Семён Петрович открыл дверь мастерской в семь утра, как делал это последние пятьдесят лет. Ключ повернулся в замке с тем же скрипом, что и вчера, и позавчера, и тысячу дней назад. Только сегодня этот звук отдавался в груди особенной болью — завтра дверь уже не откроется. Завтра здесь будет кофейня. Или магазин смартфонов. Или ещё что-нибудь современное и бездушное.
Он включил свет — старая лампа над рабочим столом мигнула три раза, прежде чем зажечься ровным жёлтым светом. В мастерской пахло машинным маслом, металлом и временем. Да, именно временем — Семён Петрович был уверен, что время имеет запах. Это смесь пыли, старого дерева и чего-то неуловимого, что оседает на вещах, когда через них проходят годы.
На полках вдоль стен тикали часы. Десятки часов. Напольные и настенные, карманные и наручные, с кукушкой и без, с боем и простые. Каждые ждали своего часа, своего хозяина. Некоторые ждали уже годами — их владельцы умерли, уехали или просто забыли. Но Семён Петрович не выбрасывал их. Часы — это не просто механизмы, это хранители памяти. В каждых запечатлён кусочек чьей-то жизни.
Он сел за стол, достал лупу, разложил инструменты. Крошечные отвёртки, пинцеты, масленки — всё на своих местах, как солдаты перед последним боем. Руки не дрожали. Семьдесят восемь лет, а руки всё ещё твёрдые. Это главное для часовщика — твёрдые руки и ясный взгляд. Пока есть и то, и другое, можно работать.
Первый посетитель пришёл в девять. Дверь открылась с колокольным звоном — маленький колокольчик над входом Семён Петрович повесил ещё в первый день работы. Вошёл мужчина средних лет, в дорогом костюме, с напольными часами в руках.
— Семён Петрович? — спросил он неуверенно. — Мне сказали, вы закрываетесь. Это правда?
— Правда, — кивнул старик. — Но сегодня ещё работаю. Показывайте, что там у вас.
Мужчина поставил часы на стол. Красивые, старинные, с маятником в виде солнца. Семён Петрович открыл дверцу, заглянул внутрь. Механизм был забит пылью, некоторые шестерёнки проржавели, но в целом — восстановить можно.
— Это от деда достались, — сказал мужчина. — Стояли на чердаке лет двадцать. Жена говорит — выбрось, купим новые, электронные. А я... не знаю. Рука не поднимается.
Семён Петрович кивнул. Он понимал. О, как он понимал! Его собственные напольные часы, подаренные отцом на свадьбу, стояли в углу мастерской и отбивали каждый час вот уже полвека. Когда отец дарил их, сказал: "Пусть отсчитывают только счастливые часы". И они отсчитывали. И счастливые, и горькие, и пустые, и полные. Все.
— Оставляйте, — сказал он мужчине. — К вечеру будут как новые.
Когда посетитель ушёл, Семён Петрович принялся за работу. Разобрал механизм, промыл каждую деталь, смазал, собрал обратно. Руки двигались сами собой — мышечная память пятидесяти лет. И пока он работал, вспоминал.
Вспоминал, как впервые разобрал часы — отцовские карманные. Было ему тогда десять лет. Разобрал из любопытства и не смог собрать. Отец не ругался, только сказал: "Хочешь понять, как устроено время? Научись сначала его чинить". И отвёл к старому часовщику Абраму Моисеевичу. Тот принял мальчишку в подмастерья, научил всему, что знал сам. А знал он многое — не только про шестерёнки и пружины, но и про людей, про жизнь, про то, как время лечит и калечит, как оно течёт по-разному для разных людей.
В одиннадцать пришла женщина. Молодая, красивая, но с такой печалью в глазах, что Семён Петрович сразу понял — горе у неё. Протянула наручные часы — мужские, дорогие, но не в цене дело.
— Остановились, — сказала она тихо. — В тот день, когда... когда мужа не стало. Ровно в три пятнадцать. С тех пор не идут. Уже год.
