есть у всех. У людей, у кур, у уток, у котов...
— У попугаев.
— У инопланетян.
— У воспоминаний.
— У историй, которые мы рассказываем.
Выпили. Помолчали.
— Пап, — вдруг спросил Алексей. — А ты правда веришь, что курица была?
Виктор Павлович пожал плечами.
— А какая разница, верю или нет? Мы о ней говорили целый вечер. Спорили. Вспоминали. Придумывали. Значит, она есть. В наших головах, в наших словах. Курица бабы Нюры. Бессмертная, как сама баба Нюра в наших воспоминаниях.
— Даже если воспоминания выдуманные?
— А какие воспоминания не выдуманные? Память — это не фотоаппарат. Это, скорее... скорее...
— Курица, — подсказала Катя. — Которая несёт яйца-воспоминания. Все разные. Некоторые с двумя желтками.
Засмеялись.
За окном снег перестал. Прояснилось. На чёрном небе показались звёзды. Белые крапинки на чёрном фоне. Как перья той курицы. Которая была. Или не была. Или была, но не курицей. Или курицей, но не была.
— Знаете, — сказала Марина, — а давайте каждый год собираться и вспоминать эту историю. Про курицу. И каждый раз рассказывать по-новому. Добавлять новые детали. Менять старые. Пусть курица живёт и меняется вместе с нами.
— Традиция памяти бабы Нюры?
— Традиция курицы бабы Нюры.
— Утки.
— Кота.
— Попугая.
— Инопланетянина.
— Тайны.
— Всего вместе.
Встали из-за стола. Начали убирать. Обычные движения — тарелки в мойку, крошки со скатерти, стулья на место. Обычная жизнь после необычной смерти. Или обычной смерти после необычной жизни. Или...
— Кстати, — вспомнил Виктор Павлович, роясь в ящике в поисках мусорных пакетов. — А что с наследством? Баба Нюра что-нибудь оставила?
Марина достала из сумочки конверт.
— Нотариус дал. Сказал, открыть после поминок.
Вскрыла. Достала лист бумаги. Прочитала вслух:
"Дорогие мои! Оставляю вам самое ценное — мою курицу. Ищите её там, где не искали. Помните то, чего не было. Верьте в то, во что не верится. Она даст вам всё, что нужно. Ваша баба Нюра.
P.S. Курица — в морозилке. Не съешьте случайно."
Переглянулись. Марина открыла морозилку. Достала ту самую курицу, которую собиралась жарить. Осмотрела со всех сторон.
— Обычная курица. Из магазина.
— Переверни.
Перевернула. К курице скотчем была приклеена записка:
"Шутка. Настоящее наследство — ваши воспоминания обо мне. Даже выдуманные. Особенно выдуманные. Б.Н."
— Старая хулиганка, — с нежностью сказал Виктор Павлович.
— Она всегда такая была.
— Не была. Она была серьёзной.
— Строгой.
— Весёлой.
— Загадочной.
— Простой.
— Сложной.
— Была.
— Не была.
— Была, но не такой.
— Не была, но всё равно была.
— Была...
Голоса затихли. В квартире погас свет — то ли пробки выбило, то ли авария на подстанции. Зажгли свечи. Тени заплясали по стенам. В их причудливых изгибах можно было увидеть что угодно. Курицу. Утку. Кота. Попугая. Инопланетянина. Бабу Нюру.
Или ничего из этого.
Или всё сразу.