Аркадий Петрович разрезал брюшину суки скальпелем номер одиннадцать. Кровь выступила тёмной полосой, как чернила на промокашке. Собака дёрнулась под наркозом — недостаточная доза кетамина, подумал он, но продолжил. В ветеринарной клинике посёлка Каменный Яр экономили на всём, даже на обезболивающем для животных.
— Зажим, — протянул он руку к Любе.
Та подала инструмент с механической точностью. Три года работы вместе сделали их движения синхронными, как у часового механизма. Аркадий Петрович погрузил пальцы в тёплую полость, нащупывая опухоль. Матка была увеличена, воспалена. Обычная пиометра, ничего особенного.
И тут он услышал.
«Берёзы... под берёзами... копали ночью...»
Голос был тихий, шелестящий, словно ветер в сухой траве. Аркадий Петрович замер, его пальцы остановились на пульсирующей артерии.
— Что с вами? — Люба наклонилась ближе.
— Ты... слышала?
— Что слышала?
Он покачал головой. Продолжил операцию, извлекая матку, накладывая лигатуры. Но голос не умолкал.
«Тридцать семь... нас было тридцать семь... дети плакали...»
Собака захрипела. Монитор показывал падение давления.
— Адреналин! — крикнул Аркадий Петрович.
Люба вколола препарат. Сердцебиение выровнялось, но голос стал громче, отчётливее. Теперь это был уже не шёпот, а хриплый стон умирающего существа, говорящего человеческими словами через собачью глотку.
«Комендант Мазуров... приказал раздеться... мороз был страшный...»
Аркадий Петрович зашивал послойно, его руки дрожали. Он знал эту фамилию. Мазуров. В местном музее висела его фотография — начальник НКВД района в тридцатые годы. Герой труда. Почётный гражданин.
Операция закончилась. Собака дышала ровно. Люба убирала инструменты, звеня металлом о металл.
— Странная у вас реакция была, — заметила она. — Может, переутомились?
— Возможно.
Вечером привезли кота. Старый Семён, охотник с окраины, нашёл его в капкане. Лапа была раздроблена, ампутация неизбежна.
Аркадий Петрович готовил наркоз, когда Семён сказал:
— В том лесу, где я его нашёл, странное место. Звери туда не ходят. Только этот дурак попался.
— Почему не ходят?
— А чёрт его знает. Земля там какая-то... неправильная. Бугристая. И берёзы растут ровными рядами, как на кладбище.
Кот лежал на столе, его жёлтые глаза смотрели в никуда. Аркадий Петрович ввёл анестетик. Зрачки расширились, дыхание замедлилось.
И снова голос:
«Яма была неглубокая... торопились... сверху только метр земли...»
На этот раз Аркадий Петрович был готов. Он достал диктофон из ящика стола, включил запись. Люба удивлённо подняла брови, но промолчала.
Голос продолжал, пока он отпиливал раздробленную кость:
«Женщины просили за детей... одного мальчика пристрелили отдельно... он бежал...»
Операция длилась сорок минут. Голос звучал всё это время, рассказывая подробности расстрела. Имена. Даты. Декабрь тысяча девятьсот тридцать седьмого. Кулаки и члены их семей. Враги народа.
Когда кот очнулся, Аркадий Петрович прослушал запись. Тишина. Только звук пилы по кости и его собственное тяжёлое дыхание.
— Люба, — позвал он. — Послушай.
Она прослушала. Пожала плечами.
— Ничего особенного. Обычная операция.
Той ночью Аркадий Петрович не спал. Он сидел на кухне своей съёмной квартиры, пил водку маленькими глотками и думал. Пятнадцать лет назад он уехал из Москвы после смерти жены. Рак. Последние дни в хосписе она бредила, говорила странные вещи. Он тогда списал всё на морфин.
Но что если?
Утром позвонили из колхоза. Корова при отёле, телёнок не выходит. Аркадий Петрович поехал, взяв с собой сумку с инструментами и диктофон.
Корова лежала в стойле, бока вздымались тяжело. Он ввёл руку в родовые пути, нащупал ножки телёнка. Неправильное предлежание. Начал разворачивать плод.
Корова замычала. Но сквозь мычание пробивались слова:
«Я видела... всё видела... из щели в сарае... они копали потом три дня... возили тела на санях...»
