Виктор Семёнович Крылов проснулся в своей каморке ровно в девять вечера, как всегда. Будильник на телефоне пропищал три раза, прежде чем он дотянулся до него своей узловатой рукой с выступающими венами. Шестьдесят два года — возраст, когда вены начинают проступать сквозь кожу, как корни старого дерева сквозь асфальт. Он сел на край раскладушки, потёр лицо и посмотрел на свои ладони. Чистые. Уже семь лет как чистые — ни капли алкоголя. Но память о прошлом въелась глубже, чем запах перегара в старую куртку.
Подземная парковка жилого комплекса «Серебряный бор» встретила его привычной прохладой и запахом машинного масла, смешанного с сыростью. Двести восемьдесят мест, три уровня, бетонные колонны через каждые шесть метров. Виктор знал эту парковку как свою квартиру — вернее, как свою бывшую квартиру, которую он пропил пятнадцать лет назад.
— Витя, салам алейкум! — Рустам передавал ему смену, улыбаясь своей фирменной золотозубой улыбкой. — Всё спокойно сегодня. На втором уровне лампа мигает, возле места А-15. Я заявку оставил.
— И тебе не хворать, — кивнул Виктор, принимая связку ключей и журнал. — Что-нибудь ещё?
Рустам покачал головой, но задержался. Они работали вместе уже три года, сменяя друг друга каждые двенадцать часов, и за это время научились чувствовать настроение друг друга без слов.
— Ты того... — Рустам почесал затылок. — Не грусти сильно, да? Жизнь, она как вода — всегда дорогу найдёт.
После ухода Рустама Виктор устроился в своей будке у въезда. Мониторы камер наблюдения мерцали, показывая пустые проходы между машинами. Половина одиннадцатого вечера, понедельник — самое тихое время. Жильцы уже дома, гости разъехались, только изредка кто-то спускался за забытой в машине вещью.
Он открыл верхний ящик стола и достал тетрадь в клетку. На обложке было написано «Журнал наблюдений» его аккуратным инженерным почерком. Официальный журнал лежал рядом, но этот был личный. Виктор открыл последнюю запись:
«15 октября. Она пришла в 2:17. Серое пальто, чёрные туфли на низком каблуке. Постояла у машины (Форд Фокус, синий, место B-47) четыре минуты тридцать секунд. Достала ключи, подержала в руке, убрала обратно в сумку. Ушла в 2:22».
Это продолжалось уже два месяца. Каждую ночь, кроме выходных, женщина появлялась на парковке. Всегда в одно и то же время, всегда к одной и той же машине. Виктор сначала думал, что это жена, проверяющая мужа — не уехал ли он к любовнице. Но машина не двигалась с места неделями. Пыль на капоте, листья под дворниками.
В первый раз он заметил её случайно, делая обход. Хотел было окликнуть, спросить, не нужна ли помощь, но что-то остановило. Может быть, то, как она стояла — совершенно неподвижно, словно впав в транс. Или то, как она держала ключи — бережно, как держат фотографию умершего.
Время тянулось медленно. Виктор проверил все три уровня, убедился, что мигающая лампа действительно мигает, вернулся в будку. Заварил чай в своём потрёпанном термосе, достал бутерброды, которые приготовил дома. Чёрный хлеб с сыром, ничего лишнего. В прошлой жизни он бы сейчас достал бутылку. В прошлой жизни он бы уже был пьян к этому времени.
Телефон показывал 2:10. Виктор встал, размял затёкшие ноги и направился на второй уровень, секция B. Он знал, что она придёт — она всегда приходила. Спрятался за колонной в тридцати метрах от места B-47, откуда было хорошо видно и машину, и лестницу.
2:17. Звук шагов по бетону. Медленных, размеренных, как у человека, идущего на казнь. Она появилась из-за поворота — серое пальто, тёмные волосы, собранные в хвост. Виктор прищурился. При тусклом свете парковочных ламп лицо было плохо видно, но что-то в её походке, в повороте головы показалось знакомым.
Женщина подошла к Форду, остановилась в метре от водительской двери. Достала ключи — Виктор услышал тихое позвякивание. Подняла руку к замку, но не вставила ключ. Просто стояла, и её плечи едва заметно вздрагивали.
Она плакала.
Виктор сделал шаг вперёд, и его подошва скрипнула по бетону. Женщина резко обернулась, и свет упал на её лицо.
Мир остановился.
Лена. Его дочь. Его Леночка, которую он не видел пятнадцать лет.
