Семён Аркадьевич проверил часы на приборной панели — половина второго ночи. Самое тихое время в Петербурге, когда даже белые ночи кажутся сонными, а город превращается в декорацию к несыгранной пьесе. Он любил эти часы, когда улицы принадлежали только ему, его старенькому автобусу номер семь и редким пассажирам — ночным странникам, у каждого из которых была своя история, своя причина не спать.
Автобус мягко покачивался на неровностях асфальта, его фары выхватывали из молочного тумана куски реальности: фонарный столб, покосившуюся урну, силуэт человека на остановке. Семён притормозил, открыл двери с привычным шипением пневматики.
В салон поднялась женщина лет тридцати, в лёгком летнем плаще, несмотря на прохладу июньской ночи. Семён видел её раньше — она садилась на Сенной и ехала до Смоленского кладбища. Художница, догадывался он по неизменному этюднику под мышкой и пятнам краски на пальцах.
— Добрый вечер, — сказала она, опуская монеты в кассу. Голос у неё был тихий, словно она боялась разбудить спящий город.
— Доброй ночи, — поправил Семён. — Вечер давно закончился.
Она улыбнулась и прошла в глубину салона, села у окна в предпоследнем ряду. Семён тронулся, наблюдая за ней в зеркало заднего вида. Странная привычка у этой девушки — всегда садиться на одно и то же место, всегда смотреть в окно с таким выражением, будто ищет что-то или кого-то в размытых ночных пейзажах.
На следующей остановке, у Казанского собора, в автобус вошёл старик в потёртом твидовом пиджаке. Профессор Павел, как он представился однажды. Бывший преподаватель литературы, теперь — просто ночной путешественник без определённого маршрута.
— Семён Аркадьевич! — воскликнул старик, усаживаясь на первое сиденье, поближе к водителю. — Как поживает наш Харон в эту чудесную ночь?
— Не жалуюсь, Павел Михайлович. Река спокойная, души тихие.
Старик засмеялся — сухим, шелестящим смехом, похожим на шорох осенних листьев.
— Вы всё шутите, а ведь в каждой шутке... Знаете, я вчера перечитывал Набокова. "Другие берега". И подумал: а что, если все мы — пассажиры какого-то метафизического транспорта, и наша остановка — это не место, а состояние?
Семён покосился на профессора в зеркало. Старик говорил странные вещи, но в эту ночь, в этом призрачном свете фонарей, его слова не казались такими уж безумными.
Автобус полз по Невскому, сворачивал на Лиговский, нырял в переулки. Город дремал, укутанный в перламутровую дымку. На остановке у Волковского кладбища вошли ещё трое: пожилая пара и молодой человек в военной форме. Семён не помнил, чтобы видел их раньше, но что-то в них было... неуловимо странное. Может, то, как они двигались — слишком легко, словно не касаясь пола. Или то, как тускло отражался свет на их лицах.
— До кладбища, — сказал молодой человек, и Семён кивнул, хотя остановка у кладбища была следующей.
Когда автобус остановился у ворот Смоленского кладбища, произошло то, что заставило Семёна усомниться в собственном рассудке. Пожилая пара и военный встали, прошли к выходу и... растворились. Не вышли — именно растворились в воздухе, как только ступили на подножку. Семён моргнул, протёр глаза. Пусто.
— Вы тоже видели? — голос художницы прозвучал прямо у него за спиной. Она стояла в проходе, сжимая этюдник.
— Я... не уверен, что я видел.
— Они ушли, — сказал профессор Павел, и в его голосе не было удивления. — Они всегда уходят здесь. Это их остановка.
— Что вы имеете в виду? — Семён развернулся на сиденье, глядя на старика.
— А вы разве не замечали, Семён Аркадьевич? Ваш автобус — особенный. Он возит не только живых. Души, которые ещё не готовы уйти, которым нужно что-то завершить, кого-то увидеть в последний раз — они садятся в ваш автобус.
Семён хотел возразить, сказать, что это бред, но вспомнил всех тех странных пассажиров за годы работы. Тех, кто платил старыми монетами. Тех, кто никогда не отбрасывал тени. Тех, кто исчезал на определённых остановках.
— Лиза знает, — продолжил профессор. — Она их рисует. Правда, милая?
Художница кивнула и открыла этюдник. Семён увидел десятки набросков — лица пассажиров, которых он возил. Некоторые были знакомы, другие — нет. Но у всех было что-то общее — печаль в глазах и прозрачность контуров.
— Зачем вы их рисуете?
— Чтобы помнить, — тихо ответила Лиза. — Каждый заслуживает быть запомненным. Даже после... после того, как уйдёт окончательно.
Семён снова сел за руль, тронулся. Голова шла кругом. Он вёз призраков? Все эти годы? И почему именно его автобус?
— Не все водители могут это делать, — словно прочитав его мысли, сказал профессор. — Нужно особое сердце. То, которое знает потерю. То, которое не боится границы между мирами.
Семён вспомнил Катю. Жену. Три года, как её не стало. Рак забрал быстро, за несколько месяцев. После её смерти он и перешёл на ночные смены — днём в пустой квартире было невыносимо.
Остальную ночь они ехали молча. Лиза рисовала, профессор дремал, Семён вёл автобус по привычному маршруту. Пассажиры входили и выходили — обычные и не очень. Теперь, когда он знал, Семён видел разницу. Живые были плотными, тяжёлыми, их шаги гулко отдавались в салоне. Другие — лёгкие, почти невесомые, с глазами, устремлёнными куда-то вдаль.
