Елизавета Петровна Воронцова сидела в душной очереди поликлиники номер три, методично перебирая в сумочке таблетки. Валидол, корвалол, аспирин — весь джентльменский набор семидесятидвухлетней дамы. В коридоре пахло хлоркой и чем-то неуловимо больничным, что всегда вызывало у неё лёгкую тошноту.
— Следующий! — прокричала медсестра, высунувшись из кабинета.
Очередь зашевелилась, передвинулась на одно место. Елизавета Петровна подняла глаза от вязания — она всегда брала с собой спицы, чтобы скоротать время ожидания — и замерла. Напротив, через узкий проход, села молодая женщина лет тридцати пяти. Азиатские черты лица, но что-то неуловимо знакомое в повороте головы, в манере поправлять волосы за ухом...
«Господи», — подумала Елизавета Петровна, и сердце пропустило удар. — «Да не может быть».
Женщина напротив достала телефон, и когда улыбнулась чему-то на экране, у неё появились те самые ямочки на щеках. Те самые, которые были у Наташи. У её Наташеньки, пропавшей тридцать лет назад.
— Простите, — Елизавета Петровна сама не заметила, как заговорила. — Вы не могли бы подсказать, который час?
Женщина подняла голову, и теперь сомнений не осталось. Глаза. Серо-зелёные, с поволокой, совершенно не азиатские глаза смотрели на неё с вежливым недоумением.
— Половина двенадцатого, — ответила женщина, взглянув на часы. Голос низкий, грудной. У Наташи в пять лет был точно такой же тембр.
— Спасибо. Меня зовут Елизавета Петровна. А вас?
— Марина Сергеевна. Марина Ким, — женщина слегка улыбнулась, явно недоумевая, зачем пожилой даме это знакомство.
Ким. Корейская фамилия. Елизавета Петровна покрепче сжала спицы, чтобы унять дрожь в руках.
— Вы переводчица? — спросила она, заметив корейско-русский словарь, выглядывающий из сумки.
— Да, а как вы...
— Просто догадалась. У меня покойный муж был профессором востоковедения, я немного разбираюсь. Вы давно в нашем городе?
— Второй год. Переехала из Владивостока по работе.
Владивосток. Далеко. Очень далеко от того места, где тридцать лет назад пятилетняя Наташа вышла погулять во двор и не вернулась.
— Воронцова! На приём! — раздался голос медсестры.
Елизавета Петровна поднялась, но ноги не держали. Она схватилась за стену.
— Вам плохо? — Марина вскочила, подхватила её под локоть. — Давайте я провожу вас.
От прикосновения по телу прошла электрическая волна узнавания. Те же руки, длинные пальцы пианистки. Наташа занималась музыкой с трёх лет.
В кабинете доктор Фёдор Аркадьевич, старый знакомый, сразу заметил её состояние.
— Елизавета Петровна, что случилось? Давление?
— Нет, нет, Федя. Просто... волнение. Эта молодая женщина, что меня проводила...
— Марина? Хорошая девушка, я её лечу от мигреней. А что?
— Она... она очень похожа на мою Наташу. Помнишь?
Доктор помрачнел. Историю исчезновения дочери профессора Воронцова знал весь город.
— Лиза, это невозможно. Прошло столько лет...
— Федя, у неё те же глаза. Те же руки. Даже родинка на шее в том же месте!
— Совпадение. Лиза, не мучай себя.
Но Елизавета Петровна уже приняла решение. Выйдя из кабинета, она нашла Марину всё там же, в коридоре.
— Марина Сергеевна, не хотели бы вы выпить со мной чаю? Я живу недалеко, на Садовой. Мне хотелось бы отблагодарить вас за помощь.
Марина замялась, но что-то в глазах пожилой женщины заставило её согласиться.
— Хорошо. Только мне нужно сначала к доктору зайти.
Дом Воронцовых — старинный особняк с мезонином — стоял в глубине заросшего сада. Марина с любопытством разглядывала фотографии в гостиной, пока Елизавета Петровна готовила чай.
— Это ваша семья?
— Да. Муж, я и... дочь. Она пропала много лет назад.
Марина присела на краешек дивана, приняв чашку.
— Мне очень жаль.
— Знаете, Марина Сергеевна, могу я задать вам странный вопрос? Вы помните своё детство?
