Дом тёти Веры стоял на окраине Твери уже больше полувека. Серый, двухэтажный, с облупившейся штукатуркой и покосившимся крыльцом, он казался живым существом, притаившимся среди разросшихся яблонь. Марина Сергеевна стояла у ржавой калитки с ключами в руке и думала, что это было ошибкой – принимать наследство.
Но выбора не было. После развода с Игорем денег хватило только на билет в один конец. Сорок два года, и приходится начинать всё заново. В сумке – трудовая книжка с записью об увольнении по собственному желанию, хотя какое там желание, когда весь педколлектив знал о её «грехе». Знали и молчали, пока молчал Игорь. А потом он заговорил.
Дом внутри пах нафталином и старостью. Мебель под белыми чехлами напоминала призраков, застывших в вечном ожидании. Марина прошла по скрипучим половицам в кухню, где на столе лежала записка от соседа: «Вера Павловна просила передать – всё оставила тебе. Дом теперь твой. Виктор».
Первую неделю Марина приводила дом в порядок. Выбрасывала старые газеты, перебирала посуду, стирала занавески. На чердак поднялась только на восьмой день, когда дождь барабанил по крыше, а делать больше было нечего.
Чердак оказался забит хламом нескольких поколений. Сундуки с moth-eaten одеждой, стопки пожелтевших фотографий, сломанная мебель. В дальнем углу, под слоем пыли, стоял старый дисковый телефон. Чёрный, тяжёлый, с потёртой трубкой. Марина подняла его, удивляясь весу. На дне аппарата была выцарапана дата: «1953».
Она отнесла телефон вниз, поставила на тумбочку в прихожей. Просто так, для антуража. Всё равно не работает – проводов-то нет.
Первый звонок раздался в три часа ночи.
Марина проснулась от пронзительной трели, доносившейся из прихожей. Сердце заколотилось – кто мог звонить в такое время? Потом она вспомнила, что телефона у неё нет. Мобильный разбился ещё в поезде, а на новый денег пока не было.
Трель не прекращалась. Марина встала, накинула халат и босиком пошла к двери. В прихожей было темно, только лунный свет падал через окно на тумбочку, где стоял старый телефон.
И он звонил.
Это невозможно, подумала Марина. Телефон не подключён. Она подошла ближе, и действительно – никаких проводов. Но диск светился слабым зеленоватым светом, а трубка подпрыгивала на рычаге.
Рука сама потянулась к трубке. Марина подняла её, поднесла к уху.
– Алло?
Молчание. Потом – далёкий шорох, как будто кто-то дышал через слой воды.
– Марина Сергеевна, – произнёс голос. Низкий, с хрипотцой, неопределённого возраста и пола. – Наконец-то.
– Кто это? Как вы...
– Я знаю, зачем ты здесь, – продолжил голос. – Прячешься. От Игоря, от коллег, от правды.
Марина похолодела.
– Кто вы такой?
– Тот, кто знает. Знает про Вадима. Про то, что было в больнице. Про то, почему ты на самом деле потеряла ребёнка.
Трубка выпала из рук Марины. Она отшатнулась, ударилась спиной о стену. Об этом не знал никто. Даже Игорь. Особенно Игорь.
Телефон продолжал звонить.
Марина выбежала из прихожей, заперлась в спальне. Но трель преследовала её, проникала сквозь стены, вибрировала в костях. Она закрыла уши подушкой, но звук только усиливался.
К утру звонок прекратился.
Марина не спала до рассвета. Сидела на кровати, обхватив колени, и смотрела на дверь. Когда первые лучи солнца осветили комнату, она осмелилась выйти.
Телефон стоял на месте. Обычный старый аппарат, покрытый пылью. Марина подошла, осторожно подняла трубку – обычный гудок отсутствия связи. Она покрутила диск – механизм работал, но ничего необычного.
Может, приснилось? Стресс, новое место, одиночество...
День прошёл спокойно. Марина сходила в город, купила продуктов, даже познакомилась с соседом – тем самым Виктором, что оставил записку. Пожилой мужчина с добрыми глазами и крепким рукопожатием.
– Вера Павловна о вас часто говорила, – сказал он, наливая чай. – Очень ждала, что приедете. Жаль, не дождалась.
– А как она... умерла?
Виктор помрачнел.
