Вы знаете, что такое переезд? Это когда вся твоя жизнь помещается в три чемодана, а душа - нет. Душа остаётся где-то между прошлым и будущим, в самолёте на высоте десять тысяч метров. Вот и Зухра Каримова, тридцати двух лет от роду, библиотекарь по призванию и педант по натуре, сидела в аэропорту Пулково и смотрела в окно на серое небо. В Ташкенте сейчас солнце. Всегда солнце. А здесь... здесь другая арифметика.
Адрес был написан аккуратным почерком на листочке: Васильевский остров, 7-я линия, дом 26, квартира 14, комната 3. Комната три. Не квартира - комната. В Ташкенте у неё была квартира. Маленькая, но своя. С балконом, где росли помидоры. Здесь ей предложили комнату в коммунальной квартире. "Это же центр города!" - восклицали в отделе кадров Российской национальной библиотеки. "Вам повезло!" Повезло. Да.
Дверь открыл мужчина неопределённого возраста - где-то между шестьюдесятью и вечностью. Седые волосы торчали во все стороны, как антенны у старого радиоприёмника. Халат был надет поверх свитера, свитер поверх рубашки, и всё это великолепие венчали тапочки с помпонами.
- Зухра? - спросил он, прищурившись. - Каримова?
- Да, это я.
- Семён Аркадьевич, - представился он и тут же добавил: - Комната три - это направо по коридору, потом налево, потом опять направо. Но сначала - правила!
Правила. О, эти правила! Семён Аркадьевич достал из кармана халата сложенный вчетверо листок, расправил его с торжественностью человека, разворачивающего Конституцию, и начал читать:
- Пункт первый: кухня делится на зоны. У каждого своя полка в холодильнике. Трогать чужое - преступление. Пункт второй: ванная по расписанию. Понедельник, среда, пятница - чётные комнаты, вторник, четверг, суббота - нечётные. Воскресенье - война всех против всех, кто первый встал. Пункт третий...
Зухра слушала и чувствовала, как её мир, такой упорядоченный и логичный, начинает трещать по швам. В Ташкенте всё было просто: жарко - включи кондиционер, хочется есть - иди на кухню, хочется помыться - иди в ванную. Здесь же была высшая математика человеческих отношений.
- ...пункт двадцать седьмой, - продолжал Семён Аркадьевич, - использование фена после двадцати трёх часов карается общим презрением. Пункт двадцать восьмой...
- Простите, - робко прервала его Зухра, - а сколько всего пунктов?
- Сорок три, - гордо ответил Семён Аркадьевич. - Но это только основные. Есть ещё приложения по праздникам и форс-мажорным обстоятельствам.
В этот момент из глубины квартиры появилась женщина в цветастом халате и бигудях. Лицо её выражало одновременно любопытство, подозрение и готовность дать совет по любому вопросу.
- Новенькая? - спросила она, оглядывая Зухру с ног до головы. - Я Алла Витальевна, комната пять. Вы откуда?
- Из Ташкента.
- О! - воскликнула Алла Витальевна. - У меня подруга в Ташкенте была! Может, знаете - Валентина Петровна Сидорова?
- Нет, не знаю.
- Как не знаете? Она же там известная! В универмаге работала!
Зухра деликатно пожала плечами. Ташкент - город с двумя миллионами жителей, но объяснять это Алле Витальевне было бесполезно. Для неё весь мир делился на "наших" и "не наших", и если ты из Ташкента, то обязан знать всех "наших" в Ташкенте.
Комната номер три оказалась узкой, как пенал, с окном, выходящим во двор-колодец. Мебель - советское наследие: диван-книжка, который, судя по звукам, издавал агонию при каждой попытке разложить его, шкаф с зеркалом, в котором отражение было слегка искажённым, и стол у окна. На столе - следы прежних жильцов: пятна от чашек, образующие олимпийские кольца, и выцарапанная надпись "Здесь был Вася".