Виктор попятился, врезался спиной в колонну. Она смотрела в его сторону, но, видимо, не могла разглядеть его в тени. Несколько секунд они оба стояли неподвижно, потом Лена быстро развернулась и почти побежала к лестнице.
Виктор сполз по колонне на пол. Сердце колотилось так, что, казалось, рёбра сейчас треснут. Лена. Как она изменилась. Последний раз он видел её двадцатитрёхлетней, в день её свадьбы, на которую его не пригласили. Он пришёл сам, пьяный, устроил скандал. Кричал, что она предательница, что бросает отца ради какого-то хлыща. Охрана вывела его из ресторана, а Лена... Лена сказала только: «Я больше не хочу тебя видеть».
И она сдержала слово.
Остаток ночи прошёл как в тумане. Виктор механически делал обходы, механически отмечал время в журнале, но мысли были далеко. Почему она приходит сюда? Что с машиной? Он проверил по базе — Форд был зарегистрирован на Илью Петровича Волкова. Фамилия мужа Лены была Волкова, он помнил это из свадебного приглашения, которое нашёл в почтовом ящике.
Утром пришёл Рустам, весёлый и выспавшийся.
— Витя, ты чего такой? Заболел?
— Рустам, — Виктор сглотнул. — Ты женщину не видел, которая по ночам приходит? К Форду на B-47?
Рустам нахмурился.
— А, эта... Видел пару раз. Грустная такая. Я думал, может, помощь нужна, хотел подойти, но она всегда быстро уходит.
— Ты... ты её знаешь?
— Знаю, — Рустам кивнул. — Она в двенадцатом подъезде живёт, седьмой этаж. Волкова Елена Викторовна. Я как-то документы ей носил, посылку принимал. Хорошая женщина, только несчастная очень.
— Почему несчастная?
Рустам вздохнул, присел на край стола.
— Муж у неё погиб год назад. Авария страшная была, по телевизору показывали. Пьяный водитель грузовика на встречку вылетел. А она за рулём была, везла мужа из аэропорта. Он погиб, а она выжила. С тех пор, говорят, за руль сесть не может. На работу на такси ездит, хотя машина вот, стоит.
Виктор почувствовал, как подгибаются колени.
— Витя, ты точно в порядке? Может, домой пораньше?
— Нет, я... я в порядке.
Дома Виктор не мог уснуть. Лежал на своей раскладушке в съёмной однушке и смотрел в потолок. Лена потеряла мужа. Лена не может водить. Лена приходит к машине каждую ночь, как он когда-то приходил к бутылке — зная, что это разрушает, но не в силах остановиться.
История повторялась, но в другом ключе. Он разрушил свою жизнь алкоголем, она — чувством вины.
Следующей ночью он ждал её уже на первом уровне, у входа. Когда она появилась в 2:17, он вышел из тени.
— Лена.
Она вздрогнула, обернулась. Глаза расширились от ужаса, потом от гнева.
— Ты? Что ты здесь делаешь?
— Работаю. Я сторож здесь.
— Сторож, — она горько усмехнулась. — Конечно. От инженера до сторожа. Логичная карьера для алкоголика.
Слова били больно, но Виктор стерпел. Он заслужил это.
— Я не пью уже семь лет.
— Поздравляю. Мне уйти или ты закончил?
— Лена, подожди. Я знаю про Илью. Мне очень жаль.
Её лицо окаменело.
— Не смей. Не смей произносить его имя. Ты не имеешь права.
— Я знаю, что не имею. Я просто... Я вижу, как ты приходишь каждую ночь. Я понимаю, что ты чувствуешь.
— Понимаешь? — она шагнула к нему, глаза блестели от слёз. — Ты понимаешь, каково это — убить человека, которого любишь? Ты понимаешь, каково это — видеть каждую ночь его лицо в момент удара? Слышать хруст костей?
— Я понимаю, каково это — разрушить жизнь человека, которого любишь, — тихо сказал Виктор. — Я делал это годами. С тобой, с мамой.
Лена молчала, глядя на него. В тусклом свете парковки она выглядела как призрак — бледная, измождённая, с тёмными кругами под глазами.
— Это не одно и то же.
— Нет, не одно. Но боль похожая. И вина.
— Я не хочу с тобой разговаривать.
Она развернулась и пошла прочь. Виктор не стал её останавливать.
Но она пришла и следующей ночью. И через ночь. Всегда в 2:17, всегда к той же машине. Виктор больше не подходил, только наблюдал издалека, записывал в свой журнал. Иногда она просто стояла, иногда плакала, один раз била кулаком по капоту, пока костяшки не разбились в кровь.
