Марина Сергеевна проработала в "Перекрёстке" восемь лет, три месяца и четырнадцать дней. Она знала это точно, потому что вела счёт — не специально, просто так получалось. Каждое утро, проходя через автоматические двери, она машинально отмечала: ещё один день. Как зарубки на стене тюремной камеры, только камера была с кондиционером и музыкой из девяностых.
В тот вторник ничто не предвещало странностей. Обычная смена с двух до десяти вечера. Обычные покупатели с их обычными корзинами: пенсионерка с гречкой и "Докторской" колбасой по акции, мамаша с двумя орущими детьми и тележкой, полной "Растишки", студент с дошираком и энергетиками. Марина сканировала штрих-коды с механической точностью робота, улыбалась дежурной улыбкой номер три (вежливая, но не слишком приветливая — чтобы не затевали разговоров) и думала о том, что вечером надо будет зайти в аптеку за каплями от насморка.
Он появился в 18:47. Марина запомнила время, потому что как раз взглянула на часы над входом, прикидывая, сколько ещё осталось до перерыва. Мужчина лет тридцати пяти, может, чуть больше. Серая куртка, потёртая на локтях. Джинсы. Ничего особенного, таких через её кассу проходили сотни. Но что-то в нём зацепило — может, то, как он двигался, словно каждый шаг был заранее просчитан, или то, как он смотрел — не на товары, не на ценники, а куда-то сквозь них.
На ленту он выложил три предмета: литровый пакет молока "Домик в деревне" 3,2% жирности, упаковку белых свечей IKEA (четыре штуки) и пластыри "Силкопласт", телесные, размер 7,2 на 1,9 сантиметра.
— Добрый вечер, — сказала Марина автоматически. — Пакет нужен?
— Нет, спасибо.
Голос у него был тихий, но чёткий. Как у человека, который привык говорить шёпотом, но так, чтобы его услышали. Марина пробила товары, назвала сумму — триста восемьдесят два рубля сорок копеек. Мужчина протянул пятисотку, получил сдачу, аккуратно сложил покупки в потёртую спортивную сумку и ушёл.
Марина о нём забыла бы через минуту, если бы не Светка.
— Видела этого типа? — Светлана работала на соседней кассе, и у неё был талант замечать всё необычное в радиусе пятидесяти метров. — Странный какой-то.
— Обычный мужик, — пожала плечами Марина.
— Да ладно! Ты видела, что он купил? Молоко, свечи и пластыри. Кто вообще покупает такой набор?
Марина хотела ответить, что всякое бывает, но тут подошла очередная покупательница с полной тележкой, и разговор прервался.
На следующий день мужчина пришёл снова. В 18:47. Марина специально посмотрела на часы — так и есть, минута в минуту. Та же серая куртка, та же походка, тот же взгляд в никуда. И те же покупки: молоко "Домик в деревне", свечи IKEA, пластыри "Силкопласт".
— Может, у него ребёнок болеет, — предположила Светка в перерыве, затягиваясь электронной сигаретой с ароматом вишни. — Молоко — понятно, пластыри — тоже. Свечи... ну, может, свет отключают?
— Каждый день? — скептически хмыкнула Марина.
— А что ты предлагаешь? Что он сатанист какой-то?
Марина не знала, что предлагать. Но что-то в этом покупателе её беспокоило. Не пугало — нет, он выглядел совершенно безобидным. Скорее... интриговало. Как неразгаданная загадка из журнала с кроссвордами, которые она иногда покупала в дорогу.
Четверг. 18:47. Серая куртка. Молоко, свечи, пластыри. Триста восемьдесят два рубля сорок копеек.
Пятница. 18:47. Всё то же самое.
В субботу Марина работала с утра, но около семи вечера специально прошла мимо касс. Мужчина стоял в очереди к Светке. В руках — знакомый набор.