Семён Петрович взял часы, осмотрел. Механизм был в порядке, просто нужно было завести и почистить. Но он понимал — дело не в механизме. Иногда часы останавливаются не от поломки, а от горя. Впитывают его в себя и замирают, как сердце в момент страшного известия.
— А починить хотите? — спросил он осторожно.
Женщина помолчала, потом кивнула:
— Сын подрастает. Хочу отдать ему, когда станет взрослым. Пусть идут. Пусть отсчитывают его время, не папино.
Мудрая женщина. Семён Петрович принялся за работу. Эти часы требовали особого подхода — нежного, деликатного. Он чистил их, как хирург оперирует сердце, стараясь не потревожить память, запечатлённую в металле. И вспоминал Марию, свою Машеньку, которая умерла десять лет назад. Её часики — маленькие, золотые, с гравировкой "Моей единственной" — лежали у него в ящике стола. Он так и не смог их завести после её смерти. Не смог и выбросить. Они лежали там, остановленные, как их совместная жизнь.
После обеда пришёл молодой человек с электронными часами. Японскими, многофункциональными, с кучей кнопок и циферблатов.
— У вас такое чинят? — спросил он.
Семён Петрович покачал головой:
— Это не ко мне. Это в сервисный центр надо.
— А где он?
— Не знаю. Поищите в интернете.
Молодой человек ушёл разочарованный. А Семён Петрович подумал, что правильно делает, что закрывается. Новому времени не нужны старые часовщики. Новому времени вообще не нужны часы — оно само себя отсчитывает в смартфонах, компьютерах, на экранах телевизоров. Механические часы стали анахронизмом, как и он сам.
В три часа дверь открылась снова. Вошёл бизнесмен — Семён Петрович сразу определил по уверенной походке, дорогому костюму и взгляду человека, привыкшего, что мир вертится вокруг него. В руках у него были швейцарские часы — Семён Петрович узнал марку, очень дорогая, очень престижная.
— Мастер, — начал бизнесмен без предисловий, — нужно срочно починить. Завтра лечу в Швейцарию на переговоры, без часов никак. Это подарок от партнёров, понимаете? Статус.
Семён Петрович взял часы, осмотрел. Сломана заводная головка — пустяк, минут пятнадцать работы.
— Сколько? — спросил бизнесмен.
— Тысяча рублей.
— Хорошо. А за срочность?
— Срочность бесплатно. Всё равно последний день работаю.
Бизнесмен удивился:
— Как последний? А куда же я буду часы носить?
— В сервисный центр. Их теперь много.
— Но они же не понимают! Они просто меняют детали. А вы... вы чувствуете часы.
Странно было слышать такое от человека, для которого часы — просто статусная вещь. Но Семён Петрович промолчал, принялся за работу. Пока менял заводную головку, бизнесмен ходил по мастерской, разглядывал часы на полках.
— Сколько их у вас...
— Много. Некоторым по сто лет.
— И все работают?
— Все. Я их завожу каждое утро. Чтобы не останавливались. Остановившиеся часы — плохая примета.
Бизнесмен задумался, потом спросил:
— А почему закрываетесь? Возраст?
— Время. Моё время здесь закончилось. Владелец здания продаёт помещение. Говорит, часовая мастерская нерентабельна. Кофейня выгоднее.
— А переехать?
— Куда? И зачем? Я здесь пятьдесят лет. Здесь каждая стена помнит меня, а я помню каждую царапину на полу. Нет, не поеду никуда. Закроюсь и всё.
Бизнесмен забрал починенные часы, оставил на столе пять тысяч — "сдачи не надо" — и ушёл. А Семён Петрович остался сидеть, глядя на купюры. Деньги. Бумажки. Их нельзя починить, когда они рвутся. Их можно только выбросить и взять новые. Не то что часы. Часы можно чинить бесконечно, передавать из поколения в поколение, и они будут нести в себе память о всех, кто их носил.
К пяти вечера он починил напольные часы первого посетителя, упаковал женские часики в бархатную коробочку, привёл в порядок рабочее место. Сел в старое кресло, закрыл глаза. Усталость навалилась вдруг, тяжёлая, как будто все пятьдесят лет работы разом легли на плечи. Он задремал под мерное тиканье десятков часов.