– Сердце. Нашли её только через три дня. Сидела в кресле, трубка телефона в руке. Видимо, хотела вызвать скорую, да не успела.
– Телефона? Но в доме нет телефона.
Виктор странно посмотрел на неё.
– Как это нет? Вера Павловна всегда по телефону говорила. Старый такой, дисковый. Ещё с пятидесятых годов.
Марина почувствовала, как по спине пробежал холодок.
– Но он же не подключён. Я проверяла.
– Не знаю, как там сейчас, – пожал плечами Виктор. – Но при Вере Павловне точно работал. Она по нему часто разговаривала. Правда, странно это было.
– Что странно?
– Да звонил-то ей всегда кто-то один. По ночам. Она запиралась, шептала что-то в трубку. А потом выходила – лицо белое, руки трясутся. Спрашивал я, кто звонит – молчала. Только однажды сказала: "Грехи молодости, Витя. За всё платить приходится".
Марина вернулась домой уже в сумерках. Телефон стоял на месте, молчаливый и безобидный. Она прошла мимо, стараясь не смотреть на него.
Второй звонок раздался ровно в три часа ночи.
На этот раз Марина была готова. Она не стала вставать, натянула одеяло на голову. Но звон становился всё громче, пока не превратился в сирену, разрывающую барабанные перепонки.
Марина выскочила из спальни, схватила трубку.
– Что вам нужно?!
– Поговорить, – ответил голос. Теперь он звучал ближе, яснее. – О Вадиме. Помнишь Вадима?
– Не знаю никакого Вадима.
– Врёшь. Вадим Палкин, студент филфака. Влюблён был в тебя без памяти. А ты играла с ним, как кошка с мышкой. Пока он не повесился.
Марина закрыла глаза. Вадим. Господи, это было двадцать лет назад.
– Я не виновата в его смерти.
– Нет? А кто довёл его до этого? Кто обещал уйти от мужа, а потом смеялась над ним при всех? Кто сказал, что такой неудачник недостоин даже смотреть на неё?
– Я была молодая, глупая...
– И жестокая. Как и твоя тётя. Она тоже была жестокой. Знаешь, что она сделала в пятьдесят третьем?
– Нет, и знать не хочу!
Марина бросила трубку. Телефон тут же зазвонил снова. Она схватила аппарат, выбежала во двор, швырнула его в колодец. Глухой всплеск – и тишина.
Марина вернулась в дом, заперла дверь на все замки. Села на кухне, налила себе водки – руки тряслись так, что половина пролилась на стол.
Утром она проснулась за кухонным столом. Голова раскалывалась, во рту – вкус пепла. Марина поднялась, пошла в ванную. И замерла на пороге прихожей.
Телефон стоял на тумбочке. Мокрый, в тине и водорослях, но целый.
– Нет, – прошептала Марина. – Этого не может быть.
Она подошла ближе. От аппарата пахло болотом и гнилью. На диске остались отпечатки чьих-то пальцев – длинных, тонких, с перепонками между ними.
Марина выбежала из дома. Виктор копался в огороде, выдёргивая сорняки.
– Виктор! – крикнула она. – Мне нужна помощь!
Старик выпрямился, вытер пот со лба.
– Что случилось?
– Телефон... В доме телефон...
– Ну и что? У Веры Павловны всегда был телефон.
– Но он звонит! По ночам! И голос... голос знает всё обо мне!
Виктор побледнел.
– Господи. Неужели опять началось.
– Что началось? Вы знаете, что происходит?
Старик огляделся, словно боясь, что их подслушивают.
– Пойдёмте в дом. Не здесь.
Они сели на кухне у Виктора. Старик налил чаю, добавил коньяка – «для храбрости».
– В пятьдесят третьем году, – начал он, – ваша тётя работала в НКВД. Машинисткой. Печатала протоколы допросов. Был там один следователь – Палкин. Григорий Палкин.
Марина вздрогнула. Палкин. Как Вадим.
– Он влюбился в Веру Павловну. А она... она использовала это. Заставила его подделать документы, чтобы выпустить из лагеря своего жениха. Палкина разоблачили. Расстреляли. Но перед смертью он успел... что-то сделать. Проклясть её, что ли. С тех пор в доме появился этот телефон. И звонки начались.
– Но тётя жила с этим столько лет...