Через две недели Рустам заметил:
— Витя, ты чего за ней следишь?
— Это моя дочь, Рустам.
Рустам присвистнул.
— Вай, дела. И давно не общаетесь?
— Пятнадцать лет.
— Эх, Витя, Витя. У нас говорят: «Даже если между отцом и ребёнком пустыня, где-то есть оазис». Надо искать.
— Она меня ненавидит.
— Ненависть — это перевёрнутая любовь. Если бы не любила, не ненавидела бы.
В ноябре выпал первый снег. Парковка стала ещё холоднее, и Виктор начал брать с собой второй термос с чаем. В 2:10 он поставил его на капот Форда и ушёл.
Лена пришла, как всегда. Увидела термос, замерла. Открыла, понюхала, закрыла. Оставила на капоте и ушла.
На следующую ночь термос исчез. На его месте лежала записка: «Не надо».
Но термос она забрала. И Виктор продолжал их оставлять. Иногда с запиской: «Холодно сегодня» или «Травяной, как ты любила». Она никогда не отвечала, но термосы исчезали.
В декабре, за неделю до Нового года, она не пришла. Виктор прождал до трёх, до четырёх. Проверил все уровни парковки. В пять утра, не выдержав, поднялся на седьмой этаж двенадцатого подъезда. Постоял у двери, прислушался. Тишина.
Он вернулся в будку и нашёл её номер в базе жильцов. Набрал, отменил. Набрал снова.
— Алло? — голос был хриплый, простуженный.
— Лена, это я. Ты не пришла, я волновался.
Долгая пауза.
— Я заболела.
— Тебе что-нибудь нужно? Лекарства, продукты?
— Нет. Спасибо.
Она отключилась.
На следующий день Виктор после смены поднялся к ней с пакетом продуктов и лекарств. Позвонил в дверь. Шаги, потом голос из-за двери:
— Уходи.
— Я оставлю у двери.
— Не надо.
— Лена, открой. Пожалуйста.
— Зачем? Что ты хочешь? Прощения? Я не могу тебе его дать.
— Я не прошу прощения. Я просто хочу помочь.
— Мне не нужна твоя помощь. Мне вообще ничего от тебя не нужно.
Виктор оставил пакет у двери и ушёл.
Она вернулась на парковку через три дня. Похудевшая, с воспалённо блестящими глазами. Подошла к машине, достала ключи и вдруг закричала — надрывно, страшно, как кричат раненые животные. Била кулаками по крыше, пока Виктор не подбежал и не обнял её, прижав руки к бокам.
— Тихо, тихо, Леночка. Всё хорошо.
Она вырывалась, потом обмякла, уткнулась лицом ему в грудь и зарыдала. Они стояли так долго — отец и дочь, в пустой холодной парковке, под мерцающим светом ламп.
— Я не могу, — всхлипывала она. — Не могу сесть за руль. Каждый раз вижу тот грузовик. Слышу, как Илья кричит. А потом тишина. Эта страшная тишина.
— Я знаю.
— Нет, не знаешь! Ты был пьян, ты не помнишь половину того, что творил!
— Я помню всё, — Виктор гладил её по голове. — Каждое слово, которым обидел тебя и маму. Каждый раз, когда не пришёл на твой концерт или родительское собрание. Каждое обещание, которое нарушил. Алкоголь не стирает память, Лена. Он просто делает тебя монстром, который помнит все свои преступления.
Она подняла на него красные от слёз глаза.
— Как ты живёшь с этим?
— День за днём. Минута за минутой. Иногда секунда за секундой. Но живу. Трезвый.
— Семь лет, ты сказал?
— Семь лет и три месяца.
— Почему? Что заставило тебя остановиться?
Виктор помолчал.
— Ты. Вернее, твоя свадьба. Когда меня вывели, я упал на асфальт и увидел своё отражение в луже. Увидел, в кого превратился. И понял, что потерял единственное, что имело значение. Тебя.
Лена отстранилась, вытерла лицо рукавом.
— Но было уже поздно.
— Да. Но не поздно было спасти себя. Хотя бы для того, чтобы не позорить тебя дальше своим существованием.
Они молчали. Где-то наверху хлопнула дверь, звук эхом прокатился по парковке.
— Машина, — сказала Лена. — Илья оставил её мне. В завещании написал: «Чтобы ты могла ехать куда захочешь, когда будешь готова». А я не могу. Прихожу сюда каждую ночь, держу ключи и не могу повернуть их.
— Почему именно в 2:17?
— Это время аварии. 2:17 ночи, трасса М-4. Он возвращался из командировки, рейс задержали. Я поехала встречать...