Разбудил его колокольчик над дверью. Семён Петрович открыл глаза и увидел мальчика лет восьми. Мальчик стоял в дверях, держа в руках что-то завёрнутое в газету, и смотрел на мастерскую круглыми от восхищения глазами.
— Дедушка, — сказал он (все дети почему-то называли Семёна Петровича дедушкой), — а вы правда часы чините?
— Правда. Но мастерская уже закрывается.
— Совсем? Навсегда?
— Навсегда.
Мальчик расстроился, прижал свёрток к груди.
— А мне бабушка сказала, что только вы можете починить дедушкины часы. Они сто лет в семье, ещё прапрадедушкины. Папа их уронил, и они встали. Бабушка плакала. Сказала, что это плохая примета — когда фамильные часы останавливаются.
Семён Петрович вздохнул. Не мог он отказать ребёнку. Да и любопытно стало — что за часы такие, столетние.
— Давай показывай.
Мальчик развернул газету. Внутри были карманные часы, серебряные, с гравировкой на крышке. Семён Петрович взял их в руки, и сердце пропустило удар. Он знал эти часы. Знал эту гравировку — вензель из букв "А" и "М". Абрам Моисеевич. Его учитель.
— Откуда они у вас? — спросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Бабушка говорит, прапрадедушка купил их у часовщика перед войной. Для сына, моего прадедушку. А тот передал дедушке, дедушка — папе. А папа их уронил...
Семён Петрович открыл крышку. На внутренней стороне была ещё одна гравировка, мелкая, почти незаметная: "Моему лучшему ученику. А.М." Он помнил день, когда Абрам Моисеевич подарил ему эти часы. Было это в сорок первом, перед самой войной. Старик уже знал, что его ждёт — времена были такие. Отдал часы и сказал: "Береги. И помни — время лечит всё, кроме потерянного времени".
А потом Семён ушёл на фронт, вернулся без часов — пришлось обменять на хлеб в сорок третьем, когда попал в окружение. Думал, пропали навсегда. А они вот, вернулись. Через восемьдесят лет вернулись.
— Починить можно? — спросил мальчик с надеждой.
Семён Петрович осмотрел механизм. Сломана главная пружина — серьёзная поломка, но не смертельная.
— Можно, — сказал он. — Только не быстро. Садись, посмотришь, как часы устроены.
Мальчик сел рядом, затаив дыхание. Семён Петрович разложил инструменты, надел лупу и начал разбирать часы. Руки двигались медленно, осторожно — он хотел, чтобы мальчик всё видел, всё понимал.
— Видишь эту пружину? — говорил он. — Она как сердце часов. Заводишь — она сжимается, копит силу. А потом отдаёт её медленно, равномерно, заставляя шестерёнки крутиться. А вот это — баланс, он как дирижёр в оркестре, следит, чтобы все играли в такт...
Мальчик слушал, раскрыв рот. Его глаза блестели так же, как когда-то блестели глаза маленького Сёмы, когда Абрам Моисеевич впервые показал ему внутренности часов.
— Дедушка, а можно я попробую? — спросил мальчик.
— Как тебя зовут?
— Ваня.
— Хорошее имя. Давай, Ваня, попробуй. Только осторожно. Держи пинцет вот так...
Маленькие пальцы неуклюже сжали инструмент. Семён Петрович положил свою руку поверх детской, направляя.
— Чувствуешь? Металл живой. Он помнит прикосновения всех, кто его касался. Твой прапрадедушка, прадедушка, дедушка, папа... А теперь и ты. Ты теперь часть истории этих часов.
Они работали до самого вечера. Семён Петрович менял пружину, а Ваня подавал инструменты, задавал вопросы, впитывал каждое слово старого мастера. Когда часы были собраны и пошли, мерно отсчитывая секунды, мальчик захлопал в ладоши от восторга.
— Ожили! Дедушка, они ожили!
— Конечно, ожили. Хорошие часы не умирают. Они просто иногда засыпают. А мы, часовщики, их будим.
