Виктор Павлович вернулся с работы в половине восьмого. Как всегда. Двадцать три года он возвращался в половине восьмого. Сначала с женой встречался у метро, потом забирал дочку из садика, потом просто шёл домой к семье. А последние пять лет — просто шёл домой. В пустую двухкомнатную квартиру на седьмом этаже.
Лифт, как обычно, пах мочой и дешёвыми сигаретами. На стенках — свежие надписи маркером: "Костя лох", "Продам спайс", номер телефона. Виктор Павлович прислонился к холодной стенке и закрыл глаза. В голове всё ещё крутились цифры из квартального отчёта. Семьдесят три миллиона четыреста восемьдесят две тысячи рублей чистой прибыли. Не его, конечно. Он просто считал.
Лифт дёрнулся и остановился между шестым и седьмым этажом. Виктор Павлович открыл глаза и нажал кнопку. Ничего. Нажал ещё раз. Лифт молчал. Только где-то сверху доносился странный звук — будто кто-то рубил мясо. Глухие удары: хрясь, хрясь, хрясь.
— Блядь, — выдохнул Виктор Павлович и начал давить на все кнопки подряд.
Лифт дёрнулся и пополз вверх. Двери открылись на седьмом. Виктор Павлович вышел и замер. Запах. Густой, плотный запах сырого мяса заполнял площадку. И звуки — теперь отчётливые удары тесака по разделочной доске доносились из квартиры Семёна Семёновича.
Старик жил через стену от Виктора Павловича уже лет пятнадцать. Бывший мясник с Дорогомиловского рынка. После пенсии редко выходил из дома, только в магазин за хлебом и водкой. Тихий, вежливый. Здоровался всегда первым, улыбался беззубым ртом.
Виктор Павлович быстро прошёл к своей двери, достал ключи. Руки слегка дрожали — то ли от усталости, то ли от этого запаха. Мясо. Парное мясо. Кровь. Будто скотобойня.
В квартире было тихо и темно. Виктор Павлович включил свет в прихожей, разулся, прошёл на кухню. Достал из холодильника бутылку пива, сосиски в вакуумной упаковке, кетчуп. Ужин холостяка. Поставил сковородку на плиту.
Удары за стеной стали громче. Теперь к ним добавились голоса — низкий бас Семёна Семёновича и женский голос. Нина Андреевна из сорок второй квартиры. Работала в морге при Первой градской, Виктор Павлович как-то встречал её в белом халате у больницы.
— Режь поперёк волокон! — кричала Нина Андреевна. — Поперёк, я сказала!
— Знаю я, знаю, — бурчал Семён Семёнович. — Сорок лет режу, меня учить будешь?
Виктор Павлович выключил плиту. Есть расхотелось. Сел за стол, отпил пива прямо из бутылки. За стеной что-то грохнуло, потом раздался смех — громкий, почти истерический женский смех.
«Может, день рождения у кого-то», — подумал Виктор Павлович. Посмотрел на календарь. Пятница, тринадцатое октября. Ничего особенного.
Он встал, подошёл к стене, прислушался. Теперь голосов было больше — человек пять или шесть. Мужские, женские, даже детский голосок прорезался. Все говорили одновременно, перебивая друг друга.
— Печень отдельно!
— Нет, сначала сердце!
— Дайте мне почки, почки!
— Тише, соседи услышат...
Последняя фраза заставила Виктора Павловича отшатнуться от стены. Сердце забилось чаще. Что там происходит? Какая печень? Чьи почки?
Он вернулся на кухню, допил пиво, открыл вторую бутылку. Попытался включить телевизор, но за стеной начали петь. Нестройный хор голосов выводил что-то похожее на народную песню, только слова были странные:
«Мясо красное, мясо белое,
Мясо тёплое, мясо спелое,
Режем, рубим, разделяем,
В пятницу мы пировать желаем!»
Виктор Павлович выключил телевизор. Встал, прошёлся по квартире. Заглянул в спальню — пустая двуспальная кровать, шкаф с вещами бывшей жены, которые она так и не забрала. В комнате дочери — розовые обои, плюшевые игрушки на полках. Дочь жила с матерью в Подольске, приезжала раз в месяц на выходные.
За стеной стало тихо. Совсем тихо. Виктор Павлович прислушался — ни звука. Только где-то капала вода, да холодильник гудел на кухне. Он посмотрел на часы — половина десятого. Может, разошлись уже?
В дверь позвонили.
Виктор Павлович вздрогнул. Подошёл к двери, посмотрел в глазок. На площадке стоял Семён Семёнович. В руках — тарелка, накрытая полотенцем. Старик улыбался, покачиваясь с пятки на носок.
— Виктор Павлович, дорогой сосед! — закричал старик. — Открывайте, угощение принёс!
Виктор Павлович молчал, затаив дыхание.
— Знаю, что дома вы! — продолжал Семён Семёнович. — Свет же горит! Не стесняйтесь, откройте!