Первая ночь прошла в попытках понять акустику коммуналки. В два часа ночи кто-то пошёл в туалет, и это звучало как марш-бросок батальона. В три - заработал холодильник на кухне, гудящий как турбина самолёта. В четыре - зашуршали мыши. Или соседи. Или мыши у соседей.
А в пять утра случилось чудо. Зухра проснулась от странного ощущения. Комната была залита светом. Но не обычным утренним светом, а каким-то неправильным, словно кто-то забыл выключить солнце на ночь. Белые ночи. Она слышала о них, читала, но представляла себе это иначе. Романтичнее, что ли. А тут - просто светло, когда должно быть темно. Ещё одно нарушение привычной арифметики.
На кухне уже колдовал Семён Аркадьевич. Он варил кофе в турке, и делал это с таким серьёзным видом, словно управлял ядерным реактором.
- Не спится? - спросил он, не оборачиваясь. - Первый раз белые ночи - это да. Я когда сюда переехал из Омска, месяц не спал. Думал, с ума сойду. А потом привык. Ко всему привыкаешь. Даже к счастью.
Он налил кофе в две чашки - себе и ей. Не спрашивая, хочет ли она. Просто налил.
- У нас тут своя философия, - продолжал он, усаживаясь за кухонный стол. - Коммуналка - это как модель вселенной. Каждый в своей комнате - отдельная планета. Но орбиты пересекаются. На кухне, в ванной, в коридоре. И надо так двигаться, чтобы не столкнуться. Понимаете?
Зухра кивнула, хотя не очень понимала. В Ташкенте всё было проще. Там люди или дружили, или нет. А здесь - странное состояние между. Не враги, но и не друзья. Соседи. Со-седи. Те, кто сидят рядом, но каждый на своём стуле.
Через неделю произошёл Инцидент. Так это потом назвали в протоколе экстренного собрания жильцов. Зухра решила сварить плов. Настоящий узбекский плов. Купила барбарисовый рис, правильное мясо, морковь, которую надо резать соломкой, а не тереть на тёрке, как делают русские.
Всё шло хорошо, пока она не отлучилась в комнату за зирой. Вернувшись, она обнаружила Аллу Витальевну, которая "улучшала" плов.
- Я добавила лаврушечки, - гордо сообщила она. - И томатной пасты немножко. А то какой-то он у вас бледный!
Зухра смотрела на изуродованный плов и чувствовала, как внутри поднимается волна. Не гнева - чего-то большего. Это было покушение на святое. На идентичность. На последнюю связь с домом.
- Зачем? - только и смогла выдавить она.
- Как зачем? Вкуснее же! У нас всегда так делают!
У нас. У вас. Эти два слова повисли в воздухе кухни как невидимая граница.
Семён Аркадьевич, привлечённый шумом, оценил ситуацию одним взглядом.
- Алла Витальевна, - сказал он строго, - пункт пятнадцатый правил. Помните?
- Какой ещё пятнадцатый?
- Не вмешиваться в кулинарные процессы соседей без письменного разрешения.
- Не было такого пункта!
- Был. В редакции две тысячи восемнадцатого года. Вы не читали последние поправки?
Алла Витальевна фыркнула и удалилась. Семён Аркадьевич подмигнул Зухре.
- Не было, конечно, никакого пункта. Но она не помнит все сорок три, так что можно импровизировать. Давайте я помогу спасти, что можно спасти.
Они спасали плов два часа. Выбирали лавровые листы пинцетом. Промывали рис. Начинали заново. И в процессе этого спасения что-то изменилось. Зухра рассказывала, как правильно делать зирвак - основу плова. Семён Аркадьевич рассказывал, как в блокаду его бабушка варила суп из обойного клея. Истории переплетались, как ингредиенты в казане.
- Знаете, - сказал Семён Аркадьевич, пробуя наконец готовый плов, - а ведь математика везде одинаковая. Два плюс два - четыре. И в Ташкенте, и в Петербурге. Просто записывается по-разному.