– Жила. Но какой ценой? Три мужа умерли. Детей не было. Последние годы совсем одна. Только телефон и звонил. А потом и сердце не выдержало.
– И что мне делать?
Виктор покачал головой.
– Не знаю. Вера Павловна пыталась всё – и освящать дом, и телефон выбрасывать, и даже поджечь пробовала. Бесполезно. Он всегда возвращался.
Марина вернулась домой уже в сумерках. Телефон стоял на месте, уже сухой и чистый. Она прошла мимо, поднялась в спальню.
Надо уехать, думала она. Просто собрать вещи и уехать. Но куда? Денег нет, работы нет, идти некуда.
Третий звонок раздался раньше – в полночь.
Марина не стала сопротивляться. Спустилась, подняла трубку.
– Я слушаю.
– Умница, – произнёс голос. Теперь в нём слышалось удовлетворение. – Ты начинаешь понимать. Нельзя убежать от прошлого. Нельзя спрятаться от правды.
– Чего вы хотите?
– Справедливости. Твоя тётя убила меня. Не своими руками, но убила. Предала, использовала, выбросила. Как ты – моего внука.
– Вадим был вашим внуком?
– Единственным. Последним из рода. Ты отняла у меня будущее. Как Вера отняла жизнь.
– Я не хотела...
– Ложь. Ты знала, что он неустойчив. Знала о его попытках. И всё равно играла. Наслаждалась властью. Как она.
Марина молчала. Это была правда. Горькая, постыдная правда, которую она двадцать лет пыталась забыть.
– И что теперь? – спросила она. – Будете звонить каждую ночь? Мучить меня, как мучили тётю?
– О нет. С тобой будет по-другому. Вера хотя бы раскаивалась. А ты? Ты сбежала. Вышла замуж, родила ребёнка... О, прости. Не родила. Потеряла. На пятом месяце. После того, как изменила мужу с его братом.
– Откуда вы...
– Я знаю всё, Марина. Каждый твой грех, каждую ложь. И теперь узнают все.
– Что?
– Твой телефон зазвонит. Новый, который ты купишь. И старый директор узнает правду о фальшивых оценках. И Игорь узнает про аборт. И родители Вадима, которые до сих пор живы, узнают, кто довёл их сына до самоубийства.
– Нет!
– Да. Если только...
– Что? Что я должна сделать?
– Признаться. Публично. Написать предсмертную записку с признанием всех грехов. И повторить путь Вадима.
Марина бросила трубку. Телефон зазвонил снова, но она не стала отвечать. Поднялась в спальню тёти, где в шкафу хранились старые документы.
Среди пожелтевших бумаг нашлась фотография – молодая тётя Вера и мужчина в форме НКВД. На обороте – «Г. Палкин, 1953». У мужчины было странное лицо – острое, птичье, с глубоко посаженными глазами.
Внизу опять зазвонил телефон.
Марина спустилась, подняла трубку.
– Нашла? – спросил голос. – Видела моё лицо?
– Да.
– Я ждал семьдесят лет. Сначала Веру, потом тебя. Круг должен замкнуться.
– А если я откажусь?
– Тогда будешь жить как она. В страхе, в одиночестве, в ожидании звонка. Каждую ночь. До конца дней.
Марина положила трубку. Села в кресло напротив телефона. Так они и смотрели друг на друга – женщина и чёрный аппарат.
На четвёртую ночь она была готова.
Когда телефон зазвонил, Марина спокойно подняла трубку.
– Я согласна, – сказала она.
– Что? – голос звучал удивлённо.
– Я напишу записку. Признаюсь во всём. Но сначала хочу знать правду. Всю правду. О тёте, о вас, обо всём.
Молчание. Потом голос произнёс:
– Хорошо. Слушай.
И он рассказал. О молодом следователе, влюблённом в красивую машинистку. О том, как она соблазнила его, обещала выйти замуж. О документах, которые он подделал ради неё. О предательстве – она сдала его сама, чтобы выслужиться. О расстреле в подвале Лубянки. И о последних словах – проклятии, которое привязало его к этому миру.
– Но телефон... откуда телефон?
– Я сделал его. В камере. Из подручных средств. Хотел позвонить ей, попрощаться. Не успел. Но связь осталась. Я могу говорить только через него. И только с теми, кто живёт в этом доме.
– Почему Вадим? Почему ваш внук?