Пришлось открыть. Семён Семёнович ввалился в прихожую, оставляя за собой шлейф запахов — перегар, табак и всё то же сырое мясо.
— Вот, — старик сунул тарелку в руки Виктора Павловича. — Свежайшее! Сегодня делали!
Под полотенцем оказались мясные рулетики, аккуратно свёрнутые и перевязанные нитками. Розовое мясо блестело, сочилось кровью.
— Что это? — спросил Виктор Павлович, стараясь держать тарелку подальше от себя.
— Рулетики! — радостно воскликнул Семён Семёнович. — По особому рецепту! С травками, со специями! Попробуйте обязательно!
— Спасибо, но я уже поужинал...
— Ну так на завтра оставьте! В холодильник положите! А ещё лучше — приходите к нам в следующую пятницу! Будем рады!
— К вам?
— Ну да! Мы каждую пятницу собираемся. Маленькая компания. Готовим вместе, едим, общаемся. Вы же один живёте? Вот и приходите! Нечего в четырёх стенах киснуть!
Семён Семёнович похлопал Виктора Павловича по плечу. Рука у старика была тяжёлая, горячая.
— В семь вечера. Не опаздывайте! Нина Андреевна опоздания не любит!
И ушёл, оставив Виктора Павловича стоять в прихожей с тарелкой мяса в руках.
Виктор Павлович отнёс тарелку на кухню, поставил в холодильник. Рулетики выглядели аппетитно, профессионально сделаны. Но есть их почему-то не хотелось. Может, из-за запаха. Или из-за этих странных песен за стеной.
Он лёг спать в половине одиннадцатого. За стеной было тихо. Только иногда слышались шаги, приглушённые голоса. Виктор Павлович накрыл голову подушкой и попытался уснуть.
Снилось мясо. Горы мяса. Красного, белого, розового. Мясо шевелилось, пульсировало, будто живое. А сверху, на самой вершине мясной горы, сидел Семён Семёнович и махал рукой: "Поднимайся, Виктор Павлович! Поднимайся к нам!"
Неделя прошла как обычно. Работа, дом, телевизор. В среду приезжала дочь, они ходили в кино на мультфильм. Дочь рассказывала про школу, про новую подружку, про хомячка, которого купила мама. Виктор Павлович слушал, кивал, улыбался. Нормальная жизнь. Обычная.
Рулетики так и лежали в холодильнике. Виктор Павлович несколько раз порывался их выбросить, но что-то останавливало. Вроде и не воняют, не портятся. Лежат себе в тарелке под плёнкой.
В четверг вечером он встретил Нину Андреевну у подъезда. Она несла тяжёлые сумки из магазина. Виктор Павлович помог донести до лифта.
— Спасибо, милый, — сказала Нина Андреевна, и в её голосе послышались тёплые нотки. — Семён Семёнович говорил, что пригласил вас на завтра?
— Да, но я не знаю...
— Приходите обязательно! — Нина Андреевна посмотрела на него в упор. Глаза у неё были серые, холодные, как у рыбы. — Мы так редко собираемся всем подъездом. Надо же общаться с соседями!
— Всем подъездом?
— Ну, не совсем всем. Человек десять-двенадцать. Самые близкие. Вы же знаете Петровых с третьего этажа? И Марью Ивановну с первого? Все свои люди!
Лифт приехал. Они молча поднялись на седьмой этаж. У дверей Нина Андреевна обернулась:
— Семь вечера. Не есть весь день — это важно! Приходите голодным!
И скрылась в квартире, оставив Виктора Павловича в недоумении. Не есть весь день? Зачем?
В пятницу утром Виктор Павлович проснулся с чувством тревоги. Будто что-то должно произойти. Что-то неотвратимое. На работе не мог сосредоточиться, путал цифры в отчёте, два раза переделывал таблицу.
— Ты чего такой? — спросил коллега Михалыч. — Заболел?
— Да нет, просто... Не выспался.
— Водочки вечерком накати, сразу полегчает!
Виктор Павлович кивнул. Водочки. Может, и правда выпить? Для храбрости. А то что-то страшновато идти к соседям. Вроде и люди нормальные, знакомые все. Но эти песни, эти разговоры про печень и почки...
Домой он вернулся в половине седьмого. Постоял у двери Семёна Семёновича, прислушался. Тихо. Только телевизор бубнит. Пошёл к себе, принял душ, переоделся. Достал из холодильника бутылку водки, выпил рюмку. Потом ещё одну.
Ровно в семь позвонил в дверь к Семёну Семёновичу.
Дверь открыла Нина Андреевна. На ней был белый халат, как в морге, только весь в бурых пятнах. В руках — окровавленный тесак.
— А, Виктор Павлович! — она широко улыбнулась. — Проходите, проходите! Как раз вовремя!
Виктор Павлович вошёл, огляделся. Обычная квартира — такая же планировка, как у него. Только вместо обоев — голые стены, выкрашенные белой краской. И запах. Тяжёлый, густой запах крови и сырого мяса.
