Геворг Мкртчян третий раз за вечер проверил часы на приборной панели. 22:47. Ещё тринадцать минут до последнего рейса. Он сидел в кабине своей потрёпанной "Газели", номер маршрута 13 криво висел над лобовым стеклом, и курил дешёвые сигареты "Арарат". Дым медленно выползал в приоткрытое окно, смешиваясь с октябрьским туманом, который уже начал опускаться на окраины Еревана.
Тринадцатый маршрут. Геворг усмехнулся про себя - несчастливое число для несчастливого маршрута. Из центра в Норк Мараш, через полгорода, мимо заброшенных фабрик и новостроек, где квартиры стоят как космический корабль, но никто не живёт. Последний рейс всегда был самым паршивым - пьяные, бомжи, да такие же неудачники, как он сам, которые засиделись на работе до ночи.
Когда-то Геворг преподавал физику в школе номер 147. Объяснял детям про законы Ньютона, про то, что на каждое действие есть противодействие. Теперь вот - крутит баранку маршрутки, и единственный закон, который его волнует - это закон выживания. Школу закрыли три года назад. Сказали - оптимизация. Детей перевели в другие школы, учителей выкинули на улицу. Сорок восемь лет, высшее образование, двадцать лет стажа - и вот он здесь, в прокуренной кабине "Газели", считает мятые купюры и мечтает дотянуть до конца месяца.
Первой подошла женщина. Геворг заметил её ещё издалека - она двигалась медленно, придерживая рукой живот. Беременная, месяце на седьмом-восьмом. В другой руке - потрёпанная папка для бумаг. Лицо бледное, под глазами синяки. Геворг уже открыл было рот, чтобы сказать, что рейс последний, что ждать придётся, пока соберётся хотя бы пять человек, но что-то в её взгляде заставило его промолчать.
- До конечной? - спросила она тихо. Акцент странный, не местный.
- Да, до Норк Мараша, - кивнул Геворг. - Проходите, садитесь. Тысяча драмов.
Она протянула смятую купюру и прошла в салон. Села на второй ряд, у окна, прижала папку к груди. Геворг видел в зеркало заднего вида, как она смотрит в темноту за окном, словно кого-то высматривает. Или от кого-то прячется.
Анаит - так её звали, хотя Геворг узнает это позже - действительно пряталась. Три часа назад она вышла из квартиры на проспекте Маштоца, оставив на кухонном столе записку: "Прости. Я больше не могу". Муж сейчас на дежурстве в больнице - он хирург, уважаемый человек, все его любят. Никто не знает, что дома он превращается в монстра. Никто не видел синяков под её одеждой, не слышал, как он кричит по ночам, что она бездарная художница, что её картины - мазня, что она должна быть благодарна ему за всё.
В папке - двенадцать рисунков углём. Последнее, что осталось от её мечты стать художником. Остальное он сжёг месяц назад в припадке ярости. Эти она прятала у подруги. Теперь подруга уехала в Москву, и прятаться больше негде. Только бежать. Куда - она не знала. Просто села в первую попавшуюся маршрутку.
Следующим появился старик. Геворг услышал его раньше, чем увидел - металлическая клетка для птиц, которую он нёс, громыхала при каждом шаге. Старик двигался медленно, опираясь на трость, клетка раскачивалась в такт его неровной походке. Когда он подошёл ближе, Геворг разглядел его лицо - морщинистое, с глубоко посаженными глазами, в которых мелькало что-то... не то безумие, не то бесконечная усталость.
- Молодой человек, - старик остановился у дверей, тяжело дыша, - это маршрут до Цирка?
Геворг нахмурился:
- Дедушка, это тринадцатый маршрут. До Норк Мараша. Цирк в другой стороне совсем.
Старик постоял, покачиваясь, потом неожиданно улыбнулся:
- А, ну да. Конечно. Норк Мараш. Я там живу. Сорок лет уже. Или пятьдесят? Память, знаете ли, уже не та.
Он полез в карман, долго искал деньги. Геворг терпеливо ждал. Наконец старик протянул две тысячи.