Голос сорвался. Виктор снова обнял её.
— Пойдём наверх. Я сделаю чай.
— У тебя же смена.
— Позвоню Рустаму. Он подменит.
Квартира Лены была точным отражением её состояния — чистая, но безжизненная. Никаких лишних вещей, никаких фотографий на стенах. Только на холодильнике магнитик из Праги — видимо, из последней совместной поездки.
Виктор сделал чай, нашёл печенье. Они сидели на кухне, как когда-то давно, когда Лена была маленькой и он помогал ей с уроками.
— Расскажи про него. Про Илью.
Лена улыбнулась — впервые за эту ночь.
— Он был... добрый. Очень добрый. Работал врачом, детским хирургом. Дети его обожали. Он умел их успокоить, найти подход к каждому. Мы хотели своих детей...
Она замолчала.
— Он бы не хотел, чтобы ты так мучилась.
— Знаю. Но знание не помогает. Вина сильнее.
— Вина — это тоже зависимость, Лена. Как алкоголь. Ты приходишь к ней каждую ночь, как я приходил к бутылке.
— И как от неё избавиться?
— Никак. Она всегда будет с тобой. Но можно научиться с ней жить. Не давать ей управлять тобой.
— Ты справился.
— С помощью. Группа анонимных алкоголиков, психолог, Рустам — он мой спонсор, между прочим. Один не справишься.
Лена смотрела в чашку.
— Я хожу к психологу. Но не помогает.
— А за руль пробовала с кем-то сесть? Не одна?
— Нет. Боюсь.
— Попробуй со мной.
Она подняла глаза.
— С тобой?
— Почему нет? Я уже разрушил твою жизнь однажды. Хуже не сделаю.
— Это не смешно.
— Я серьёзно. Завтра ночью. В 2:17. Я буду рядом.
Лена долго молчала, потом кивнула.
Следующая ночь выдалась снежной. Виктор ждал у Форда, когда она спустилась — в том же сером пальто, с ключами в руке.
— Я не знаю, смогу ли.
— Просто сядь пока. Дверь открой и сядь.
Она вставила ключ, повернула. Рука дрожала. Села за руль, Виктор устроился на пассажирском сиденье.
— Илья сидел здесь, — прошептала она.
— Да. И он бы хотел, чтобы ты продолжала жить.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что любящие люди всегда хотят, чтобы те, кого они любят, были счастливы. Даже после их ухода.
Лена положила руки на руль. Слёзы текли по щекам, но она не вытирала их.
— Я не могу завести двигатель.
— Не надо. Просто посиди. Почувствуй машину.
Они сидели в тишине. Снег падал на лобовое стекло, тут же тая.
— Знаешь, — сказала Лена, — Илья знал о тебе. Я рассказала ему всё. Про твоё пьянство, про мамину смерть, про то, как я тебя ненавидела.
Виктор молчал.
— И знаешь, что он сказал? Что ненависть — это непереваренная любовь. Что пока я тебя ненавижу, я не свободна. Он хотел, чтобы я тебя нашла, поговорила. Но я не могла. А теперь...
— Теперь уже я тебя нашёл.
— Да. Странно, правда? Понадобилась его смерть, чтобы мы встретились.
— Жизнь вообще странная штука.
Лена повернула ключ в зажигании. Двигатель ожил. Она вздрогнула, но не выключила его.
— Я боюсь.
— Я рядом.
— Ты был пьян рядом все моё детство. Это не помогало.
— Но сейчас я трезвый. Уже семь лет.
Она включила первую передачу. Машина дёрнулась, заглохла.
— Не получается.
— Получится. Ты просто отвыкла. Давай ещё раз.
Снова поворот ключа, снова рокот мотора. На этот раз она плавно отпустила сцепление, и Форд медленно пополз вперёд.
— Вот так. Молодец.
Они проехали по парковке один круг, потом второй. Лена вцепилась в руль, костяшки побелели, но она вела.
— Хватит на сегодня, — сказал Виктор. — Ты молодец. Завтра продолжим.
Она заглушила двигатель, откинулась на спинку сиденья.
— Я сделала это.
— Да. Ты сделала это.
— Папа...
Виктор замер. Пятнадцать лет она не называла его папой.
— Что, Леночка?
— Спасибо.
Они выбрались из машины. Лена заперла её, спрятала ключи в сумку.
— Завтра в это же время?
— Если хочешь.
— Хочу. И... может, не только покататься. Может, поговорим ещё.
— Буду рад.
Она кивнула и пошла к лифту. У дверей обернулась.