— Раздевайтесь, проходите на кухню! — Нина Андреевна подтолкнула его в спину. — Все уже собрались!
На кухне за большим столом сидели человек восемь. Виктор Павлович узнал некоторых — Петровы с третьего этажа, старушка Марья Ивановна, молодая пара из пятидесятой квартиры. И дети — двое детей лет десяти-двенадцати. Все в белых халатах, все улыбаются.
— Вот и наш новенький! — воскликнул Семён Семёнович, вставая из-за стола. — Садись, Виктор Павлович, садись! Сейчас начнём!
Виктор Павлович сел на свободный стул. Перед ним поставили тарелку, положили нож и вилку. Странные приборы — нож больше похож на скальпель, вилка — на хирургический зажим.
— Сначала молитва! — объявила Нина Андреевна.
Все встали, взялись за руки. Виктору Павловичу пришлось тоже встать. Рука Марьи Ивановны была холодная и сухая, рука молодого соседа — влажная и горячая.
— Плоть от плоти, — начала Нина Андреевна нараспев. — Кровь от крови. Мы едим, чтобы жить. Мы режем, чтобы познать. Мы соединяемся в пятницу, чтобы стать одним целым. Аминь.
— Аминь, — повторили все хором.
Сели. Семён Семёнович вышел и вернулся, неся огромное блюдо. Поставил в центр стола, снял крышку.
На блюде лежало мясо. Много мяса. Куски разной формы и размера, аккуратно разложенные по кругу. В центре — что-то похожее на сердце. Большое, размером с кулак.
— Угощайтесь! — Семён Семёнович начал раскладывать мясо по тарелкам. — Виктору Павловичу — самый лучший кусочек! Вырезка!
На тарелку Виктора Павловича лёг продолговатый кусок мяса. Тёмно-красный, с прожилками жира. Сырой.
— Это... сырое? — спросил Виктор Павлович.
Все засмеялись.
— Конечно, сырое! — сказала Марья Ивановна. — Какой смысл жарить? Вся сила уйдёт!
— Ешьте, ешьте! — подбодрил Семён Семёнович. — Не стесняйтесь!
Все начали есть. Резали мясо на мелкие кусочки, отправляли в рот, жевали с видимым удовольствием. Дети ели особенно охотно, чавкали, облизывали пальцы.
Виктор Павлович взял нож, отрезал маленький кусочек. Поднёс ко рту. Пахло железом и чем-то ещё. Чем-то знакомым.
— Не бойтесь! — Нина Андреевна смотрела на него в упор. — Это просто мясо. Свежее мясо.
Виктор Павлович положил кусочек в рот. Вкус был... странный. Солоноватый, с металлическим привкусом. Но не противный. Даже приятный. Он прожевал, проглотил.
— Вот и молодец! — похвалил Семён Семёнович. — А теперь ещё!
Виктор Павлович отрезал кусочек побольше. Потом ещё. Мясо было мягкое, нежное, таяло во рту. С каждым куском становилось вкуснее. Голова слегка кружилась, но это было приятное головокружение.
— Расскажите ему, — сказала Нина Андреевна. — Он должен знать.
— Что знать? — спросил Виктор Павлович, не переставая жевать.
— Откуда мясо, — ответил Семён Семёнович. — Вы же догадываетесь?
Виктор Павлович перестал жевать. Посмотрел на свою тарелку, на лица соседей. Все смотрели на него выжидающе.
— Это...
— Да, — кивнула Нина Андреевна. — Но не бойтесь. Всё законно. Я работаю в морге, помните? Невостребованные тела. Бомжи, одинокие старики. Те, за кем никто не приходит.
— Вы едите...
— Людей, да. Но разве это плохо? Мы не убиваем. Мы используем то, что всё равно сожгут в крематории. Даём мёртвой плоти новую жизнь.
Виктор Павлович хотел встать, убежать, но не мог. Ноги не слушались. Руки продолжали резать мясо, подносить ко рту.
— Не сопротивляйтесь, — мягко сказала Марья Ивановна. — Вы уже часть нашего круга. Попробовали — значит, приняли.
— Я не хочу...
— Хотите, — возразил Семён Семёнович. — Иначе не пришли бы. Мы все здесь — одинокие люди. Брошенные, забытые. Муж ушёл? Жена бросила? Дети не звонят? Мы понимаем. И мы нашли решение.
— Какое решение?
— Стать одним целым, — ответила Нина Андреевна. — Через плоть. Через кровь. Мы едим мёртвых, чтобы они жили в нас. И когда-нибудь нас съедят другие. Круговорот. Вечность.
Виктор Павлович доел мясо. Вытер рот салфеткой. В животе было тепло и спокойно. Страх ушёл, остались только покой и странная радость.
— Что теперь? — спросил он.
— Теперь вы один из нас, — улыбнулся Семён Семёнович. — Будете приходить каждую пятницу. Будете есть с нами. А когда придёт ваше время...