- Сдачи не надо, - махнул он рукой и, громыхая клеткой, прошёл в салон.
Карен Оганесян - великий иллюзионист Карено, как его когда-то называли афиши - сел через проход от беременной женщины. Поставил клетку на соседнее сиденье, бережно, словно там действительно кто-то был. Последние пятнадцать лет его жизни были одной большой иллюзией - иллюзией нормальности, иллюзией того, что он справляется, что помнит, кто он такой и зачем встаёт по утрам.
Попугай умер три недели назад. Ара по имени Сезар, последний партнёр по номерам, последний, кто помнил старые времена. Карен продолжал носить с собой клетку, разговаривал с пустотой, насыпал корм в пустую кормушку. Соседи думали - выжил из ума старик. Может, и так. Но иногда, в редкие моменты просветления, он понимал, что клетка пуста. И тогда становилось так страшно, что хотелось кричать.
Третий пассажир появился внезапно. Геворг даже не заметил, как он подошёл - просто в какой-то момент обнаружил парнишку лет шестнадцати, стоящего у дверей. Худой, в чёрной толстовке с капюшоном, огромные наушники на голове, рюкзак за спиной. Протянул деньги молча, даже наушники не снял.
- Эй, парень, - окликнул его Геворг, но тот уже прошёл в салон.
Подросток сел в самый конец, в угол. Геворг видел в зеркало только его макушку и светящийся экран телефона. "Вот молодёжь пошла, - подумал он, - живут в своих телефонах, реального мира не видят".
Давид - так звали парня - не снимал наушники не потому, что слушал музыку. Наушники были выключены. Они служили барьером между ним и миром, оправданием, чтобы не отвечать на вопросы. Давид был глухим с рождения, но научился так хорошо читать по губам и говорить, что многие не сразу понимали. Отчим узнал только через год после свадьбы с его матерью. И тогда всё изменилось.
В рюкзаке у Давида лежал молоток. Тяжёлый, строительный, который он взял из гаража отчима. Он не знал, зачем взял. Просто когда отчим в очередной раз назвал его "бракованным" и "обузой", что-то внутри сломалось. Давид схватил первое, что попалось под руку, сунул в рюкзак и выбежал из дома. Теперь он ехал к бабушке в Норк Мараш. Она единственная, кто его понимал. Умела говорить на языке жестов, никогда не смотрела с жалостью.
Геворг посмотрел на часы - 23:02. Пора ехать. Три пассажира - маловато, но больше ждать смысла нет. Он завёл двигатель, "Газель" недовольно кашлянула, но завелась. Маршрут номер 13 отправился в свой последний рейс этой ночью.
Первые двадцать минут ехали молча. Город за окнами постепенно редел - центральные улицы сменились спальными районами, потом промзоной. Фонари горели через один, создавая причудливую игру света и тени. Геворг вёл машину на автопилоте, думая о том, что завтра суббота, можно будет поспать подольше. Хотя какая разница - всё равно проснётся в шесть, по привычке. Двадцать лет вставал в шесть, чтобы успеть к первому уроку.
Анаит смотрела в окно, прижимая папку к животу. Ребёнок внутри неё зашевелился, и она погладила живот. "Всё будет хорошо, малыш, - подумала она. - Мы справимся. Вдвоём справимся". У её сестры в Норк Мараше была маленькая квартирка, оставшаяся от бабушки. Сестра жила в Лос-Анджелесе уже пять лет, квартира пустовала. Можно будет там спрятаться, хотя бы на время. Родить, встать на ноги, может, даже начать рисовать снова...
Старик Карен вдруг заговорил. Сначала тихо, обращаясь к клетке:
- Сезар, помнишь, как мы выступали в Большом цирке? Тысяча девятьсот восемьдесят... нет, восемьдесят четвёртый год. Ты тогда вытащил из цилиндра не кролика, а морскую свинку. Публика хохотала... Директор потом ругался, но что сделаешь - ты всегда был с характером.
Анаит обернулась, посмотрела на клетку. Пустую клетку.
- У вас... попугай? - спросила она осторожно.