— Это уже не нормально, — сказала Марина Светлане, когда они встретились у автомата с кофе. — Шесть дней подряд одно и то же.
— Пять, — поправила Светка. — В воскресенье его не было, я работала.
— Магазин по воскресеньям до шести закрывается.
— А, точно... Слушай, а может, спросить его?
— С ума сошла? "Извините, а зачем вам столько молока и свечей?" Нас же уволят за хамство.
Светка задумчиво покусала нижнюю губу — её фирменный жест, когда она что-то обдумывала.
— А что если проследить за ним?
— Что?
— Ну проследить. Узнать, куда он идёт, что делает с этими покупками.
— Свет, это уже перебор. Мало ли психов, вдруг он маньяк какой?
— Маньяки пластыри не покупают, — философски заметила Светка. — Им скотч нужен. И мешки для мусора.
Несмотря на шутливый тон, идея засела в голове Марины, как заноза. В понедельник, когда мужчина в очередной раз подошёл к её кассе со своим странным набором, она внимательно к нему присмотрелась. Руки — чистые, ухоженные, но с небольшими порезами на пальцах. Свежими порезами. Под глазами — тёмные круги, как у человека, который давно не высыпается. И ещё запах — едва уловимый, но узнаваемый. Воск.
После смены Марина обычно шла к метро, но в этот раз задержалась у выхода, делая вид, что ищет что-то в сумке. Мужчина вышел через пару минут после неё, спортивная сумка в руке. Пошёл не к метро, а в противоположную сторону, к старым пятиэтажкам.
Марина шла за ним на расстоянии метров в пятьдесят, чувствуя себя идиоткой. Что она делает? Преследует незнакомого человека из-за того, что он покупает странный набор продуктов? Но любопытство оказалось сильнее здравого смысла.
Мужчина свернул во двор, прошёл мимо детской площадки с покосившимися качелями, миновал помойку и скрылся в подъезде углового дома. Марина остановилась. Дальше идти было уже совсем неприлично. Она постояла ещё немного, глядя на окна пятиэтажки — большинство уже светились жёлтыми прямоугольниками в сгущающихся сумерках. В одном из окон третьего этажа мелькнул силуэт, потом зажёгся свет. Обычный свет, не свечи.
Марина пошла домой, ругая себя за глупость.
Но на следующий день не выдержала и снова пошла следом. И на этот раз увидела, в какую именно квартиру он зашёл — номер 47, табличка криво висела на одном шурупе. Постояла внизу минут десять, но ничего интересного не произошло. В окнах третьего этажа горел обычный электрический свет.
— Ну и что ты выяснила? — спросила Светка на следующий день. Марина рассказала ей о слежке, чувствуя себя ещё большей идиоткой.
— Номер квартиры знаешь, можно в интернете пробить, кто там живёт.
— Свет, это уже совсем перебор. Мы что, частные детективы?
— Да ладно тебе! Любопытно же!
Любопытно было. Чертовски любопытно. Марина весь день думала об этом странном покупателе, механически пробивая товары и выдавая сдачу. Молоко, свечи, пластыри. Зачем? Какой-то ритуал? Болезнь? Искусство?
В четверг случилось неожиданное. Мужчина пришёл как обычно, в 18:47, но выглядел хуже некуда — бледный, с дрожащими руками, на лбу испарина. Выкладывая товары на ленту, он уронил упаковку свечей.
— Простите, — пробормотал он, наклоняясь за ней.
— Вам плохо? — спросила Марина, и это был первый раз за две недели, когда она обратилась к нему не с дежурной фразой.
Он поднял на неё глаза — серые, усталые, с каким-то отчаянием в глубине.
— Нормально. Спасибо.
Но выглядел он совсем не нормально. Марина пробила покупки, взяла деньги, и тут он пошатнулся, ухватился за край кассовой ленты.
— Точно всё в порядке? Может, воды?
— Не надо... я... — он сделал глубокий вдох. — Простите. Я в порядке.