— Мы съедим вас, — закончила Нина Андреевна. — С любовью и благодарностью. И вы будете жить в нас вечно.
Все закивали, заулыбались. Дети захлопали в ладоши. Кто-то начал петь, остальные подхватили:
«Мясо красное, мясо белое,
Мясо тёплое, мясо спелое,
Режем, рубим, разделяем,
В пятницу мы пировать желаем!»
Виктор Павлович пел вместе со всеми. Голос его звучал громко и уверенно. Он больше не был одинок. Он нашёл семью. Странную, страшную, но настоящую семью.
После ужина все помогали убирать со стола. Мыли посуду, вытирали кровь со стола и пола. Работали слаженно, весело переговариваясь.
— На следующей неделе будет особенный ужин, — сообщила Нина Андреевна. — Молодая девушка, передозировка. Никто не опознал, родственники не объявились. Печень чистая, почки здоровые.
— Отлично! — обрадовался Семён Семёнович. — Давно молодого мяса не было!
Виктор Павлович кивнул. Молодое мясо — это хорошо. Нежнее, сочнее. Он уже предвкушал следующую пятницу.
Домой вернулся в полночь. Лёг в постель, но спать не хотелось. Лежал, смотрел в потолок, думал. Вспоминал вкус мяса, лица соседей, их песни. Странно, но страха не было. Только спокойствие и предвкушение.
Утром позвонила бывшая жена.
— Маша хочет приехать на выходные. Можешь забрать?
— Конечно, — ответил Виктор Павлович. — Заберу в субботу утром.
— Ты какой-то странный. Голос другой.
— Всё хорошо. Просто выспался наконец.
Повесил трубку. Подумал о дочери. Маленькая, худенькая, с тонкими запястьями. Нежная.
Встряхнул головой. Нет. Дочь — это святое. Семья. Настоящая семья. Не то что эти...
Или всё-таки то?
Виктор Павлович встал, пошёл на кухню. Открыл холодильник. Рулетики Семёна Семёновича всё ещё лежали на тарелке. Он взял один, откусил. Вкусно. Очень вкусно.
Дожёвывая, подумал: а что если пригласить дочь в следующую пятницу? Пусть познакомится с соседями. Пусть попробует. Она же такая худенькая, плохо ест. А тут — натуральное мясо, свежее, полезное.
Виктор Павлович улыбнулся. Да, надо обязательно пригласить. Семён Семёнович и Нина Андреевна будут рады. Все будут рады. Новая кровь в семье — это всегда хорошо.
Он доел рулетик и пошёл собираться на работу. День обещал быть хорошим. Все дни теперь будут хорошими. До пятницы осталось шесть дней. Сто сорок четыре часа. Восемь тысяч шестьсот сорок минут.
Виктор Павлович улыбался, спускаясь по лестнице. В подъезде пахло мочой, сигаретами и совсем чуть-чуть — сырым мясом. Родной запах. Домашний.
На работе коллеги заметили перемену.
— Ты чего такой довольный? — спросил Михалыч. — Премию дали?
— Лучше, — ответил Виктор Павлович. — Гораздо лучше.
Он работал сосредоточенно, чётко. Цифры складывались в стройные столбцы, формулы работали безотказно. В обед не пошёл в столовую — не хотелось портить вкус вчерашнего ужина какой-то пошлой котлетой.
Вечером, возвращаясь домой, встретил в подъезде молодого соседа из пятидесятой квартиры. Тот кивнул, улыбнулся:
— До пятницы, Виктор Павлович.
— До пятницы, Олег.
Странно, раньше он даже не знал, как зовут соседа. А теперь знал. И про жену его знал — Катя, медсестра в травматологии. И про то, что у них не получается завести детей. И что они уже три года в "пятничном кругу".
Дома Виктор Павлович сел за компьютер, открыл поисковик. Набрал: "каннибализм история". Читал до поздней ночи. Оказывается, люди ели друг друга всегда. В голод, в войну, в ритуальных целях. Некоторые племена до сих пор практикуют. И ничего, живут.
На следующий день позвонил Семён Семёнович.
— Как самочувствие, сосед?
— Отличное, Семён Семёнович. Спасибо за вчерашнее.
— Это вам спасибо! Свежая кровь — это всегда праздник для нашего круга. Слушайте, у меня тут идея... Может, сходим вместе в магазин? Надо специй купить, маринад сделать. Вы же не против помочь старику?
— Конечно, не против.
Они встретились у подъезда. Семён Семёнович выглядел моложе, бодрее. Даже спина выпрямилась.
— Знаете, я ведь не всегда таким был, — сказал он по дороге в магазин. — Обычным мясником работал. Говядина, свинина, баранина. Честный труд. А потом жена умерла. Рак. Съел её изнутри, сожрал. И я подумал: а что если наоборот? Что если есть смерть, а не дать ей есть тебя?
— И как вы... начали?
— Нина Андреевна помогла. Она раньше нас начала. Ещё в девяностые. Голодное время было, в морге никто не считал. Сначала сама ела, потом других приобщать стала. Говорит, одной скучно. Нужна община, семья.