Карен повернул к ней голову, и на мгновение его глаза прояснились:
- Был. Ара. Сезар его звали. Прожил сорок два года. Умный был, как человек. Знал пятьдесят слов на армянском, тридцать на русском. И одно на английском - "шоу". Это он кричал перед каждым выступлением.
- Вы артист цирка?
- Был. Иллюзионист. Великий Карено! - он усмехнулся. - Хотя какой теперь великий. Руки трясутся, память дырявая, как решето. Последний раз выступал... дай бог памяти... пятнадцать лет назад. На благотворительном концерте. Для детского дома.
Что-то кольнуло в груди у Геворга. Детский дом. Пятнадцать лет назад. Он крепче сжал руль.
- Плохо закончилось то выступление, - продолжал старик, снова обращаясь к пустой клетке. - Очень плохо. Я хотел показать детям номер с огнём. "Феникс из пепла" назывался. Но что-то пошло не так... Искра попала на занавес...
Автобус вдруг дёрнулся. Двигатель чихнул раз, другой, и заглох. Геворг выругался, попытался завести снова. Мотор крутился, но не заводился.
- Твою мать, - Геворг ударил кулаком по рулю. - Только этого не хватало.
Они встали посреди пустынной дороги, в километре от ближайшего жилого района. Справа темнело заброшенное здание - старое придорожное кафе "Арарат", закрытое лет десять назад. Слева - пустырь, заросший бурьяном.
- Всё, приехали, - Геворг обернулся к пассажирам. - Придётся ждать. Сейчас попробую что-нибудь сделать.
Он вышел, открыл капот. В темноте было плохо видно, но даже так он понял - дело плохо. Ремень генератора порвался. Без него никуда.
Давид достал телефон, посмотрел - связи нет. Место глухое, до ближайшей вышки километра три. Он снял наушники, и тишина обрушилась на него. Особенная тишина глухого человека - не отсутствие звука, а отсутствие даже возможности его услышать. Но он видел - видел, как водитель ругается, размахивая руками у открытого капота, видел, как беременная женщина нервно теребит ремешок своей папки, как старик продолжает что-то бормотать своей пустой клетке.
- Может, пройдёмся до кафе? - предложила Анаит. - Там хотя бы крыша есть. И может, найдётся телефон.
- Кафе заброшено, - буркнул Геворг, вытирая руки тряпкой. - Но идея неплохая. Посидим хотя бы не в этой душной коробке.
Они вышли из автобуса. Ночь была прохладной, но не холодной. Где-то вдалеке виднелись огни города, но здесь царила темнота, разбавленная только светом луны. Кафе выглядело зловеще - выбитые окна зияли чёрными провалами, вывеска висела на одном болте, скрипя на ветру.
Дверь оказалась не заперта. Внутри пахло плесенью и запустением. Но крыша была цела, и даже нашлось несколько целых стульев. Геворг достал из автобуса фонарик, поставил его на стол. Желтоватый круг света выхватил из темноты облупившиеся стены, покрытый пылью барную стойку, старый постер с видом Арарата.
- Ну что, - сказал Геворг, усаживаясь на шаткий стул, - будем ждать рассвета. Утром кто-нибудь проедет, поможет.
- Я могу пешком дойти, - предложил Давид, впервые заговорив. Голос у него был странный, как у человека с сильным насморком. - До района недалеко.
- Сиди уж, герой, - отмахнулся Геворг. - Ночью по пустырям шататься - себе дороже.
Они сидели в круге света, как путники у костра. Темнота вокруг казалась живой, дышащей. Карен вдруг расстегнул дверцу клетки, засунул внутрь руку, словно гладил невидимую птицу.
- Сезар всегда боялся темноты, - сказал он. - Приходилось накрывать клетку покрывалом, иначе кричал всю ночь. Странно для попугая, правда? Обычно они наоборот, в темноте успокаиваются. Но Сезар был особенный.
- У меня тоже был попугай в детстве, - неожиданно сказала Анаит. - Маленький волнистый. Кеша звали. Прожил всего три года. Отец сказал, что он улетел в тёплые края, но я потом нашла его... в мусорном баке.