Прошёл месяц. Зухра научилась спать при свете белых ночей - купила маску для сна в аптеке, где фармацевт сочувственно кивнула: "Приезжая?" Научилась различать шаги соседей - у Семёна Аркадьевича поступь бывшего моряка, чёткая и размеренная, у Аллы Витальевны - шарканье тапочек, у студента из седьмой комнаты - прыжки через ступеньку.
Научилась главному - петербургскому искусству мирного сосуществования в ограниченном пространстве. Это как японское искусство оригами, только вместо бумаги - люди, и надо так сложиться, чтобы все поместились и никому не было больно.
В один из дождливых вечеров - а они все тут дождливые - Зухра сидела на кухне и читала. Вошла Алла Витальевна с кастрюлей борща.
- Попробуете? - спросила она неожиданно мирно. - Только не добавляйте туда ничего восточного!
Это была шутка. Первая шутка Аллы Витальевны, обращённая к Зухре. Мирное предложение, завёрнутое в юмор.
- Только если вы попробуете мои манты, - ответила Зухра. - Но без лаврового листа!
Они засмеялись. Семён Аркадьевич, проходивший мимо, остановился.
- О, процесс интеграции пошёл! Знаете, как физики говорят? Всякая замкнутая система стремится к равновесию. Вот и мы - стремимся.
- Семён Аркадьевич, - сказала Алла Витальевна, - а давайте новый пункт правил добавим. Пункт сорок четыре: раз в месяц - общий ужин. Каждый готовит что-то своё.
- Национальное? - уточнила Зухра.
- Любимое, - поправил Семён Аркадьевич. - У меня вот любимое - яичница. Я её так делаю, что Париж отдыхает!
- Яичница - это не блюдо! - возмутилась Алла Витальевна.
- А кто сказал, что должно быть блюдо? В правилах не написано!
И опять они засмеялись. Зухра подумала, что смех в коммуналке звучит иначе, чем в отдельной квартире. Он отражается от стен, усиливается, множится. Как будто смеются не три человека, а все прежние жильцы тоже. Все, кто когда-то стоял на этой кухне, варил кофе в турке, спасал плов, придумывал правила.
В воскресенье случилось маленькое чудо. Зухра проснулась от тишины. Полной, абсолютной тишины. Ни шагов, ни гудения холодильника, ни шуршания. Выглянула в коридор - пусто. На кухне - записка от Семёна Аркадьевича: "Все ушли. Алла Витальевна - к дочке, я - на радиорынок. Студент уехал к родителям. Квартира ваша. Пользуйтесь!"
Целая квартира. Вся. Можно ходить по коридору, не думая о том, что потревожишь соседей. Можно петь в ванной. Можно занять всю кухню своими кастрюлями.
Но Зухра обнаружила странную вещь - ей было неуютно. Слишком тихо. Слишком просторно. Слишком... одиноко. Она сварила чай, села за кухонный стол и стала ждать. Чего? Возвращения соседей. Возвращения привычного шума. Возвращения жизни.
Первым вернулся Семён Аркадьевич с огромным радиоприёмником под мышкой.
- "Спидола-230"! - объявил он с порога. - Раритет! Тысяча девятьсот семьдесят второй год! Сейчас настроим - весь мир поймаем!
Потом вернулась Алла Витальевна с банками варенья от дочки.
- Это вам, - сказала она Зухре. - Облепиховое. От простуды помогает. А то вы тут с непривычки ещё заболеете.
К вечеру вернулся студент. Квартира ожила. Загудел холодильник, зашумела вода в трубах, заскрипели половицы. И Зухра поняла - вот она, петербургская арифметика. Один плюс один плюс один не равно трём. Это равно чему-то большему. Семье? Нет, не семье. Но и не просто соседям. Чему-то среднему, для чего в узбекском языке нет слова.
Прошло три месяца. Зухра уже не замечала белых ночей. Научилась отличать дождь, который пройдёт через час, от дождя, который зарядил на весь день. Знала, в какой булочной самый вкусный хлеб, а в какой аптеке не надо стоять в очереди.
