Старый дом на Васильевском острове хранил свои секреты долго и терпеливо. Пятиэтажное здание дореволюционной постройки, пережившее блокаду и советскую эпоху, стояло, словно молчаливый свидетель времени. Именно здесь, на третьем этаже, Анна и Михаил Волковы начали ремонт своей первой собственной квартиры.
— Миша, подай мне, пожалуйста, молоток побольше, — попросила Анна, стоя перед стеной между гостиной и спальней. Штукатурка уже местами осыпалась, обнажая старую кирпичную кладку.
— Ты уверена, что эту стену можно сносить? — в который раз спросил Михаил, протягивая инструмент.
— Абсолютно. Я же проверила все документы в БТИ. Это не несущая стена, её поставили уже после войны, при перепланировке.
Удар молотка — и ещё один кусок штукатурки упал на застеленный плёнкой пол. Внезапно молоток провалился глубже обычного, и в стене образовалась небольшая дыра.
— Странно, — пробормотала Анна, присев на корточки. — Здесь какая-то полость.
Она осторожно расширила отверстие. За слоем кирпича действительно обнаружилось пустое пространство — небольшая ниша, искусно замурованная десятилетия назад. Внутри, покрытая толстым слоем пыли, лежала жестяная коробка из-под печенья "Красный Октябрь".
— Миша, иди сюда! — позвала Анна, осторожно извлекая находку.
Михаил подошёл, отряхивая руки от строительной пыли. Его практичный ум сразу начал искать рациональное объяснение.
— Наверное, кто-то прятал деньги или документы. В советское время это было обычным делом.
Но когда Анна открыла коробку, они оба замерли. Внутри лежала пачка писем, перевязанная выцветшей голубой лентой, несколько чёрно-белых фотографий и маленькая бархатная коробочка.
Анна бережно взяла верхнее письмо. Конверт пожелтел от времени, но адрес всё ещё можно было разобрать: "Елизавете Сергеевне Мироновой". Обратного адреса не было, только инициалы в углу — "В.К."
— Давай откроем? — спросила она, глядя на мужа.
— Это чужие письма, Аня. Может, не стоит?
— Но люди, которые их писали, скорее всего, уже... Прошло же больше шестидесяти лет, судя по штемпелю.
Первое письмо было датировано 15 марта 1957 года.
"Дорогая моя Лиза," — читала вслух Анна, — "каждый день без тебя кажется вечностью. Вчера я снова приходил к театру, стоял под твоими окнами репетиционного зала. Видел, как ты танцуешь — такая же прекрасная, как в тот первый вечер, когда мы встретились на премьере 'Жизели'. Знаю, что не должен приходить, что это опасно для нас обоих, но не могу удержаться..."
Голос Анны дрогнул. В письме чувствовалась такая искренняя, глубокая любовь, что даже через десятилетия слова обжигали душу.
— Смотри, здесь фотография, — Михаил взял один из снимков.
На фотографии была запечатлена молодая женщина необычайной красоты. Тёмные волосы собраны в элегантный пучок, точёные черты лица, глаза смотрят прямо в объектив с какой-то загадочной грустью. На обороте — подпись: "Моему В. от твоей Лизы. Март 1957".
Следующие несколько часов они провели, читая письма. История разворачивалась перед ними как роман. Елизавета Сергеевна была балериной Кировского театра, а таинственный В.К. — инженером с оборонного завода. Их любовь была обречена с самого начала — он был женат, она — восходящая звезда балета, за которой пристально следило начальство.
Письма становились всё более тревожными. В.К. писал о слежке, о странных людях возле его дома, о том, что на заводе начались проверки.
Последнее письмо было датировано 23 октября 1958 года:
"Лиза, любовь моя, это последнее письмо, которое я смогу тебе написать. Завтра меня переводят в закрытый город. Говорят, это повышение, но мы оба знаем правду. Кто-то донёс. Я не знаю, увидимся ли мы снова. Прошу тебя, ради всего святого, уничтожь все мои письма. Забудь меня. Живи дальше. Выйди замуж, будь счастлива. Но знай — я буду любить тебя до последнего вздоха. Твой навеки, В."