- Дети не должны видеть смерть, - пробормотал Карен. - Не должны.
Опять это молчание. Тяжёлое, как влажное одеяло. Геворг полез в карман за сигаретами, но вспомнил про беременную и сдержался.
- А вы что преподавали? - спросила Анаит, повернувшись к Геворгу. Она заметила его учительскую привычку - поправлять несуществующие очки на переносице.
- Физику. В сто сорок седьмой школе.
- О, я её окончила! Правда, давно, в девяносто пятом.
- Я тогда ещё в институте учился, - усмехнулся Геворг. - Молодой был, полный надежд. Думал, буду детям глаза открывать на то, как устроен мир. Законы природы, гармония вселенной, всё такое.
- И что изменилось?
- Понял, что мир устроен проще. Есть те, кто решает, и те, кого это решение сносит, как ураган - соломинку. И никакая физика тут не поможет.
Давид встал, прошёлся по кафе, разглядывая стены. В дальнем углу обнаружилась лестница на второй этаж. Он поднялся - там был банкетный зал, с остатками былой роскоши. Порванные шторы, разбитая люстра, длинный стол, покрытый толстым слоем пыли. На стене - пожелтевшие фотографии. Свадьбы, дни рождения, корпоративы. Счастливые лица людей, которые не знали, что их праздник когда-нибудь превратится в призрак на стене заброшенного здания.
Одна фотография привлекла его внимание. Группа детей в одинаковых футболках, на фоне этого же зала. Внизу надпись: "Воспитанники детского дома №3. Благотворительный концерт. Октябрь 2009". Давид присмотрелся. На маленькой сцене в углу зала - мужчина в блестящем костюме, с попугаем на плече. Великий Карено.
Он спустился вниз, держа фотографию.
- Смотрите, что нашёл.
Карен взял снимок дрожащими руками. Долго смотрел, потом закрыл глаза.
- Это был мой последний номер. После этого... после пожара... я больше не выступал. Не мог. Каждый раз, когда брал в руки реквизит, видел... видел их лица.
- Пожар в детском доме, - медленно произнёс Геворг. - Я помню. Вся страна тогда об этом говорила. Семеро детей погибли.
- Восемь, - поправил Карен. - Восемь. И две воспитательницы. Одна из них была беременна.
Анаит побледнела, прижала папку крепче.
- Это была не ваша вина, - сказала она тихо. - Несчастный случай.
- Несчастный случай, - повторил старик. - Да. Так написали в газетах. Короткое замыкание. Старая проводка. Но я-то знаю... Это была моя пиросхема. Мой фейерверк для финала. Я проверял её сто раз, но что-то пошло не так. Искра попала на занавес, старая ткань вспыхнула как порох. Эвакуационные выходы были заперты - директор боялся, что дети сбегут. Окна - с решётками. Они оказались в ловушке.
- Боже мой, - выдохнула Анаит.
- Я пытался помочь, - продолжал Карен. - Бросился к огню, но меня оттащили. Сказали, что я только мешаю пожарным. А я слышал, как они кричат. Дети кричали... И Сезар кричал. Он единственное слово повторял, которое знал по-английски: "Show! Show!" Будто это всё ещё было частью представления.
Тишина стала невыносимой. Даже ветер за окнами стих. Геворг встал, подошёл к окну. Луна скрылась за тучами, и темнота стала абсолютной.
- Моя сестра там работала, - сказал он, не оборачиваясь. - Воспитательницей. Марине. Двадцать четыре года. Только из педучилища. Мечтала работать с детьми. Она... она была одной из тех двоих.
Карен уронил голову на руки.
- Простите. Простите меня. Я каждый день прошу прощения, но кто меня услышит? Мёртвые не прощают.
- А вы откуда знаете про беременную воспитательницу? - вдруг спросила Анаит. - В газетах об этом не писали.
Старик поднял голову, посмотрел на неё мутными глазами.