В магазине купили специи, уксус, лавровый лист. Семён Семёнович выбирал придирчиво, нюхал, пробовал на язык.
— Мясо — это искусство, — объяснял он. — Особенно такое мясо. Нужно уважать. Нужно готовить с любовью.
По дороге назад встретили Нину Андреевну. Она несла небольшой термоконтейнер.
— Свеженькое! — шепнула она. — Старичок сегодня помер. Девяносто лет, естественная смерть. Печень, правда, не очень, а вот сердце — загляденье!
Виктор Павлович поймал себя на том, что у него текут слюнки.
Неделя пролетела незаметно. В субботу он забрал дочь, они гуляли в парке, ели мороженое. Дочь рассказывала про школу, жаловалась на математику.
— Пап, а почему ты больше не грустный? — спросила она внезапно.
— А я был грустный?
— Ну да. Всегда такой задумчивый ходил. А сейчас улыбаешься.
— Просто жизнь наладилась, — ответил Виктор Павлович. — Друзья появились.
— Это хорошо. Маме расскажу, она обрадуется.
Виктор Павлович обнял дочь. Маленькая, тёплая, пахнет шампунем и мороженым. Живая.
В пятницу он пришёл к Семёну Семёновичу пораньше — помочь с готовкой. Нина Андреевна уже была там, раскладывала мясо на разделочной доске.
— Девушка двадцати трёх лет, — комментировала она. — Передозировка героина. Печень подпорчена, но мышечная ткань отличная. Смотрите, какой цвет!
Мясо действительно было красивое — ярко-красное, с белыми прожилками. Виктор Павлович взял нож, начал резать. Движения получались уверенные, точные. Будто всю жизнь этим занимался.
— Вы прирождённый мясник! — похвалил Семён Семёнович. — Может, останетесь после ужина? Я вас ещё кое-чему научу.
Гости начали собираться к семи. Те же лица плюс несколько новых — женщина с пятого этажа, мужчина из соседнего подъезда. Всего человек пятнадцать.
— Сегодня особенный день, — объявила Нина Андреевна, когда все расселись. — Ровно десять лет нашему кругу. Десять лет мы собираемся каждую пятницу. Десять лет мы — одна семья.
Все зааплодировали. Кто-то открыл шампанское.
— И сегодня у нас не только юбилей, — продолжила Нина Андреевна. — Но и инициация. Виктор Павлович, подойдите сюда.
Виктор Павлович встал, подошёл к ней. Нина Андреевна взяла его за руку, повернула к собравшимся.
— Неделю назад к нам пришёл новый человек. Потерянный, одинокий, как и все мы когда-то. Но он принял нашу трапезу, принял нашу веру. И сегодня он станет полноправным членом круга.
Семён Семёнович вынес блюдо с сердцем. Большое, тёмно-красное сердце лежало на белой тарелке.
— Съешьте его, — сказала Нина Андреевна. — Целиком. И вы станете одним из нас навсегда.
Виктор Павлович взял сердце руками. Оно было холодное, плотное. Поднёс ко рту, откусил. Жевал долго, тщательно. Все смотрели на него в полной тишине.
Когда он доел, все встали и начали аплодировать. Подходили, обнимали, поздравляли. Виктор Павлович чувствовал себя странно — голова кружилась, в груди разливалось тепло. Будто он съел не чужое сердце, а обрёл своё собственное. Новое. Живое.
Ужин прошёл в приподнятом настроении. Ели, пили, рассказывали истории. Оказалось, у каждого была своя история прихода в круг. Кто-то пришёл от одиночества, кто-то от горя, кто-то из любопытства. Но все остались.
— А что будет, если кто-то захочет уйти? — спросил Виктор Павлович.
Все замолчали. Переглянулись.
— Никто не уходит, — тихо сказала Нина Андреевна. — Понимаете? Никто. Никогда.
— Но если...
— Тогда этот человек становится угощением, — отрезал Семён Семёнович. — Но такого ещё не было. И не будет. Правда, Виктор Павлович?
— Правда, — кивнул Виктор Павлович.
И это действительно была правда. Он не хотел уходить. Не хотел возвращаться к прежней жизни. К пустоте, одиночеству, бессмысленным цифрам в отчётах. Здесь была семья. Странная, страшная, но настоящая.
После ужина он остался помогать с уборкой. Семён Семёнович учил его правильно разделывать мясо, показывал, где проходят основные мышцы, как отделять сухожилия.
— Человеческое мясо не сильно отличается от свиного, — объяснял он. — Та же структура, те же волокна. Только вкус другой. Глубже, насыщеннее. И энергия другая. Чувствуете?
Виктор Павлович кивнул. Он чувствовал. С каждым куском человеческой плоти в него будто вливалась чужая жизнь. Чужие воспоминания, эмоции, страхи. Он становился больше самого себя.