— Но она не уничтожила письма, — тихо сказала Анна. — Спрятала их здесь.
— Интересно, что с ней стало? — задумчиво произнёс Михаил.
Анна открыла бархатную коробочку. Внутри лежало кольцо — простое серебряное кольцо с маленьким александритом.
— Миша, мы должны попытаться найти её или её родственников. Эти письма... они слишком личные, чтобы просто выбросить.
— Аня, прошло больше шестидесяти лет. Она наверняка уже умерла.
— А если нет? Ей было бы сейчас около девяноста. Это возможно.
На следующий день Анна отправилась в архив Мариинского театра. Библиотекарь, пожилая женщина с добрыми глазами, помогла найти нужные документы.
— Елизавета Сергеевна Миронова, — читала библиотекарь. — О, да, была такая балерина. Очень талантливая, подавала большие надежды. Но в 1958 году внезапно ушла из театра. Здесь написано — по состоянию здоровья. Странно, она была совсем молодая, двадцать шесть лет.
— А что с ней стало потом?
— Информации больше нет. Словно исчезла.
Анна вернулась домой расстроенная, но не сдавалась. Она проверила адресные книги, искала в интернете, даже сходила в ЗАГС. Елизавета Сергеевна Миронова словно растворилась в воздухе после 1958 года.
Прошла неделя. Ремонт продолжался, но Анна не могла выбросить из головы историю Елизаветы. Коробка с письмами стояла на полке в их временной спальне, и каждый вечер Анна перечитывала одно или два письма.
Однажды утром, когда Михаил уже ушёл на работу, в дверь позвонили. На пороге стояла пожилая женщина — их соседка с четвёртого этажа.
— Добрый день, милая, — сказала она. — Я Мария Петровна Козлова. Живу прямо над вами. Слышала, вы делаете ремонт. Я хотела предупредить — будьте осторожны со стенами, дом старый.
— Спасибо за заботу, — улыбнулась Анна. — Хотите чаю? Извините за беспорядок.
Мария Петровна грациозно прошла в квартиру. Даже в свои годы она двигалась с особым изяществом, держала спину прямо, а голову — гордо поднятой.
— Я живу здесь уже тридцать лет, — сказала она, усаживаясь на единственный не заваленный вещами стул. — Эта квартира долго пустовала до вас.
Пока Анна заваривала чай, её взгляд упал на коробку с письмами. Внезапная мысль пронзила её — а что, если Мария Петровна что-то знает о прежних жильцах?
— Мария Петровна, вы случайно не знали, кто здесь жил раньше? В пятидесятые годы?
Старушка на мгновение замерла, потом осторожно ответила:
— Это было так давно, милая. Я тогда и сама в другом районе жила.
Анна принесла чай и, поддавшись импульсу, взяла одну из фотографий.
— Мы нашли во время ремонта старые фотографии. Вот, посмотрите, может, узнаете кого-то?
Она протянула фотографию Елизаветы. Мария Петровна взяла снимок, и Анна увидела, как дрогнули её пальцы.
— Красивая женщина, — тихо сказала старушка. — Но я её не знаю.
Она вернула фотографию, но Анна заметила, как изменилось её лицо. Глаза, всё ещё яркие, несмотря на возраст, смотрели теперь настороженно.
— Мне пора, — внезапно сказала Мария Петровна, поднимаясь. — Спасибо за чай.
После её ухода Анна долго сидела, размышляя. Что-то в реакции старушки её насторожило. Она взяла письмо и фотографию и поднялась на четвёртый этаж.
Дверь открылась не сразу.
— Мария Петровна, простите, что беспокою. Я забыла спросить — вы ведь наверняка знаете историю нашего дома? Может быть, слышали о балерине, которая здесь жила?
— Нет, — отрезала старушка. — Ничего не знаю.
Но Анна уже смотрела не на её лицо, а на руки, державшие дверную ручку. На безымянном пальце правой руки было кольцо. Простое серебряное кольцо с александритом.