- Я был на опознании. Директор детдома попросил - сказал, я последний видел их живыми. Должен... должен попрощаться. Она лежала там, совсем молодая. Живот... живот был виден даже под простынёй.
Давид сидел, сжимая лямки рюкзака. Молоток внутри казался раскалённым. Он помнил ту ночь. Ему был всего год, но он помнил. Не сам пожар, конечно. Но то, что было после. Мать, рыдающая на кухне. Отец, которого он никогда не видел, потому что тот погиб, пытаясь спасти детей из горящего здания. Герой-пожарный, получивший медаль посмертно. И отчим, который появился через пять лет и сразу невзлюбил "бракованного" пасынка.
- Мой отец там погиб, - сказал он еле слышно. - Он был в пожарной команде. Вошёл в здание, когда уже начала обрушаться крыша. Вытащил троих детей. За четвёртым не вернулся.
Теперь молчали все. Четыре человека, связанные одной трагедией, случайно - или не случайно? - оказавшиеся в одном автобусе, на одной заброшенной дороге, в одну октябрьскую ночь.
- Почему вы все едете в Норк Мараш? - вдруг спросил Геворг. - Что вас там ждёт?
- Сестра, - ответила Анаит. - У неё квартира. Я... мне нужно где-то спрятаться. От мужа.
- Бьёт? - прямо спросил Геворг.
Она кивнула.
- А ребёнок - его?
- Да. Но он не хочет. Сказал, чтобы избавилась. Что карьере помешает. У него карьера, а у меня - только это, - она похлопала по папке. - Мои рисунки. Последнее, что осталось.
- Покажете? - попросил Карен.
Анаит замялась, потом открыла папку. Достала первый лист. Углём был нарисован ребёнок, смотрящий в окно. Простой рисунок, но что-то в нём цепляло - может, выражение лица, может, игра света и тени.
- Красиво, - сказал Давид. - Грустно, но красиво.
- Это автопортрет, - пояснила Анаит. - Мне было восемь. Я всё ждала, когда папа вернётся из командировки. Он обещал привезти куклу из Москвы. Не вернулся. Инфаркт в поезде.
Она достала следующий рисунок. Женские руки, сложенные на коленях. Натруженные, с выступающими венами.
- Мама. Она работала уборщицей в трёх местах, чтобы меня выучить. Умерла, когда я поступила в художественное училище. Не дожила до выпускного два месяца.
Третий рисунок - мужчина в белом халате, лицо наполовину скрыто хирургической маской. Но глаза... глаза были холодными, как лёд.
- Муж?
- Да. Нарисовала после первого раза, когда он ударил. Думала, если нарисую, пойму, что с ним не так. Не поняла.
Карен взял рисунок, долго разглядывал.
- Знаете, в цирке есть поговорка: маска всегда падает в самый неподходящий момент. Ваш муж носит маску хорошего человека, но вы видите его настоящее лицо. Бегите от него. Бегите и не оглядывайтесь.
- А вы? - Анаит повернулась к старику. - Почему вы с пустой клеткой ездите?
Карен погладил прутья клетки.
- Пустая? Нет, она не пустая. В ней - моя память. Всё, что осталось от прежней жизни. Сезар был последним, кто помнил меня настоящего. Великого Карено, а не жалкого старика с трясущимися руками. Когда он умер, я понял - всё, конец. Но не могу расстаться с клеткой. Это как... как фантомная боль. Знаете, когда ампутируют конечность, а человек продолжает её чувствовать? Вот и я чувствую Сезара. Слышу его голос. Иногда мне кажется, он отвечает.
- А что он говорит? - спросил Давид.
- "Show must go on", - улыбнулся старик. - Шоу должно продолжаться. Даже когда занавес упал, и зрители разошлись, и огни погасли. Шоу всё равно продолжается. В нашей памяти, в наших снах, в наших кошмарах.
Геворг вдруг резко встал, прошёлся по кафе.
- Знаете, что я думаю? Это не случайность. Мы все здесь не случайно. Четыре человека, связанные одной трагедией, в одном автобусе, в одну ночь. Это слишком... слишком невероятно для совпадения.