Взял покупки и пошёл к выходу, но у дверей обернулся, посмотрел на Марину долгим взглядом и вдруг сказал:
— Спасибо, что не спрашиваете.
И ушёл.
— Видела? — Светка подскочила, как только очередь немного рассосалась. — Он чуть не упал!
— Видела.
— Может, вызвать скорую?
— Он уже ушёл.
Но Марина не могла выкинуть из головы его взгляд. "Спасибо, что не спрашиваете". Значит, он заметил их интерес. Заметил и... что? Был благодарен за молчание?
В пятницу он не пришёл. Марина ждала, поглядывала на часы — 18:47 пролетели без серой куртки и странных покупок. Не пришёл он и в субботу.
— Может, в больницу попал, — предположила Светка. — Ты же видела, какой он был бледный.
Марина кивнула, но внутри поселилась странная тревога. Словно что-то важное ускользало от неё, что-то, что она должна была понять, но не успела.
В воскресенье она не работала, но не смогла усидеть дома. После обеда пошла к той самой пятиэтажке, постояла во дворе, глядя на окна третьего этажа. Они были тёмные. Набралась смелости, поднялась к квартире 47. Дверь обычная, коричневая, с глазком. Никаких звуков изнутри. Марина подняла руку, чтобы позвонить, но не смогла. Так и ушла, ругая себя за трусость.
В понедельник мужчина появился. Всё тот же, в той же серой куртке, только ещё бледнее и с пластырем на шее.
— Здравствуйте, — сказал он, выкладывая свой набор.
— Здравствуйте, — ответила Марина и вдруг добавила: — Мы волновались. Вы три дня не приходили.
Он замер, посмотрел на неё с удивлением.
— Волновались?
— Ну... вам было плохо в четверг. Подумали, может, заболели.
На его лице мелькнула странная улыбка — грустная и благодарная одновременно.
— Спасибо. Давно никто обо мне не волновался.
Марина пробила товары, взяла деньги, и когда он уже собирался уходить, не выдержала:
— Простите за любопытство, но... молоко, свечи и пластыри. Каждый день. Зачем?
Он остановился. Обернулся. В глазах — не злость, не раздражение, а что-то похожее на облегчение.
— Хотите узнать? Правда хотите?
Марина кивнула.
— Моя смена заканчивается в десять.
— Я подожду.
Следующие три часа тянулись как резина. Марина путала штрих-коды, давала неправильную сдачу, и Светка несколько раз спрашивала, что с ней. В 22:00 она переоделась, вышла из магазина. Мужчина ждал у входа.
— Меня Николай зовут, — сказал он.
— Марина.
— Пойдёмте. Это недалеко.
Они шли молча. Марина немного нервничала — всё-таки идти ночью с незнакомым мужчиной было не самой лучшей идеей. Но любопытство пересиливало страх.
Квартира 47 оказалась обычной однушкой, только очень пустой. Почти никакой мебели, голые стены. И запах воска — сильный, навязчивый.
— Проходите, — Николай открыл дверь в комнату.
Марина вошла и замерла.
Вся комната была заставлена... скульптурами. Десятки, может, сотни маленьких восковых фигурок. Люди, животные, птицы, фантастические существа. Они стояли на полках, на полу, на подоконнике. И все были покрыты пластырями — маленькими телесными пластырями, наклеенными в самых неожиданных местах.
— Это... — Марина не знала, что сказать.
— Моя дочь умерла три года назад, — тихо сказал Николай. — Лейкемия. Ей было семь. Она любила лепить из пластилина, но в больнице пластилин не разрешали — говорили, негигиенично. Тогда я начал делать для неё фигурки из воска. Растапливал свечи, лепил. А она клеила на них пластыри — говорила, что лечит их, как доктор. У неё самой было столько пластырей от капельниц...
Он замолчал, взял одну из фигурок — маленькую лошадку с пластырем на боку.