Под утро, когда небо начало светлеть, окрашиваясь в бледно-розовый, Семён подъехал к конечной остановке. Автопарк встретил его привычной пустотой и запахом машинного масла.
— Семён Аркадьевич, — окликнула его Лиза, когда он собирался уйти. — Вы хотели бы её увидеть? Вашу жену?
Он замер.
— Это возможно?
— Иногда они приходят сами. Иногда... нужно знать, где искать. Завтра ночью, на остановке у Никольского собора. Если она захочет вас видеть — она придёт.
Следующую ночь Семён ждал с нетерпением и страхом. Он вёл автобус по маршруту, но мысли были далеко. Что он скажет Кате? Что она скажет ему? И захочет ли вообще его видеть?
Никольский собор вырос из тумана неожиданно, хотя Семён проезжал здесь тысячи раз. Он остановился, открыл двери. Никого. Подождал минуту, другую. Уже хотел тронуться, когда увидел её.
Катя стояла под фонарём в том самом синем платье, которое он так любил. Она улыбалась — той самой улыбкой, которая когда-то заставила его влюбиться с первого взгляда. Она подошла к автобусу, поднялась по ступенькам.
— Привет, Сёма.
Голос. Её голос. Семён не мог говорить, только смотрел.
— Не молчи. У нас мало времени.
— Катя... я... прости меня.
— За что, глупый?
— За то, что не смог спасти. За то, что отпустил.
Она подошла ближе, коснулась его щеки. Прикосновение было лёгким, как дуновение ветра, но таким родным.
— Ты ни в чём не виноват. И ты не отпустил — ты отпускаешь каждую ночь, возя этот автобус. Ты помогаешь другим найти путь. Это важно, Сёма. Это твоё призвание.
— Но я хочу быть с тобой.
— И будешь. Когда придёт время. А пока... живи. Для меня. Для себя. Для всех тех, кто сядет в твой автобус холодной ночью и будет нуждаться в проводнике.
Она начала растворяться, становиться прозрачной.
— Катя!
— Я люблю тебя, Сёма. Всегда любила. Всегда буду любить.
И она исчезла. Семён сидел в пустом автобусе, и слёзы текли по его щекам. Впервые за три года это были не слёзы горя, а слёзы... освобождения.
— Она права, знаете, — голос профессора Павла заставил его вздрогнуть. Старик сидел на своём обычном месте, хотя Семён не слышал, как он вошёл. — У каждого из нас есть предназначение. Ваше — быть мостом между мирами.
— А ваше?
Профессор улыбнулся.
— Моё? Быть философом-наблюдателем. Я умер пять лет назад, но не могу уйти. Слишком люблю эти ночные путешествия, эти разговоры, эту странную жизнь между жизнью и смертью.
Семён должен был удивиться, но не удивился. После этой ночи уже ничто не могло его поразить.
— А Лиза?
— Лиза — особенная. Она видит оба мира одновременно. Дар или проклятие — кто знает? Но она выбрала быть хроникёром, запечатлевать уходящих. У каждого своя роль в этом ночном театре.
Семён завёл двигатель, тронулся. Впереди был ещё целый маршрут, ещё целая ночь. А завтра будет новая ночь, и новые пассажиры, и новые истории. Он будет возить их всех — живых и мёртвых, потерянных и ищущих, одиноких и влюблённых. Потому что теперь он знал: его автобус — это не просто транспорт. Это корабль, плывущий по реке времени, связывающий берега жизни и смерти.
В зеркале заднего вида он увидел Лизу. Она рисовала, и на листе появлялось лицо Кати — улыбающееся, спокойное, полное любви.
— Спасибо, — прошептал Семён.
Лиза подняла голову, встретилась с ним взглядом в зеркале и кивнула.
Автобус номер семь продолжал свой путь по спящему Петербургу. За окнами белая ночь медленно отступала перед рассветом, но в салоне автобуса время текло по своим законам. Здесь, в этом странном пространстве между мирами, каждый мог найти то, что искал — прощание, прощение, понимание или просто попутчика в ночном путешествии.
Семён Аркадьевич вёл свой автобус уверенно и спокойно. Он больше не боялся. Он знал, что однажды, когда придёт его время, кто-то другой сядет за руль автобуса номер семь. А он станет пассажиром и отправится в своё последнее путешествие. К Кате. Домой.
Но это будет потом. А пока — пока у него есть работа. Важная работа. Он — проводник, паромщик, хранитель ночных тайн города. И каждую ночь, когда Петербург погружается в молочный туман белых ночей, Семён Аркадьевич выводит свой автобус на маршрут. Для всех тех, кто ещё в пути. Для всех тех, кому нужно добраться до своей остановки.
Город просыпался. Первые прохожие спешили на работу, не замечая старенький автобус номер семь, проезжающий мимо. Для них он был просто частью городского пейзажа, обычным транспортом. Они не знали, какие тайны хранит этот автобус, какие истории разворачиваются в его салоне каждую ночь.
И это было правильно. Потому что некоторые тайны должны оставаться тайнами. Некоторые чудеса должны происходить незаметно, в тени, на границе между сном и явью. Как этот автобус. Как его пассажиры. Как сам Семён Аркадьевич — обычный водитель необычного автобуса, человек, нашедший своё призвание в самом неожиданном месте.
Солнце поднималось над Невой, золотя купола соборов. Ночь закончилась. Но завтра будет новая ночь. И автобус номер семь снова выйдет на свой маршрут.