– Он был похож на меня. Такой же наивный, влюбчивый. Я пытался предостеречь его через сны, через знаки. Но он не слушал. Как и я когда-то.
Марина молчала. Потом спросила:
– А если я помогу вам?
– Что?
– Помогу найти покой. Не через смерть, а иначе. Тётя не пыталась – она только боялась. А что если попробовать поговорить? По-настоящему?
– Ты хочешь меня обмануть.
– Нет. Я хочу искупить. И свою вину, и тётину. Вы ведь не злой. Вы просто... одинокий. Преданный. Забытый.
Молчание затянулось. Потом голос произнёс тихо:
– Семьдесят лет. Семьдесят лет я жду. Сначала мести, потом... просто чтобы кто-то выслушал.
– Я слушаю.
И он говорил. Всю ночь. О своём детстве, о мечтах стать учителем, о войне, о том, как попал в органы. О первой любви, о надеждах. О Вере, которая стала светом и погибелью.
Марина слушала. Иногда задавала вопросы. К утру голос стал тише, спокойнее.
– Знаешь, – сказал он, – ты первая, кто не бросил трубку. Кто выслушал до конца.
– Вы тоже первый, кто знает всю правду обо мне. И не осуждает.
– Мёртвым легко не осуждать. Мы уже всё поняли. Жаль, что поздно.
– Может, не поздно? Может, вы сможете уйти? Найти покой?
– Не знаю. Проклятие... оно держит. Пока дом стоит, пока телефон цел – я здесь.
Марина задумалась. Потом встала, пошла на кухню. Вернулась с молотком.
– Что ты делаешь?
– То, что нужно было сделать давно.
Она подняла молоток над телефоном. Но не ударила. Вместо этого открутила нижнюю крышку. Внутри, среди проводов и механизмов, лежало что-то маленькое, завёрнутое в ткань.
– Что это? – спросил голос, и в нём слышался страх.
Марина развернула ткань. Внутри был локон волос, перевязанный красной нитью, и фотография – та самая, Григория Палкина.
– Ваше проклятие, – сказала она. – Тётя хранила его. Держала вас здесь. Из страха? Из вины? Не знаю.
Она подошла к печке, бросила фотографию и волосы в огонь. Они вспыхнули неестественно ярким пламенем.
Телефон зазвонил. Марина подняла трубку.
– Спасибо, – прошептал голос. Совсем тихо, едва слышно. – Прости меня. И прости себя.
Трубка стала лёгкой, невесомой. Телефон больше не звонил.
Марина сидела в тишине до полудня. Потом собрала вещи – немного, только самое необходимое. Вышла во двор, где Виктор, как всегда, копался в огороде.
– Уезжаете? – спросил он.
– Да. Дом продам. Или снесут – не важно. Хотите что-то взять на память о тёте?
– А телефон?
– Телефона больше нет.
Виктор кивнул, не спрашивая подробностей.
– Вера Павловна была бы рада. Она всегда говорила – когда-нибудь кто-то разорвёт этот круг.
Марина попрощалась и пошла к калитке. На автобус денег хватит. А там – посмотрим. Может, в другом городе, в другой школе. Начать сначала, но уже без груза прошлого.
За спиной остался дом, молчаливый и пустой. И только ветер шелестел в старых яблонях, словно чей-то освобождённый голос.
В кармане у Марины лежал листок – не предсмертная записка, а письмо Вадиму. Которое она напишет и отправит его родителям. Не оправдание, а правда. И просьба о прощении.
Телефон больше никогда не звонил. Ни в том доме, ни в каком другом. Григорий Палкин наконец нашёл покой, а Марина – силы жить дальше. С правдой, с виной, но и с надеждой на искупление.
Иногда, много лет спустя, она вспоминала тот голос в трубке. И думала – может, все мы просто одинокие души, ждущие, чтобы нас выслушали. И простили.
А дом тёти Веры снесли через год. На его месте построили детский сад. И никто из детей никогда не слышал странных звонков в ночи.
Только иногда, в особенно тихие вечера, воспитатели замечали в углу игровой комнаты тень – высокую, худую фигуру в старой форме. Но тень была спокойной, почти прозрачной. И если присмотреться, можно было увидеть, что она улыбается, глядя на играющих детей.
Так закончилась история проклятия дома на окраине Твери. И началась другая история – о прощении и освобождении. Но это уже совсем другая история.