Аркадий Петрович тянул телёнка, его рубашка промокла от пота. Голос становился громче:
«Мазуров сам стрелял... из нагана... в затылок... потом смеялся... сказал, что враги народа не заслуживают пуль, но патроны казённые, надо отчитаться...»
Телёнок вышел. Мёртвый. Задохнулся в родовых путях. Корова перестала говорить человеческим голосом, только тихо мычала.
В конторе колхоза Аркадий Петрович спросил у председателя:
— Где у вас берёзовая роща? Та, что ровными рядами растёт?
Председатель, грузный мужчина лет шестидесяти, нахмурился:
— Зачем вам?
— Интересуюсь местной флорой.
— Флорой, значит... Там не ходят. Место нехорошее.
— Почему?
Председатель помолчал, разглядывая свои мясистые пальцы.
— Был тут в восемьдесят девятом один московский журналист. Тоже интересовался. Начал копать. Буквально. Привёз металлоискатель, лопаты. Нашёл... кое-что. Гильзы наганов. Пуговицы. Детскую туфельку.
— И?
— И уехал. Быстро. А через неделю в газете вышла статья про героическое прошлое нашего района. Про Мазурова. Как он боролся с кулачеством.
Аркадий Петрович вернулся в клинику. Люба готовила к стерилизации хирургические инструменты, напевая казахскую песню.
— Люба, вы верите, что животные могут... чувствовать прошлое?
Она обернулась, её раскосые глаза блеснули:
— У нас в ауле старики говорили, что земля помнит кровь. И те, кто ходит по этой земле на четырёх ногах, ближе к её памяти.
— Вы слышите голоса? Когда оперируем?
Люба отвернулась к автоклаву.
— Слышу. Но молчу. Вы первый, кто спросил. Остальные ветеринары, что тут работали до вас, либо пили, либо уезжали. Один повесился.
— Почему вы остались?
— А куда мне ехать? У меня тут дом, огород. Мама старая. Я просто... не слушаю. Затыкаю уши ватой под хирургической маской.
Вечером пришёл Семён. Принёс раненую лису. Дробь попала в бок, требовалось извлечь пульки.
— Сам стрелял? — спросил Аркадий Петрович.
— Не, это браконьеры. Я лису эту знаю, она у меня кур не трогает. Умная. Мы с ней договорились — я ей иногда требуху оставляю, она мой курятник обходит.
Лиса лежала на столе, её рыжий мех был испачкан кровью. Аркадий Петрович вколол наркоз, начал извлекать дробинки пинцетом.
Голос зазвучал сразу, чистый и молодой, девичий:
«Меня звали Анна... Анна Степановна Воронова... мне было семнадцать... отца взяли первым, потом мать... меня с братом увели в лес ночью... я думала, отпустят... брату было семь лет...»
Аркадий Петрович извлекал дробинку за дробинкой. Руки больше не дрожали. Он слушал.
«Мазуров сказал мне раздеться... сказал, что я красивая для кулацкой дочки... другие смеялись... потом он передумал... сказал, что не марает руки о врагов... выстрелил первой...»
Последняя дробинка вышла с присосом крови. Аркадий Петрович зашил рану. Лиса дышала ровно.
— Она выживет? — спросил Семён.
— Выживет.
— Хорошо. Она мне как-то жизнь спасла. Предупредила о медведе-шатуне. Тявкнула особенно, я понял, назад повернул. А наутро нашли Костю-лесника. Медведь задрал.
Семён ушёл, оставив лису до утра. Аркадий Петрович сидел в полутёмной клинике, смотрел на спящее животное. Потом достал телефон, набрал номер.
— Алло, это архив? Мне нужны документы НКВД за тридцать седьмой год. По Каменному Яру.
— Эти документы засекречены.
— Я журналист. Из Москвы. Пишу книгу о героях прошлого. О Мазурове.
— А... Тогда приходите завтра. Но только то, что в открытом доступе.
Ночью лиса проснулась. Аркадий Петрович дал ей воды, немного фарша. Она ела аккуратно, поглядывая на него умными глазами.
— Ты слышала Анну? — спросил он.
Лиса наклонила голову, словно понимала.
— Где она? Где её брат?
Лиса встала, прихрамывая подошла к окну, поскребла лапой стекло. За окном была видна берёзовая роща на холме.