- Вы верите в судьбу? - спросила Анаит.
- Я верю в физику. В причинно-следственные связи. Каждое следствие имеет причину. Мы здесь - следствие. Но какая причина?
- Может, пора поговорить о том, что было на самом деле? - вдруг сказал Давид. - О том пожаре. Что-то же было не так, раз следствие закрыли так быстро.
Все повернулись к нему.
- Откуда ты знаешь? - спросил Геворг.
- Мать сохранила все газеты. Все документы. Она до сих пор считает, что отца подставили. Что он не должен был идти в то здание. Приказа не было. Но кто-то позвонил ему на личный телефон. Сказал, что внутри его племянник. У отца не было племянника.
- Кто звонил?
- Не знаю. Номер не определился. Но мать говорит, отец был странный после звонка. Сказал только: "Долг платежом красен". И пошёл.
Карен вдруг выронил клетку. Она с грохотом упала на пол, дверца открылась.
- Боже мой, - прошептал он. - Боже мой, я вспомнил.
- Что вы вспомнили?
Старик смотрел в темноту широко открытыми глазами.
- Директор детдома. Ашот Мкртчян. Он... он просил меня выступить. Сказал, для детей, благотворительность. Но потом, когда я приехал, он был странный. Нервный. Всё спрашивал про пиротехнику. Безопасно ли. Я заверил - абсолютно безопасно, я сто раз этот номер делал. А он сказал странную вещь: "Иногда и безопасное становится опасным, если знать, где нажать".
- Вы думаете, он специально? - Анаит прижала руку к животу.
- Не знаю. Но после пожара он исчез. Уехал из страны. В Россию, говорили. Детдом закрыли, дело замяли, компенсации выплатили. И всё. Будто ничего не было.
Геворг медленно повернулся к ним.
- Мкртчян. Ашот Мкртчян. Это... это мой дальний родственник. По линии отца. Я его почти не знал, но фамилия...
Воцарилась мёртвая тишина. Даже ветер за окнами стих.
- Так вот почему мы здесь, - медленно произнёс Карен. - Вот в чём причина. Мы все связаны не только трагедией. Мы связаны виной. Настоящей или мнимой, но виной.
- Я не виноват в том, что мой родственник, возможно, совершил преступление! - возмутился Геворг.
- А я не виновата, что мой ребёнок может родиться в день годовщины трагедии, - добавила Анаит. - Доктор сказал - конец октября.
- И я не виноват, что мой отец погиб, - сказал Давид.
- Но мы все несём груз, - возразил Карен. - Каждый свой. Я - вину за тех детей. Вы, Геворг, - боль потери сестры. Анаит - страх за будущего ребёнка. Давид - гнев за отца. Мы как... как звенья одной цепи. И пока мы не разорвём эту цепь, мы будем возвращаться сюда. Снова и снова.
- Бред, - отрезал Геворг. - Мистический бред. Мы просто застряли на дороге. Утром починим автобус и разъедемся.
Но в его голосе не было уверенности.
Вдруг снаружи послышался звук мотора. Фары осветили окна кафе.
- Кто-то едет! - воскликнула Анаит. - Слава богу!
Они выбежали наружу. По дороге медленно ехал старый джип. Остановился рядом с их автобусом. Из кабины вышел мужчина лет пятидесяти, крепкий, с седой бородой.
- Сломались? - спросил он. - Могу помочь?
- Ремень генератора, - объяснил Геворг. - У вас случайно...
- Есть запасной. Всегда вожу, дорога тут гиблая. Давайте посмотрим.
Пока Геворг и незнакомец возились с автобусом, остальные стояли рядом. Анаит вдруг схватилась за живот.
- Что-то... что-то не так, - прошептала она.
- Схватки? - встревожился Карен. - Но ещё рано!
- Не знаю... больно...
Давид подхватил её под руку, помог сесть на придорожный камень. Достал из рюкзака бутылку воды.
- Спасибо, - она сделала глоток. - Уже лучше. Наверное, стресс.
Мужчина с бородой выпрямился, вытер руки.