— Елизавета Сергеевна? — прошептала Анна.
Старушка покачнулась. Анна быстро поддержала её под руку и помогла войти в квартиру.
Квартира Марии Петровны была обставлена со вкусом. На стенах — репродукции Дега, в углу — старое пианино, а на полках — множество книг. И фотографии. Театральные фотографии.
Они сели на диван. Долгое время обе молчали.
— Как вы догадались? — наконец спросила старушка.
— Кольцо. Точно такое же было в коробке с письмами.
Елизавета Сергеевна — теперь уже не было смысла называть её Марией Петровной — закрыла глаза.
— Я думала, что никогда больше их не увижу. Думала, дом снесут, или... Шестьдесят лет я живу под чужим именем. Шестьдесят лет.
— Что случилось? — осторожно спросила Анна.
— Владимир, — голос старушки дрогнул. — Владимир Константинович Петров. Мы встретились на премьере. Он пришёл с женой, а я танцевала партию Жизели. После спектакля был приём, мы разговорились... Это была любовь с первого взгляда, как бы банально это ни звучало.
Она встала, подошла к окну.
— Мы встречались тайно больше года. Он хотел развестись, но это было невозможно. Его жена была дочерью важного партийного чиновника. А потом кто-то донёс. Может быть, кто-то из театра — я ведь отказала одному высокопоставленному поклоннику. А может, жена узнала.
— И его отправили в закрытый город?
— Да. А мне... мне предложили выбор. Либо я исчезаю, меняю имя, город, всё — либо отправляюсь туда, откуда не возвращаются. Я выбрала жизнь. Трусливо выбрала жизнь.
— Это не трусость, — возразила Анна. — Это разум.
— Я уехала в Москву, потом в Свердловск. Работала в детской балетной школе под чужим именем. Вышла замуж за хорошего человека, но так и не смогла его полюбить. Он умер десять лет назад. Детей у нас не было. А пять лет назад я вернулась в Петербург. Не знаю зачем. Наверное, чтобы умереть там, где была счастлива.
— А Владимир?
— Не знаю. После того последнего письма — ничего. Я пыталась узнать в девяностые, когда архивы открыли, но... Словно его никогда не существовало.
Анна молча встала, вышла и через минуту вернулась с коробкой.
— Это ваше, — сказала она, протягивая письма.
Елизавета Сергеевна взяла коробку дрожащими руками. Открыла, достала верхнее письмо.
— "Дорогая моя Лиза", — прочитала она, и по её щекам потекли слёзы. — Шестьдесят лет я мечтала снова прочесть эти слова.
Следующие несколько часов они провели вместе. Елизавета Сергеевна рассказывала о своей жизни, о театре тех лет, о Владимире. Анна слушала, завороженная.
— Знаете, — сказала старушка, — я всегда верила, что эти письма найдут. Что кто-то узнает нашу историю. Спасибо вам.
— Елизавета Сергеевна, а можно вопрос? Почему вы поселились именно в этом доме?
— Сентиментальность старости. Я не могла жить в той квартире — там теперь другие люди. Но хотела быть рядом. Иногда спускаюсь на третий этаж, стою у двери. Вспоминаю.
Когда Анна собралась уходить, Елизавета Сергеевна взяла её за руку.
— Можно просьба? Не рассказывайте никому. Пусть Мария Петровна Козлова так и умрёт Марией Петровной. А Елизавета Миронова... пусть она останется в этих письмах. Молодой, влюблённой, счастливой.
Анна кивнула.
Вечером она рассказала всё Михаилу. Он слушал молча, потом обнял жену.
— Ты сделала доброе дело, — сказал он.
— Знаешь, что самое грустное? Они оба живы все эти годы, любили друг друга, но так и не смогли быть вместе. Из-за страха, из-за системы, из-за обстоятельств.
— Но у них была любовь. Пусть короткая, но настоящая. Это больше, чем есть у многих.
Через месяц ремонт был закончен. Стену между комнатами снесли, квартира стала просторной и светлой. На новоселье пришли друзья, родственники. И Мария Петровна с четвёртого этажа.