Домой вернулся под утро. Не спал — сидел у окна, смотрел на просыпающийся город. Думал о том, что где-то там, в моргах, больницах, квартирах умирают люди. Одинокие, забытые, ненужные. Их сожгут в крематории или закопают в безымянных могилах. Пропадут зря.
А здесь, в этом обычном подъезде обычного дома, им дают вторую жизнь. Вечную жизнь в плоти и крови других людей. Разве это не прекрасно?
Телефон зазвонил в восемь утра. Бывшая жена.
— Маша хочет остаться у тебя на неделю. Мы с Игорем в отпуск собрались. Можешь?
— Конечно, — ответил Виктор Павлович. — Привозите.
Повесил трубку. Неделя с дочерью. Целая неделя. И как раз пятница через семь дней.
Виктор Павлович улыбнулся. Нужно будет поговорить с Ниной Андреевной. Спросить, принимают ли в круг детей. В конце концов, дети тоже бывают одинокими. Даже в полных семьях. Особенно в полных семьях.
Он пошёл на кухню, открыл холодильник. Там, в морозилке, лежал завёрнутый в пищевую плёнку кусок мяса — Семён Семёнович дал с собой. На завтрак.
Виктор Павлович достал мясо, положил на тарелку. Сырое, конечно. Какой смысл жарить? Вся сила уйдёт.
Он ел медленно, смакуя каждый кусочек. Думал о дочери. Маленькая, худенькая, доверчивая. Любит папу. Папа тоже её любит. По-своему. По-новому.
В понедельник Машу привезли к обеду. С двумя чемоданами вещей и рюкзаком учебников.
— Веди себя хорошо, — сказала мать. — Слушайся папу.
— Мам, я не маленькая! Мне уже двенадцать!
Виктор Павлович обнял дочь, помахал бывшей жене. Отнёс чемоданы в детскую.
— Пап, а что на ужин? — спросила Маша.
— Что захочешь, то и приготовим.
— Можно мясо? Я мясо люблю!
Виктор Павлович улыбнулся.
— Конечно, можно. Мясо — это хорошо. Это правильно.
Вечером он приготовил стейки. Обычные, говяжьи, из магазина. Маша ела с аппетитом, рассказывала про школу, про подруг, про мальчика из параллельного класса, который ей нравится.
— Пап, а у тебя есть друзья? — спросила она вдруг.
— Есть. Соседи.
— Это те, что по пятницам собираются? Я слышала, как они песни поют.
— Да, они. Хорошие люди.
— Можно я с ними познакомлюсь?
Виктор Павлович помолчал.
— Можно. Но не сейчас. Попозже.
Неделя прошла спокойно. Виктор Павлович водил дочь в школу, забирал после уроков, помогал с домашним заданием. По вечерам они смотрели фильмы, играли в настольные игры. Нормальная семейная жизнь.
Только по ночам Виктор Павлович не спал. Лежал, слушал дыхание дочери в соседней комнате, и думал. Представлял, как она сидит за столом в квартире Семёна Семёновича. Как берёт в руки странные приборы. Как подносит ко рту первый кусочек...
В четверг позвонила Нина Андреевна.
— Завтра ждём? С дочерью?
— Не знаю. Она ещё маленькая.
— Дети быстро учатся. Быстрее взрослых. И принимают легче. Без предрассудков.
— Я подумаю.
— Думайте. Но помните — семья должна быть вместе. Вся семья.
В пятницу утром Маша проснулась с температурой. Тридцать семь и пять, головная боль, слабость.
— Наверное, простыла, — сказала она. — Можно я дома останусь?
Виктор Павлович вызвал врача. Обычная простуда, сказал доктор. Постельный режим, обильное питьё, жаропонижающее при необходимости.
— Я за тобой присмотрю, — сказал Виктор Павлович. — Не пойду к соседям.
— Нет, пап, иди! — Маша чихнула. — Я посплю просто. Не хочу, чтобы из-за меня ты друзей подводил.
Виктор Павлович укрыл её одеялом, поставил на столик воду, лекарства, градусник.
— Если что — звони.
— Пап, не переживай! Я же большая!
В семь вечера он стоял у двери Семёна Семёновича. В руках — бутылка вина. Хорошего, дорогого. В честь двухнедельного членства в круге.
— А где Машенька? — спросила Нина Андреевна, открывая дверь.
— Заболела. Дома лежит.
— Жаль. Ну ничего, в следующий раз обязательно!
За столом было людно — человек двадцать. Некоторые лица Виктор Павлович видел впервые.
— Расширяемся! — весело сказал Семён Семёнович. — Слухи ползут, люди интересуются. Вон, с соседней улицы пришли!
Ужин был обильный — несколько видов мяса, салаты из сырой печени, паштет из мозгов. Виктор Павлович ел машинально, думая о дочери. Как она там одна?
— Что-то вы грустный сегодня, — заметила Марья Ивановна.
— За дочь переживаю.
— А что с ней?
— Простыла. Температура.