Марина поставила чашку на блюдце. Звон фарфора показался оглушительным в тишине комнаты.
— Не очень хорошо. Меня удочерили, когда мне было лет шесть. До этого... туман. Врачи говорили — психологическая травма, амнезия.
Сердце Елизаветы Петровны забилось как бешеное.
— А ваши приёмные родители...
— Они умерли пять лет назад. Чудесные были люди. Семья Ким из Владивостока. Они нашли меня... — Марина запнулась. — Это долгая история.
— У меня есть время, — тихо сказала Елизавета Петровна.
Марина встала, прошлась по комнате, остановилась у рояля.
— Они нашли меня на вокзале в Хабаровске. Я не помнила ни имени, ни откуда я. Только играла мелодию на губной гармошке. Полиция искала родителей, но безуспешно. Через год меня официально удочерили.
— Какую мелодию? — голос Елизаветы Петровны дрогнул.
— Не знаю названия. Вот такую... — Марина одним пальцем подобрала на рояле простенькую мелодию.
«Во поле берёза стояла». Любимая песенка Наташи. Елизавета Петровна вцепилась в подлокотник кресла.
— Марина... посмотрите на эту фотографию.
Она достала из секретера снимок — пятилетняя девочка на качелях, смеётся, волосы развеваются.
Марина взяла фотографию. Её лицо побледнело.
— Это... Откуда у вас моя детская фотография?
— Это не ваша фотография. Это моя дочь Наташа. Она пропала в июле 1994 года. Ей было пять лет.
Повисло молчание. Где-то на кухне капала вода из крана.
— Не может быть, — прошептала Марина. — Это какая-то ошибка.
— У Наташи была родинка на шее, справа, под волосами. В форме полумесяца.
Марина машинально потянулась к шее.
— И шрам на колене от падения с велосипеда.
— У всех детей шрамы на коленях...
— В форме буквы «Л». Она упала на гвоздь.
Марина села, ноги её не держали.
— Что вы хотите от меня?
— Ничего. То есть... Я просто хочу знать. Есть тесты ДНК. Мы могли бы...
— Я не знаю. Это слишком... У меня была семья. Родители. Они любили меня.
— Я не претендую на их место. Просто... тридцать лет я не знала, жива ли моя дочь. Каждую ночь мне снилось, что она вернётся. А теперь вы здесь, и я не могу отделаться от мысли...
Марина встала, прошлась по комнате, остановилась у окна.
— Хорошо. Давайте сделаем тест. Но что потом? Если окажется, что вы правы?
— Не знаю. Давайте сначала узнаем правду.
Через две недели пришли результаты. Вероятность родства — 99,9%.
Они сидели в той же гостиной, между ними лежал конверт с результатами.
— Я помню качели, — вдруг сказала Марина. — Во сне иногда вижу. Красные качели и кто-то толкает меня, а я лечу высоко-высоко.
— Они до сих пор в саду. Я не смогла их убрать.
— И ещё... запах. Духи с ландышами.
— «Ландыш серебристый». Я до сих пор ими пользуюсь.
Марина заплакала. Тихо, почти беззвучно.
— Я не помню, что случилось. Врачи говорили — сильный стресс, возможно, кто-то увёз меня. Но кто? Зачем?
— Это уже неважно. Ты здесь. Ты жива. Это всё, что имеет значение.
— Я не могу стать вашей дочерью. Не сразу. Слишком много лет прошло.
— Я понимаю. Давай просто... будем пить чай по четвергам? Узнавать друг друга. Без спешки.
Марина кивнула.
— Мне нужно рассказать мужу. У меня есть муж и сын. Им восемь лет.
— Внук, — выдохнула Елизавета Петровна. — У меня есть внук.
— Его зовут Петя. Пётр. Как вашего мужа.
Они смотрели друг на друга через годы разлуки, через боль потери и радость обретения.
— Знаете, — сказала Марина, — мама... моя приёмная мама... перед смертью сказала странную вещь. Что я должна вернуться туда, откуда пришла. Что моя история не закончена. Я думала, она бредит. А она знала.
— Материнское сердце всегда знает, — ответила Елизавета Петровна.
За окном начинался дождь. В саду качались на ветру старые красные качели. А в доме, впервые за тридцать лет, звучал детский смех — Марина рассказывала о проделках сына.
История не закончилась. Она только началась заново.