Она подарила им старинные настенные часы.
— Это из моей прошлой жизни, — тихо сказала она Анне. — Пусть отсчитывают время вашего счастья.
Прошёл год. Анна была на седьмом месяце беременности, когда Мария Петровна постучала в дверь.
— Я хотела попросить об одолжении, — сказала она. — Я плохо себя чувствую последнее время. Врачи говорят... неважно, что они говорят. Но если со мной что-то случится, в моей квартире, в спальне, в комоде лежит конверт. Отправьте его по адресу, который там указан. Пожалуйста.
— Мария Петровна, не говорите так!
— Милая моя, мне восемьдесят девять. Я прожила длинную жизнь. Не ту, которую мечтала, но всё же жизнь. Обещайте мне.
Анна обещала.
Мария Петровна умерла тихо, во сне, через два месяца после рождения дочери Волковых. Анна нашла конверт точно там, где было сказано. На нём был адрес в Нижнем Новгороде и имя: Владимир Константинович Петров.
Внутри была записка: "Если он жив, скажите, что я ждала. Всегда ждала. Е."
Анна поехала сама, оставив малышку с Михаилом. Адрес привёл её в небольшой частный дом на окраине города. Дверь открыл пожилой мужчина, всё ещё высокий и прямой, несмотря на возраст.
— Владимир Константинович Петров?
— Да, это я.
— Меня зовут Анна Волкова. Я приехала из Петербурга. У меня есть для вас письмо от... от Елизаветы Сергеевны Мироновой.
Старик побелел и схватился за косяк.
— Лиза? Она жива?
Анна молча покачала головой и протянула конверт. Владимир Константинович взял его дрожащими руками, прочёл записку.
— Она ждала, — прошептал он. — Боже мой, она ждала. А я... я искал её сорок лет. Когда вышел из закрытого города в восемьдесят девятом, первое, что сделал — поехал в Ленинград. Но её нигде не было. Словно исчезла. Я решил, что она умерла. Или вышла замуж и уехала. Перестал искать только лет десять назад.
Он заплакал. Анна неловко стояла рядом, не зная, что сказать.
— Расскажите мне о ней, — попросил он. — Расскажите, как она жила.
Анна рассказала всё, что знала. О Марии Петровне Козловой, о письмах в стене, о их встречах, о последних месяцах.
— Она сохранила ваши письма, — сказала Анна. — Все до единого. Перечитывала их.
— У меня тоже есть её письма, — Владимир Константинович встал, подошёл к серванту, достал точно такую же жестяную коробку. — Я нарушил все инструкции, когда не уничтожил их. Но не смог.
Когда Анна уезжала, он дал ей фотографию — ту самую, где они вместе, молодые и счастливые.
— Передайте моей внучке, когда подрастёт, — сказал Владимир Константинович. — Пусть знает, что любовь существует. Настоящая любовь. Та, что переживает года, разлуки, даже смерть.
Дочку Волковых назвали Елизавета. Лиза. Она выросла красивой и талантливой девушкой, стала художницей. На её рабочем столе всегда стояла старая фотография — молодые мужчина и женщина, смотрящие друг на друга с такой любовью, что даже чёрно-белый снимок не мог скрыть сияния их глаз.
А в квартире на третьем этаже, в новой стене между гостиной и спальней, Анна оставила маленькую нишу. Туда она положила копии двух писем — первого и последнего, фотографию и записку: "Здесь жила любовь. 1957-1958. И навсегда."
Потому что некоторые истории не должны быть забыты. Потому что любовь, настоящая любовь, достойна памяти. Даже если она не получила счастливого конца при жизни, она продолжает жить в сердцах тех, кто о ней узнал.
И каждый раз, когда Анна проходила мимо той ниши, она вспоминала слова Елизаветы Сергеевны: "Я прожила не ту жизнь, которую мечтала, но в ней был он. Пусть всего год, но это был лучший год моей жизни. И ради этого года стоило прожить все остальные восемьдесят девять."