В Российской национальной библиотеке её ценили. Она привела в порядок фонд восточной литературы, наладила связи с библиотеками Средней Азии, организовала выставку "Шёлковый путь знаний".
- Вы наша находка! - говорил директор. - Надеюсь, вы у нас надолго?
Надолго. Это слово она обдумывала, возвращаясь домой. Домой - на Васильевский остров, 7-я линия, дом 26, квартира 14, комната 3. Когда комната стала домом? Когда соседи стали... кем? Не друзьями, но кем-то важным.
На кухне, как обычно по вечерам, собрался консилиум. Семён Аркадьевич чинил радиоприёмник Аллы Витальевны, попутно рассказывая о преимуществах ламповой техники перед транзисторной. Алла Витальевна вязала и комментировала новости из телевизора, который бормотал в углу. Студент Петя (он появился в квартире месяц назад) делал уроки, периодически задавая Зухре вопросы по английскому.
- А как будет "дом" по-английски? - спросил он.
- House, - ответила Зухра. - Или home.
- А в чём разница?
Зухра задумалась. House - это здание. Home - это... что?
- Home - это там, где тебя ждут, - неожиданно сказал Семён Аркадьевич. - Где твоя зубная щётка знает своё место. Где ты знаешь, какая половица скрипит. Где твои соседи...
Он не закончил фразу, но все поняли.
В тот вечер Зухра звонила маме в Ташкент.
- Как ты там, доченька? Не замёрзла?
- Нет, мама. Тут... тепло.
- Как тепло? Ты же говорила, там всегда дождь и холод!
- Дождь есть. Холод тоже. Но тепло по-другому.
Мама не поняла. Как объяснить, что тепло - это когда Семён Аркадьевич молча наливает тебе кофе утром, уже зная, сколько сахара ты кладёшь? Когда Алла Витальевна покупает тебе любимый сыр, хотя ты никогда не просила? Когда студент Петя стучится вечером: "Зухра Аббасовна, а можно ещё раз про Present Perfect?"
Как объяснить петербургскую арифметику человеку, который знает только ташкентскую?
В конце разговора мама спросила:
- Ты вернёшься?
Зухра посмотрела в окно. Там, во дворе-колодце, горел одинокий фонарь. Дождь рисовал косые линии в его свете. Где-то загудела сирена скорой помощи. Город жил своей странной, нелогичной, красивой жизнью.
- Я уже дома, мама, - сказала она.
И это была правда. Не вся правда - у неё теперь было два дома. Но это уже другая арифметика. Более сложная. Но Зухра была библиотекарем. А библиотекари умеют работать со сложными системами.
На кухне Семён Аркадьевич торжественно включил отремонтированный приёмник. Поймал какую-то восточную станцию. Заиграла узбекская музыка.
- Это вам, - сказал он Зухре. - Чтобы не скучали.
Зухра улыбнулась. Не скучать по дому, живя в доме. Ещё одно уравнение петербургской арифметики. Сложное, но решаемое.
А за окном шёл дождь. Обычный питерский дождь. Который идёт всегда. И это тоже было правильно. Потому что в правильной арифметике должны быть константы. Что-то неизменное. Как дождь в Питере. Как солнце в Ташкенте. Как люди, которые становятся близкими не потому, что они родственники, а потому, что делят с тобой кухню, коридор и эту странную, нелепую, прекрасную жизнь в коммунальной квартире на Васильевском острове.
Пункт сорок пятый правил, который Семён Аркадьевич добавил на следующий день: "Дом там, где тебя понимают без слов. Даже если ты говоришь с акцентом."
И все подписались под этим пунктом. Даже Алла Витальевна, которая добавила от себя: "Но борщ всё равно лучше плова!" А Зухра приписала внизу мелким почерком: "Смотря какого плова и какого борща".
И это тоже была арифметика. Петербургская. Где один плюс один может равняться бесконечности. Если правильно считать.