Утром приехал человек из районной администрации. Молодой, в дорогом костюме, с планшетом в руках.
— Аркадий Петрович? Я Виктор Алексеевич, заместитель главы района. Нам стало известно, что вы интересуетесь историей нашего края.
— И что?
— Мы приветствуем интерес к истории. Но хотим предупредить — не вся информация, которую вы можете услышать от местных, соответствует действительности. Старики любят придумывать.
— Понятно.
— У нас есть прекрасный музей. Там вся официальная история. Мазуров был выдающийся человек. Его именем названа центральная улица. Не стоит чернить память героев.
Виктор Алексеевич положил на стол конверт.
— Это премия. За отличную работу. Двести тысяч. И предложение — место главного ветеринара района. Утроенная зарплата. Служебная машина.
— А если я откажусь?
— Тогда, боюсь, ваш контракт не будет продлён. Клиника закроется на ремонт. Неопределённо долгий ремонт.
Виктор Алексеевич ушёл, оставив конверт. Аркадий Петрович не притронулся к деньгам.
В архиве ему дали папку с пожелтевшими документами. Благодарности Мазурову. Грамоты. Характеристики. Всё положительное. Но архивистка, пожилая женщина в очках, когда он уходил, сунула ему в карман сложенный листок.
В туалете он развернул бумагу. Копия рапорта, сделанная от руки:
«Расстреляно врагов народа — 37 человек. Из них мужчин — 12, женщин — 16, детей — 9. Захоронены в квадрате 47, у просеки. Расход патронов — 52 штуки. Превышение нормы связано с попыткой побега несовершеннолетнего Воронова П.С. Комендант Мазуров».
Вечером он вернулся в клинику. Люба выпустила лису.
— Она поправилась быстро. Удивительно быстро.
— Люба, соберите вещи. Уезжайте из города.
— Что происходит?
Он рассказал. Она слушала, кусая губы.
— Я не уеду. Это мой дом. Но и вам не советую... копать дальше. Мёртвые мертвы. Им уже не поможешь.
Ночью Аркадий Петрович пошёл в берёзовую рощу. Взял лопату, фонарь, диктофон. Земля была мёрзлая, копать было трудно. На глубине метра лопата ударилась обо что-то твёрдое.
Кость. Человеческая берцовая кость.
Он копал дальше. Черепа. Рёбра. Маленькие детские косточки. Всё перемешано, свалено как попало. На одном черепе — дырка от пули в затылочной части.
Вдруг он услышал шаги. Обернулся — трое мужчин с фонарями.
— Предупреждали ведь, — сказал один из них.
Аркадий Петрович узнал голос — Виктор Алексеевич.
— Это массовое захоронение. Надо вызвать полицию, следователей.
— Какое захоронение? Я вижу только сумасшедшего ветеринара, который копает ямы в лесу ночью. Может, труп хотел закопать? Может, Любы, вашей помощницы? Она ведь сегодня пропала. Никто не видел.
— Что вы с ней сделали?
— Ничего. Пока. Но если вы не прекратите... Она ведь нелегалка. Гражданства нет. Кто её хватится?
Двое мужчин шагнули вперёд. У одного в руках была бита.
И тут из леса выскочила лиса. Та самая, рыжая. Прыгнула на Виктора Алексеевича, вцепилась в лицо. Он закричал, упал. Остальные бросились ему помогать.
Аркадий Петрович побежал. За спиной слышались крики, ругань, выстрел. Он бежал через лес, продирался сквозь кусты, пока не выбрался к трассе.
Остановил попутку, доехал до районного центра. В полиции дежурил сонный сержант.
— Хочу заявить о массовом захоронении.
Сержант зевнул:
— Это не к нам. Это к следователям. Приходите утром.
Утром в отделении его встретил следователь. Пожилой, усталый, с жёлтыми от курения пальцами.
— Так, что у нас? Кости в лесу? Девятнадцатого века, наверное. Или война. Мало ли.
— Тридцать седьмой год. Расстрел кулаков. У меня есть документ.
Он протянул копию рапорта. Следователь прочитал, хмыкнул:
— Где оригинал?
— В архиве.
— Нет его там. Проверил. И архивистка, которая вчера работала, уволилась. Уехала к дочери в Краснодар. Срочно. А это, — он поднял листок, — подделка. Экспертиза установит.