- Всё, готово. Должна завестись.
Геворг сел в кабину, повернул ключ. Мотор ожил.
- Спасибо вам огромное! Сколько я должен?
- Ничего не должны. Но... - мужчина замялся. - Можете подвезти до Норк Мараша? Моя машина что-то барахлит, боюсь, не доеду.
- Конечно, садитесь.
Они снова забрались в автобус. Новый пассажир сел впереди, рядом с водителем. В свете салонной лампы Анаит разглядела его лицо и застыла. Что-то знакомое... где она его видела?
Автобус тронулся. Кафе "Арарат" осталось позади, растворилось в темноте. Геворг вёл машину осторожно, прислушиваясь к мотору.
- Как вас зовут? - спросил он у спасителя.
- Ашот, - ответил тот. - Ашот Мкртчян.
Геворг резко ударил по тормозам. Автобус занесло, но он удержал его на дороге.
- Что?! - незнакомец схватился за поручень. - Вы что делаете?
- Ашот Мкртчян? Директор детского дома?
Мужчина побледнел.
- Откуда вы... Кто вы такие?
- Мы те, кого связала трагедия пятнадцать лет назад, - медленно произнёс Карен. - И вы, похоже, последнее недостающее звено.
Ашот огляделся, увидел их лица в зеркале заднего вида. Узнал старика.
- Карено? Это вы? Но как...
- Расскажите правду, - потребовал Геворг. - Что произошло той ночью? Что на самом деле?
Ашот молчал долго. Потом опустил голову.
- Я не хотел. Клянусь, не хотел. Но они... они пригрозили. Сказали, если не заплачу долг, убьют мою дочь. Я занял денег у плохих людей, чтобы отремонтировать детдом. Государство не давало ни копейки, дети жили в ужасных условиях. Я думал, смогу вернуть. Но проценты... проценты росли как снежный ком.
- И вы решили устроить пожар? Ради страховки? - голос Геворга дрожал от гнева.
- Нет! Не ради страховки! Я думал... думал, небольшое возгорание, все эвакуируются, никто не пострадает. А потом можно будет получить деньги на ремонт от государства, от спонсоров. Я не знал, что эвакуационные выходы заперты! Это сторож, он всегда их запирал на ночь, боялся воров. Я не знал!
- Вы убили десять человек, - сказал Давид. - Включая моего отца.
- Вашего отца? Но пожарных не должно было быть! Я специально выбрал время, когда смена заканчивается! Кто-то позвонил им, кто-то...
Он осёкся.
- Кто? - Геворг повернулся к нему. - Кто позвонил?
- Я... я позвонил одному человеку. Попросил проверить, всё ли идёт по плану. Он должен был просто проехать мимо. Но он... видимо, он увидел настоящий пожар и вызвал пожарных.
- Как его звали?
- Не знаю. Знаю только прозвище - Доктор. Он работал в больнице. Хирург.
Анаит вскрикнула. Все повернулись к ней.
- Мой муж, - прошептала она. - Мой муж - хирург. Его друзья зовут его Доктор. Он... он иногда рассказывал историю, как однажды спас детей, вызвав пожарных. Говорил, что это был лучший поступок в его жизни. Единственный хороший поступок.
Круг замкнулся. Все пять человек в автобусе были связаны той ночью. Каждый по-своему, каждый со своей ролью в трагедии.
- Что же нам теперь делать? - спросил Карен.
- Ехать дальше, - твёрдо сказал Геворг. - Довезу вас всех, куда надо. А потом... потом каждый решит сам, что делать с этой правдой.
Он снова завёл мотор. Автобус медленно тронулся. За окнами начинали проступать первые признаки рассвета - тонкая полоска света на востоке.
- Знаете, - вдруг сказал Ашот, - я каждый день молюсь за тех детей. За воспитателей. За вашего отца, молодой человек. Переехал в Россию, потом вернулся. Не смог там. Всё время снились они. Теперь работаю в хосписе. Бесплатно. Пытаюсь... пытаюсь искупить.
- Искупить такое невозможно, - жёстко сказал Геворг.