— Так это же хорошо! — воскликнул кто-то из новеньких. — Слабый организм лучше усваивает! Меньше сопротивляется!
Виктор Павлович резко повернулся к говорящему. Молодой мужчина лет тридцати, бледный, с горящими глазами.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, если решите приобщить... Больные дети податливее. Это факт.
— Моя дочь не больная. У неё простуда.
— Конечно, конечно, — закивал мужчина. — Я не то хотел сказать...
— Хватит! — рявкнула Нина Андреевна. — Никто никого не заставляет! Виктор Павлович сам решит, когда будет готов!
Остаток ужина прошёл в напряжённой атмосфере. Виктор Павлович ел через силу, отвечал односложно. В голове крутились слова новенького: "Слабый организм лучше усваивает".
В девять он встал из-за стола.
— Мне нужно идти. Дочь одна.
— Конечно, — кивнул Семён Семёнович. — Семья важнее всего. Мы понимаем.
Виктор Павлович вышел из квартиры, постоял на площадке. Из-за двери доносились голоса, смех, звон посуды. Нормальный семейный ужин. Только семья эта питалась человечиной.
Дома было тихо. Виктор Павлович заглянул в детскую — Маша спала, раскинув руки. Лоб был влажный, но не горячий. Температура спала.
Он сел на край кровати, смотрел на дочь. Маленькая, беззащитная. Его кровь, его плоть. Неужели он думал... Неужели хотел...
Маша открыла глаза.
— Пап? Ты вернулся?
— Да, солнышко. Как ты?
— Лучше. Есть хочется.
— Сейчас что-нибудь приготовлю.
— Можно мясо?
Виктор Павлович вздрогнул.
— Какое мясо?
— Обычное. Курицу там, или котлеты. Просто мясо.
— Конечно. Сейчас сделаю.
Он пошёл на кухню, достал из холодильника куриную грудку. Нарезал, обжарил с овощами. Нормальная еда. Человеческая еда. В смысле, для человека.
Маша ела с аппетитом, рассказывала сон про школу и летающих учителей. Виктор Павлович слушал, улыбался, кивал. Нормальный отец с нормальной дочерью.
Когда Маша снова уснула, он вышел на балкон. Закурил — первый раз за пять лет. Смотрел на ночной город, на окна домов. За каждым окном — жизнь. Чья-то история. Чья-то боль.
А в его подъезде, за стеной, люди едят людей. И он ел. Две недели ел и наслаждался. Чувствовал себя частью чего-то большего. Семьи.
Но разве семья требует таких жертв? Разве настоящая любовь питается плотью?
Виктор Павлович затушил сигарету. Решение было принято.
На следующий день он отвёз Машу к матери.
— Но мы же договаривались на неделю! — возмутилась бывшая жена.
— Срочная командировка. Извини.
— Пап, а когда ты вернёшься? — спросила Маша.
— Скоро, солнышко. Обязательно вернусь.
Он обнял дочь, поцеловал в макушку. Пахло шампунем и детством. Жизнью.
Вечером Виктор Павлович написал заявление об увольнении. Отправил по электронной почте, не дожидаясь понедельника. Собрал вещи — немного. Документы, деньги, пара комплектов одежды.
В воскресенье утром позвонил в дверь Семёна Семёновича.
— Виктор Павлович! — старик обрадовался. — Проходите! Чайку попьём!
— Я ухожу, Семён Семёнович.
Улыбка сползла с лица старика.
— Что значит — уходите?
— Из круга ухожу. Из города. Совсем.
— Но... вы же знаете правила. Никто не уходит.
— Я ухожу.
Семён Семёнович помолчал. Потом отступил в сторону.
— Проходите. Нужно поговорить.
Виктор Павлович вошёл. На кухне сидела Нина Андреевна. Перед ней — разделочная доска и большой нож.
— Я так и знала, — сказала она. — Слабак. Не смог принять дар.
— Это не дар. Это проклятие.
— Проклятие? — Нина Андреевна встала. — Мы дали вам семью! Смысл! Вечность!
— Вы дали мне кошмар. Я не хочу так жить.
— А как вы хотите? Снова один? Снова в пустой квартире считать чужие деньги?
— Лучше один, чем с вами.
Нина Андреевна взяла нож.
— Вы знаете правила, Виктор Павлович. Никто. Не. Уходит.
— Попробуйте меня остановить.
Он развернулся и пошёл к выходу. Сзади послышались быстрые шаги. Виктор Павлович обернулся — Нина Андреевна бежала за ним с ножом.
Он схватил её за руку, вывернул. Нож упал на пол. Нина Андреевна вскрикнула, попыталась вырваться. Виктор Павлович толкнул её, она упала.
— Семён! — закричала она. — Держи его!
Но старик не двигался. Стоял в дверях кухни, смотрел пустыми глазами.
— Иди, — сказал он тихо. — Иди, пока можешь.
Виктор Павлович вышел из квартиры, сбежал по лестнице. Сел в машину, завёл двигатель. В зеркале заднего вида увидел, как из подъезда выбегают люди. Его соседи. Его семья.