Ваня посмотрел на него серьёзно, по-взрослому:
— Дедушка, а вы научите меня? Я хочу быть часовщиком, как вы.
Семён Петрович почувствовал, как что-то сжалось в груди. Он посмотрел на мальчика — открытое лицо, умные глаза, тонкие пальцы, которые уже научились держать пинцет. И вдруг понял, что его время здесь ещё не закончилось. Оно просто переходит в другие руки.
— Приходи завтра, — сказал он. — В десять утра.
— Но вы же сказали, что мастерская закрывается...
— Мастерская закрывается. Но часовщик остаётся. Приходи ко мне домой, адрес напишу. У меня там тоже есть стол и инструменты. Буду учить тебя. Если родители разрешат, конечно.
— Разрешат! Обязательно разрешат! — Ваня подпрыгнул от радости. — Спасибо, дедушка! Спасибо!
Мальчик убежал, крепко прижимая к груди починенные часы. А Семён Петрович остался сидеть в тишине мастерской. Часы на стенах тикали вразнобой, создавая странную, но гармоничную симфонию времени. Он встал, обошёл мастерскую, погладил рукой старый стол, полки, стены. Пятьдесят лет. Полвека. Целая жизнь.
Но жизнь не заканчивается, когда закрывается дверь. Она продолжается в других дверях, других руках, других глазах. Маленький Ваня будет приходить к нему домой, учиться чинить часы. Может быть, станет часовщиком, может — нет. Но он запомнит этот вечер, запомнит, как оживают остановившиеся часы, запомнит, что время можно починить.
Семён Петрович снял со стены свои любимые часы — те самые, что подарил отец на свадьбу. Завтра он повесит их дома. А послезавтра покажет Ване, как они устроены. И расскажет историю про Абрама Моисеевича, и про войну, и про то, как часы путешествуют через поколения, неся в себе память.
Он выключил свет, вышел, запер дверь. Ключ повернулся в замке с тем же скрипом, что и утром. Только теперь этот звук не отдавался болью. Теперь он звучал как точка в конце главы. Не в конце книги — в конце главы. А впереди была новая глава, и в ней был маленький мальчик с горящими глазами и часы, которые помнили столетие.
Семён Петрович шёл домой по вечернему городу. В окнах горели огни, спешили люди, мчались машины. Город жил своей жизнью, отсчитывая своё время — быстрое, суетливое, электронное. Но где-то в этом городе, в квартире на пятом этаже, маленький Ваня бережно заводил прапрадедушкины часы и слушал их мерное тиканье. И в этом тиканье было больше смысла, чем во всех электронных сигналах мира.
Дома Семён Петрович достал из ящика стола маленькие золотые часики Марии. Подержал в руках, погладил гравировку — "Моей единственной". Потом медленно, осторожно завёл их. Часики затикали неуверенно, словно вспоминая, как это делается. Потом ход выровнялся, стал чётким, размеренным.
— Прости, Машенька, — прошептал он. — Долго не мог. А теперь вот могу. Потому что есть кому передать. Есть продолжение.
Он положил часики на стол, рядом с инструментами. Завтра утром, когда придёт Ваня, он расскажет ему про эти часики. Расскажет про любовь, которая не умирает, даже когда останавливается сердце. Расскажет про время, которое лечит, но не стирает память. Расскажет всё, что знает сам, что узнал за пятьдесят лет работы с временем.
А пока он сидел у окна и смотрел на ночной город. Где-то там, в одной из квартир, засыпал маленький мальчик, который завтра станет его учеником. Где-то тикали тысячи часов, отсчитывая секунды, минуты, часы человеческих жизней. И каждые из них несли в себе историю — о любви и потере, о встречах и расставаниях, о рождении и смерти.
Семён Петрович улыбнулся. Его мастерская закрылась. Но дело его жизни продолжится. В маленьких руках Вани, в тиканье старых часов, в памяти металла и дерева. Время не остановить. Его можно только передать — из рук в руки, из сердца в сердце, из поколения в поколение.
Последний день часовщика закончился. Начинался первый день учителя.