— Пап. Семь лет — это долго. Ты молодец.
И ушла, оставив Виктора стоять посреди парковки с комом в горле.
Утром Рустам заметил перемену сразу.
— Витя, ты чего такой радостный? Повышение дали?
— Лучше, Рустам. Намного лучше.
— А, дочка, да? Помирились?
— Начали. Только начали.
— Вот и правильно. У нас говорят: «Дорога в тысячу километров начинается с одного шага».
Следующие недели они встречались каждую ночь. Лена водила всё увереннее, сначала по парковке, потом выехали на пустую ночную улицу. Разговаривали — о прошлом, о настоящем, о будущем, которое вдруг снова появилось у обоих.
— Знаешь, — сказала Лена в одну из ночей, — я думала, что предала Илью, простив тебя.
— И что теперь думаешь?
— Что он был мудрее меня. Он знал, что прощение — это не для того, кого прощаешь. Это для себя. Чтобы освободиться.
— Ты меня простила?
— Процесс идёт. Как твоя трезвость — день за днём.
В феврале Лена устроилась на работу ближе к дому — чтобы не зависеть от такси. В марте они впервые поужинали вместе не на кухне, а в кафе. В апреле она познакомила его со своими друзьями, представив как отца, без оговорок и извинений.
В мае, в годовщину смерти Ильи, они поехали на кладбище вместе. Лена была за рулём. У могилы она сказала:
— Илюша, это мой папа. Тот самый, про которого я тебе рассказывала. Он изменился. И я тоже, наверное. Спасибо тебе за то, что ты был. За то, что любил меня такой сложной. За то, что верил, что я смогу простить.
Виктор положил руку ей на плечо.
— Он был хорошим человеком.
— Да. Был. Но жизнь продолжается, правда?
— Продолжается.
Они постояли ещё немного, потом вернулись к машине. Лена села за руль, завела двигатель.
— Папа, я думаю продать Форд.
— Почему?
— Слишком много воспоминаний. Хочу что-то новое. Своё. Поможешь выбрать?
— Конечно.
Она включила радио. Играла какая-то старая песня про дороги и возвращения.
— Знаешь, что странно? — сказала Лена, выруливая на шоссе. — Я всегда думала, что 2:17 — это время смерти. А оказалось — время возрождения. Моего и твоего.
Виктор улыбнулся, глядя на дорогу впереди.
— Рустам говорит, что жизнь как вода — всегда найдёт дорогу.
— Мудрый человек твой Рустам.
— Да. И друг хороший.
— Познакомишь нас поближе?
— Обязательно.
Они ехали по ночной Москве, отец и дочь, найденные и потерянные, сломанные и исцелённые. В зеркале заднего вида парковка «Серебряного бора» становилась всё меньше, но Виктор знал, что вернётся туда через несколько часов. На свою смену, к своим камерам и журналам.
Но теперь это была просто работа. Не убежище, не наказание — просто работа. А дома, в своей съёмной однушке, на холодильнике теперь висела фотография — он и Лена в кафе, смеющиеся над какой-то шуткой Рустама.
Парковка B-47 опустела через неделю. Новый владелец забрал Форд. Но Виктор всё равно приходил туда в 2:17, просто чтобы вспомнить. Не боль, не вину — а момент, когда всё начало меняться.
Иногда туда спускалась и Лена. Они стояли рядом, молча, глядя на пустое место.
— Думаешь, Илья бы одобрил? — спросила она однажды.
— Думаю, да. Он же хотел, чтобы ты была свободна.
— Свободна, — повторила Лена. — Странное слово. Я думала, это означает «одна». А оказалось — «не одна, но по своему выбору».
— И что ты выбираешь?
— Тебя, папа. Со всем твоим прошлым. Выбираю тебя.
Виктор Семёнович Крылов, шестидесятитрёхлетний сторож подземной парковки, бывший инженер, бывший алкоголик, а теперь — снова отец, почувствовал, как что-то внутри, замёрзшее много лет назад, окончательно оттаяло.
— Спасибо, доченька.
— Не за что, пап. Семья — это не то, что ты заслуживаешь. Это то, что ты выбираешь. Каждый день, каждую минуту.
— Как трезвость.
— Как трезвость, — согласилась она. — Как жизнь после потери. Как прощение. Выбор за выбором, день за днём.
Где-то наверху хлопали двери, шумели лифты — жизнь большого дома продолжалась. А внизу, на втором уровне подземной парковки, на месте B-47, стояли двое людей, научившихся заново быть семьёй.
И это было достаточно. Более чем достаточно.
Это было всё.