Он нажал на газ.
Ехал всю ночь. Останавливался только заправиться. К утру был уже в другой области. Снял номер в придорожном мотеле, упал на кровать одетым.
Проснулся от звонка телефона. Неизвестный номер.
— Виктор Павлович? — голос Семёна Семёновича. — Не думайте, что всё кончено. Мы найдём вас. Рано или поздно. Вы же знаете — никто не уходит из семьи.
— Я ушёл.
— Нет. Вы просто отложили неизбежное. Мы везде, Виктор Павлович. В каждом городе есть такие, как мы. Одинокие, голодные. Мы узнаем своих.
Виктор Павлович отключил телефон. Выбросил в мусорку.
Месяц жил в мотеле. Устроился грузчиком на склад — работа тяжёлая, но не нужно думать. Только таскать коробки с места на место.
По вечерам сидел в номере, смотрел телевизор. Старался не думать о прошлом. О вкусе сырого мяса. О лицах людей за столом. О песнях.
Иногда звонил дочери с таксофона.
— Пап, когда ты вернёшься?
— Не знаю, солнышко. Работа сложная.
— Я скучаю.
— Я тоже.
Однажды вечером в дверь постучали. Виктор Павлович замер. Кто? Откуда?
— Кто там?
— Доставка пиццы!
Он не заказывал пиццу. Подошёл к двери, посмотрел в глазок. Молодой парень в униформе, в руках — термосумка.
— Я не заказывал!
— Тут написано — номер двенадцать! Оплачено уже!
Виктор Павлович открыл дверь. Парень улыбнулся, протянул коробку.
— Приятного аппетита!
И ушёл. Виктор Павлович закрыл дверь, положил коробку на стол. Открыл.
Внутри было мясо. Сырое, красное мясо, нарезанное тонкими ломтиками. И записка: "Мы помним. Мы ждём. Семья".
Виктор Павлович выбросил коробку в мусор. Собрал вещи. К утру был уже в другом городе.
Так продолжалось полгода. Новый город, новая работа, новый мотель. И каждый раз — напоминание. То пицца с мясом, то посылка с кровавыми стейками, то просто кусок сырой печени под дверью.
Они следили. Они знали, где он. Но не трогали. Играли, как кошка с мышью.
Виктор Павлович худел, плохо спал. Снилось мясо. Снились лица соседей. Снился вкус крови во рту.
Иногда ловил себя на том, что смотрит на людей странным взглядом. Оценивающим. Этот — жирноват, много сала. Эта — молодая, мясо нежное. Тот — старый, жёсткий, только на бульон.
Гнал эти мысли. Но они возвращались.
Год спустя он сдался.
Вернулся в Москву. Не в старую квартиру — её уже продал. Снял комнату на окраине. Устроился бухгалтером в мелкую фирму.
Старался жить нормально. Ходил на работу, покупал еду в магазине, готовил обычные блюда. Мясо — только жареное или варёное. Никогда сырое.
Но пустота внутри росла. Одиночество грызло сильнее, чем раньше. Потому что теперь он знал — есть способ не быть одному. Страшный, чудовищный, но действенный способ.
Иногда по пятницам ловил себя на том, что стоит у подъезда старого дома. Смотрит на окна седьмого этажа. Там горит свет. Там собираются люди. Его семья.
Но входить не решался. Уходил, бродил по ночному городу до утра.
Дочь выросла. Поступила в университет. Виктор Павлович ездил на выпускной, дарил цветы, фотографировался. Нормальный отец.
— Пап, ты какой-то странный, — сказала Маша после выпускного. — Похудел сильно. И взгляд... пустой.
— Всё нормально, солнышко. Просто устал.
— Может, к врачу сходишь?
— Обязательно схожу.
Но к врачу не пошёл. Что он скажет? Доктор, я ел человечину и мне понравилось? Доктор, я скучаю по вкусу сырого мяса? Доктор, я хочу вернуться к своей людоедской семье?
Прошло пять лет.
Пять лет одиночества. Пять лет пустоты. Пять лет сопротивления.
И вот однажды пятничным вечером Виктор Павлович стоял у знакомой двери. В руках — бутылка вина. Хорошего, дорогого.
Позвонил.
Дверь открыл Семён Семёнович. Постаревший, но всё такой же бодрый.
— Виктор Павлович, — сказал он просто. — Мы ждали.
— Я знаю.
— Проходите. Ваше место свободно.
Виктор Павлович вошёл. На кухне за столом сидели люди. Некоторые лица знакомые, некоторые новые. Все повернулись к нему.
— С возвращением, — сказала Нина Андреевна. — С возвращением домой.
Виктор Павлович сел на свой стул. Перед ним поставили тарелку. На тарелке — мясо. Красное, свежее, пахнущее железом.
Он взял вилку. Отрезал кусочек. Поднёс ко рту.
И понял — он дома. Наконец-то дома.
Мясо было восхитительным.