— Но кости...
— Какие кости? Выезжали ночью по вашей наводке. Никаких костей. Только разрытая земля. Вы пьяны были? Или наркотики?
Аркадий Петрович понял, что проиграл.
Он вернулся в Каменный Яр. Клиника была закрыта. На двери — объявление о ремонте. Хозяйка квартиры сообщила, что он должен съехать до конца недели.
Люба нашлась. Позвонила с незнакомого номера:
— Я в порядке. Уехала к родственникам. Не ищите меня. И сами уезжайте.
— Люба, но ведь...
— Ничего не говорите по телефону. Просто уезжайте.
Аркадий Петрович паковал вещи, когда в дверь постучали. Старый Семён.
— Лиса просила передать.
Он протянул свёрток. Внутри — старый наган, проржавевший, в земле, и детская туфелька. Кожаная, с пряжкой.
— Где она нашла?
— Там же, в берёзах. Они заровняли яму, но не всё. Спешили. Лиса знает другое место. Где больше. Где всё осталось.
— Покажете?
Семён покачал головой:
— Я старый. Мне жить осталось немного. Не хочу раньше времени. Но вы... вы молодой ещё. Вам решать.
Аркадий Петрович сидел на полу среди коробок, держал в руках маленькую туфельку. Размер двадцать седьмой. Детский. Девочка лет семи-восьми.
Его телефон зазвонил. Незнакомый номер.
— Аркадий Петрович? Это Москва. Редакция "Новой газеты". Нам передали ваши материалы. Диктофонные записи. Мы готовы опубликовать. Но нам нужны доказательства. Вещественные.
Он посмотрел на туфельку.
— У меня есть доказательства.
— Можете приехать?
— Могу.
— Будьте осторожны. Мы знаем, как в регионах затыкают рты.
Ночью, перед отъездом, он пошёл в берёзовую рощу в последний раз. Лиса ждала его у опушки. Повела вглубь леса, к оврагу. Там, под корнями старой берёзы, была промоина. Из земли торчали кости.
Много костей.
Он фотографировал на телефон. Вспышка выхватывала из темноты белые черепа, рёбра, позвонки. В одном месте — целый скелет ребёнка, свернувшийся калачиком.
Лиса села рядом, смотрела на него умными глазами. И вдруг заговорила. Не умирающим голосом через хрип, а чётко, словно человек:
— Спасибо.
Аркадий Петрович вздрогнул:
— Ты... Анна?
Лиса наклонила голову. И исчезла в темноте леса.
Утром он уехал в Москву. В сумке — наган, туфелька, флешка с фотографиями. В редакции его встретили, как героя. Материал вышел через неделю. Скандал был громкий.
Приехала прокуратура из Москвы, начали копать. Нашли всех тридцать семь. Идентифицировали по спискам репрессированных. Анна Степановна Воронова, семнадцать лет. Пётр Степанович Воронов, семь лет.
Улицу Мазурова переименовали. Музей закрыли. Виктора Алексеевича уволили. На холме поставили памятник — чёрный гранитный камень с именами.
Аркадий Петрович вернулся через год, на открытие памятника. Стоял в толпе, слушал речи. Потом, когда все разошлись, подошёл к камню, положил букет полевых цветов.
Из берёзовой рощи вышла лиса. Та самая, рыжая. Села рядом с памятником, посмотрела на него.
— Спасибо, — сказал он.
Лиса кивнула и ушла в лес.
Аркадий Петрович вернулся в Москву. Открыл частную клинику. Лечил животных. Иногда, во время операций, слышал голоса. Но это были другие голоса — благодарные, спокойные. Голоса тех, кто уходил без боли, окружённый заботой.
Однажды, оперируя старую кошку, он услышал знакомый голос:
— Аркадий... это я...
Его жена. Та, что умерла пятнадцать лет назад.
— Я ждала, когда ты поймёшь. Мы все здесь, все, кто ушёл. Мы говорим через них, через тех, кто ближе к земле. Спасибо, что услышал. Спасибо, что не отвернулся.
Кошка выжила после операции. Её хозяйка, молодая женщина, плакала от радости.
— Спасибо, доктор. Вы спасли мою Мусю.
— Не благодарите меня, — ответил Аркадий Петрович. — Благодарите тех, кто говорит через них. И слушайте. Всегда слушайте.