- Знаю. Но пытаться всё равно надо. Иначе с ума сойдёшь.
Анаит снова схватилась за живот. На этот раз сильнее.
- Кажется... кажется, началось, - выдохнула она.
- Что началось? - не понял Геворг.
- Роды. У меня начались роды.
- Но до больницы ещё километров десять!
- Я врач, - сказал Ашот. - Я помогу. Геворг, езжайте быстрее, но аккуратно. Давид, дайте ей воды. Карен, вашу куртку - подстелим.
Следующие полчаса прошли как в тумане. Геворг гнал автобус на пределе возможностей старой "Газели". Ашот командовал, как на операции. Давид держал Анаит за руку - она вцепилась в него мёртвой хваткой. Карен что-то бормотал - не то молитву, не то заклинание.
Когда показались первые дома Норк Мараша, Анаит закричала. Не от боли - от облегчения. Крик ребёнка наполнил салон автобуса.
- Девочка, - сказал Ашот, заворачивая младенца в свою рубашку. - Здоровая девочка.
Анаит плакала, прижимая дочь к груди. Крошечное существо, только что появившееся на свет, смотрело на мир удивлёнными глазами.
- Как назовёте? - спросил Карен.
- Марине, - ответила Анаит, глядя на Геворга. - В честь вашей сестры. Пусть... пусть живёт за тех, кто не смог.
Геворг не смог ответить. Просто кивнул и отвернулся к окну.
Они доехали до больницы. Анаит с ребёнком увезли на скорой. Ашот пошёл с ними - сказал, проследит, чтобы всё было хорошо. На прощание он повернулся к остальным:
- Простите меня. Если сможете.
Никто не ответил. Но Давид кивнул. Едва заметно, но кивнул.
Карен вышел следующим. Постоял у автобуса, держа свою пустую клетку.
- Спасибо за поездку, - сказал он Геворгу. - Знаете, мне кажется, Сезар был бы доволен. Последнее шоу получилось... незабываемым.
Он ушёл, постукивая тростью. Геворг видел, как он остановился у мусорного бака, постоял минуту, а потом бросил туда клетку. И пошёл дальше, уже без неё. Свободный.
Остались только Геворг и Давид.
- Вас подвезти куда-нибудь? - спросил Геворг.
- Нет, я тут рядом живу. Вернее, бабушка живёт.
Давид вылез из автобуса, но обернулся.
- Дядя Геворг, а вы правда думаете, что мы случайно встретились?
Геворг подумал.
- Знаешь, парень, я всю жизнь учил физику. Верил в логику, в причинно-следственные связи. Но иногда... иногда происходят вещи, которые физика объяснить не может. Может, это судьба. Может, случайность. А может, те, кто погиб пятнадцать лет назад, просто хотели, чтобы правда наконец открылась. И чтобы жизнь продолжалась, несмотря ни на что.
Давид кивнул и пошёл прочь. На полпути остановился, достал из рюкзака молоток. Посмотрел на него, а потом швырнул в кусты. И пошёл дальше, уже налегке.
Геворг остался один в своём автобусе. Маршрут номер 13. Несчастливый номер, несчастливый маршрут. Но этой ночью... этой ночью что-то изменилось. Будто тяжёлый камень, который он носил в груди три года, стал чуть легче.
Он завёл мотор и поехал домой. Солнце уже поднялось над горами, окрашивая Арарат в розовый цвет. Новый день начинался в Ереване.
А в больнице Норк Мараша, в палате номер 13, молодая женщина держала на руках новорожденную дочь и рисовала в воображении её портрет. Первый портрет новой жизни. Жизни, которая началась в автобусе, полном призраков прошлого, но устремлённом в будущее.
Рядом с её кроватью лежала папка с рисунками. На самом верху - новый лист, пока чистый. Но Анаит уже знала, что нарисует. Автобус на ночной дороге, и пять человек внутри, освещённые неверным светом фонарика. И маленькую девочку, которая родилась, чтобы напомнить им всем: жизнь продолжается. Всегда продолжается.
Show must go on.