— Эту она сделать не успела. Я пообещал, что доделаю. И другие тоже. Каждый день делаю одну фигурку. Молоко... она пила только это молоко, больше никакое не хотела. Я покупаю и ставлю ей. Знаю, глупо, но...
— Не глупо, — сказала Марина, и вдруг поняла, что плачет. — Совсем не глупо.
Она смотрела на восковые фигурки, на пластыри, на лицо Николая, и думала о том, как мало мы знаем о людях, которых видим каждый день. О их боли, их памяти, их странных ритуалах, помогающих справиться с потерей.
— Как её звали? — спросила она.
— Лиза. Елизавета.
— Красивое имя.
Они постояли молча, глядя на восковый город, населённый существами с пластырями. Потом Марина сказала:
— Мне пора.
— Спасибо, что спросили, — сказал Николай. — Я уже думал, что схожу с ума. Никому не мог рассказать. Жена ушла, не выдержала. Друзья... какие друзья. А вы спросили.
Марина кивнула, вышла из квартиры. Спустилась по лестнице, вышла во двор. Села на лавочку у подъезда и долго сидела, глядя на окна третьего этажа, где теперь мерцал тёплый свет свечей.
На следующий день Николай пришёл как обычно. 18:47. Серая куртка. Молоко, свечи, пластыри.
— Добрый вечер, — сказала Марина.
— Добрый вечер.
Она пробила товары, взяла деньги, и когда он собрался уходить, тихо сказала:
— Лиза гордилась бы вами.
Он замер, обернулся. В глазах стояли слёзы.
— Спасибо.
И ушёл.
Светка, конечно, пытала её весь следующий день — куда ходила, что видела. Марина отмалчивалась. Некоторые истории не для пересказа. Некоторые тайны должны оставаться тайнами.
Николай продолжал приходить. Каждый день, в 18:47. Покупал молоко, свечи и пластыри. Иногда они перекидывались парой слов, иногда просто кивали друг другу. Странная дружба, если это можно было назвать дружбой. Скорее — понимание. Молчаливое соучастие в чужом горе.
Однажды, месяца через два, он пришёл не один. С ним была женщина — невысокая, с добрым лицом.
— Это Марина, — сказал он женщине. — Я рассказывал.
— Спасибо, — сказала женщина. — Спасибо, что помогли ему.
Марина хотела ответить, что ничего не сделала, просто спросила, но промолчала. Иногда просто спросить — это и есть помощь.
Они купили обычный набор продуктов — хлеб, овощи, курицу. И только в самом конце Николай положил на ленту маленький пакет молока, одну свечу и пластыри.
— Я всё ещё делаю фигурки, — пояснил он. — Но теперь не каждый день.
Марина кивнула, пробила покупки. Когда они уходили, женщина обернулась:
— Мы иногда продаём фигурки на благотворительных ярмарках. Для детского хосписа. Если интересно...
— Интересно, — сказала Марина.
Они ушли, держась за руки. Светка тут же подскочила:
— Это кто был? Подружка его, что ли?
— Похоже на то.
— Ну надо же! А ты говорила, он странный!
Марина промолчала. Странный? Да, пожалуй. Но разве мы все не странные? Каждый со своими ритуалами, своими способами справляться с жизнью, своими пластырями на невидимых ранах.
Вечером, уже дома, она достала телефон и набрала номер дочери.
— Алло, мам? Что-то случилось?
— Нет, ничего. Просто... хотела услышать твой голос. Как ты там?
— Нормально. Мам, ты точно в порядке? Ты никогда просто так не звонишь.
Марина улыбнулась.
— Теперь буду. Как насчёт того, чтобы в выходные встретиться? Сходим куда-нибудь, поболтаем.
— Мам, ты меня пугаешь.
— Не пугайся. Просто... жизнь короткая, знаешь. И я подумала, что мало тебе говорю, как сильно люблю.
На том конце повисла пауза, потом дочь сказала:
— Я тоже тебя люблю, мам. Давай в субботу встретимся.
— Давай.
Марина положила трубку и подошла к окну. Где-то там, в одной из тысяч московских квартир, Николай лепил очередную восковую фигурку, наклеивал на неё пластырь и ставил рядом стакан молока. Странный ритуал странного человека. Но в этом была своя правда, своя красота.
На следующий день на работе Марина улыбалась чаще. Не дежурной улыбкой номер три, а настоящей. Светка спросила, что случилось, не влюбилась ли часом. Марина рассмеялась:
— Может, и влюбилась. В жизнь.
Светка покрутила пальцем у виска, но Марина не обиделась.
В 18:47 открылись автоматические двери. Но вошёл не Николай, а молодая женщина с ребёнком.
— Извините, — сказала она, подойдя к кассе. — Тут мужчина покупает каждый день молоко и свечи? Николай?
— А что случилось? — встревожилась Марина.
— Ничего страшного. Просто он в больнице, попросил передать.
Женщина протянула конверт. На нём было написано: "Марине".
— Спасибо.
Марина открыла конверт в перерыве. Внутри была маленькая восковая фигурка — женщина за кассой, с крошечным пластырем на груди, там, где сердце. И записка:
"Спасибо, что спросили. Спасибо, что выслушали. Эта фигурка — первая, которую я сделал не для Лизы, а для живого человека. Для человека, который вернул мне веру в то, что не все люди проходят мимо чужой боли. Операция несложная, скоро вернусь. Буду покупать обычные продукты. Но иногда — молоко и свечи. Уже без пластырей. Н."
Марина долго смотрела на фигурку. Потом аккуратно завернула её в платок и положила в сумку.
— Ну что там? — не выдержала Светка.
— Благодарность.
— За что?
Марина задумалась. За что? За простой вопрос? За то, что не прошла мимо? За то, что увидела в странном покупателе не чудака, а человека с болью?
— За человечность, наверное, — сказала она наконец.
Светка хотела что-то спросить ещё, но тут подошли покупатели, и разговор прервался.
Вечером Марина поставила восковую фигурку на полку рядом с фотографией дочери. Маленькая кассирша с пластырем на сердце смотрела в пространство восковыми глазами, и в этом взгляде было что-то успокаивающее.
Николай вернулся через неделю. Пришёл в другое время, утром. Купил хлеб, сыр, яблоки. И маленький пакет молока.
— Как здоровье? — спросила Марина.
— Лучше. Намного лучше.
Он улыбнулся — впервые за всё время их знакомства улыбнулся по-настоящему, не грустно, а светло.
— Знаете, я подумал... Может, как-нибудь кофе выпьем? После вашей смены?
Марина удивилась, но кивнула:
— Почему нет.
Они пили кофе в маленькой кофейне через дорогу от магазина. Говорили о простых вещах — о погоде, о ценах, о том, что в городе опять ремонтируют дороги. Не упоминали ни Лизу, ни восковые фигурки, ни пластыри. Просто два одиноких человека средних лет, нашедшие друг в друге... что? Понимание? Дружбу? Что-то большее?
Время покажет, подумала Марина.
А пока она просто сидела в тёплой кофейне, пила капучино и слушала, как Николай рассказывает о том, что хочет открыть маленькую мастерскую — учить детей делать свечи. И в его глазах больше не было той бездонной тоски, которую она увидела в первый день.
Жизнь продолжалась. Странная, непредсказуемая, полная боли и неожиданных радостей. Как восковые фигурки с пластырями — раненые, но исцеляющиеся. Медленно, по одному пластырю в день, но исцеляющиеся.
Марина допила кофе и подумала, что завтра обязательно купит свечи. Не для ритуала, не для памяти — просто так. Зажжёт вечером, сядет у окна и будет смотреть, как пламя танцует, превращая воск в свет.
И это будет хорошо.