В городке Приморске, что лежит на самой кромке моря, где чайки кричат громче людей, а соль въедается в стены домов, словно второй слой краски, жила Анна Маякова. Фамилия её не была случайностью судьбы. Маяковы служили хранителями маяка на Заячьем острове уже четыре поколения. Дед Анны любил рассказывать, что первый Маяков появился здесь ещё при царе, когда острову только присвоили имя из-за необычной формы, напоминающей сидящего на задних лапах зайца.
Заячий остров находился в получасе хода на лодке от берега. Там, на каменистом выступе, возвышался маяк — белоснежная башня с красным куполом и линзами, в которых играло солнце днём и горел ровный жёлтый свет ночью. Для местных рыбаков это был символ надежды и возвращения домой, для туристов — забавная достопримечательность, для Анны — вся её жизнь.
Ей только-только исполнилось тридцать, но морщинки вокруг глаз уже начали прокладывать свои тропинки. Говорят, так бывает у людей, которые слишком много всматриваются вдаль. А Анна всматривалась постоянно — в море, в горизонт, в небо, словно ожидая чего-то, что никак не могло прийти.
Городок, как и положено приморским поселениям, жил по своему расписанию. Утром рыбаки выходили в море, туристы потягивались в пансионатах, готовясь к пляжному дню, а вечером набережная заполнялась гуляющими, музыкой и запахом жареной рыбы. Анна же каждое утро, если не было её смены на маяке, спускалась к причалу, где держала свою лодку — небольшую, но крепкую, выкрашенную в синий цвет с белой полосой по борту. Старик Семёныч, смотритель пристани, всегда приветствовал её одним и тем же вопросом:
— На остров, Аннушка?
И она всегда отвечала одинаково:
— Куда же ещё, Семёныч?
В то утро море было особенно спокойным, гладким, как стекло. Такие дни Анна любила больше всего — лодка скользила по воде, оставляя за собой едва заметный след, а вокруг стояла такая тишина, что можно было услышать, как дышит сам мир. Она оттолкнулась веслом от причала и направила лодку в сторону маяка, который уже начал терять свой ночной блеск в лучах восходящего солнца.
Заячий остров встретил её, как всегда, запахом водорослей и криками чаек. Анна вытащила лодку на каменистый берег, закрепила её и поднялась по узкой тропинке к маяку. Ключ повернулся в замке с привычным скрипом, и она шагнула внутрь прохладного помещения первого этажа.
Здесь, в небольшой комнатке с каменными стенами, Анна проводила большую часть своего времени. Кровать у стены, стол, пара стульев, книжные полки, заставленные потрёпанными томами классики и специальной литературой по маячному делу, радиоприёмник, который хрипел и шипел, ловя далёкие станции. На стене висела старая карта побережья и несколько чёрно-белых фотографий в простых рамках — её дед у маяка, отец с матерью на фоне моря, сама Анна ребёнком на плечах у отца.
Она сняла куртку, повесила её на крючок у двери и поставила чайник на маленькую плитку. Пока вода закипала, достала из сумки свежий хлеб, сыр и яблоки, купленные накануне в городе. Затем вынула из ящика стола тетрадь в потёртой кожаной обложке — свой дневник.
«13 июня. Море спокойное. Небо ясное. Вчера заходил катер с туристами, фотографировались у маяка. Смешные городские люди в ярких одеждах, громко разговаривают, всё время смеются. Когда они уплыли, тишина показалась особенно глубокой. Вечером на западе видела странное розовое свечение над водой. Может быть, так отражался закат, но было похоже на те сполохи, о которых рассказывал дед. Он говорил, что это души моряков, не нашедших покоя, ищут дорогу домой. Отец смеялся над этими историями, а мне всегда казалось, что в них есть что-то важное».
Анна отпила чай и выглянула в окно. Море по-прежнему было спокойным, но на горизонте уже собирались тучи — тёмная полоса медленно наползала с востока. Синоптики обещали шторм к вечеру, и она привычно начала готовиться: проверила запас свечей и спичек на случай, если отключится электричество, удостоверилась, что генератор маяка исправен, вынесла лодку повыше на берег и надёжно закрепила.
К полудню ветер усилился, море стало неспокойным, вздымая белые барашки волн. Анна поднялась на смотровую площадку маяка, чтобы осмотреть горизонт. Оттуда открывался вид на всю бухту — городок вдалеке, рыбацкие лодки, спешащие к берегу, и бескрайнее море, которое теперь меняло цвет с лазурного на тёмно-серый, почти чёрный.
Она провела рукой по стеклу линзы — старой, но безупречно чистой. Вечером нужно будет включить свет, хотя по правилам это делается только в ночное время. Но в шторм день может стать тёмным, как ночь, и свет маяка может понадобиться раньше.
Когда первые капли дождя забарабанили по стёклам, Анна спустилась вниз и закрыла все окна. Ветер уже завывал в щелях, и старый маяк поскрипывал, как будто вёл с ним разговор на своём, понятном только им языке.
Шторм разыгрался не на шутку к вечеру. Волны с грохотом разбивались о каменистый берег острова, ветер швырял дождь в окна с такой силой, что казалось, стёкла вот-вот не выдержат. Анна включила свет маяка раньше обычного — в пять часов вечера, когда небо стало совсем чёрным. Луч прорезал темноту, вращаясь и указывая путь тем немногим судам, которые могли оказаться в море в такую погоду.
Она сидела у радиоприёмника, вслушиваясь в треск помех, сквозь которые иногда прорывались голоса метеослужбы, предупреждающие о шторме. Впрочем, всё это она и так видела собственными глазами. В такие моменты Анна особенно остро ощущала свою связь с предками — они тоже сидели в этих стенах, слушали вой ветра и следили, чтобы свет маяка не погас.
Внезапно сквозь шум шторма она услышала что-то ещё — какой-то крик или зов. Сначала подумала, что это чайка, попавшая в бурю, но звук повторился, и на этот раз она была уверена, что кричит человек.
Анна накинула дождевик, схватила мощный фонарь и выбежала наружу. Ветер чуть не сбил её с ног, дождь хлестал по лицу, но она упрямо направила луч фонаря в сторону моря, откуда, как ей показалось, доносился крик.
Сначала она ничего не видела, кроме бушующих волн. Но потом, когда очередной луч маяка прорезал темноту, заметила в воде что-то тёмное — не просто волну, а предмет. Лодку! Маленькую рыбацкую лодку, которую болтало среди волн, как щепку. И в ней была человеческая фигура, отчаянно пытающаяся удержать судёнышко на плаву.
Не раздумывая, Анна бросилась к спасательному снаряжению, хранившемуся в небольшом сарае рядом с маяком. Вытащила спасательный круг с прикреплённой к нему верёвкой и побежала к тому месту берега, куда волны, казалось, несли лодку.
— Держитесь! — кричала она, но её голос тонул в рёве шторма.
Волна выбросила лодку на камни недалеко от берега. Анна увидела, как человек вывалился из неё и пытается удержаться на скользких камнях, которые то появлялись над водой, то скрывались под ней.
Она привязала конец верёвки к прочному железному кольцу, вбитому в скалу специально для таких случаев, и, держась за верёвку, вошла в воду. Холод обжёг ноги даже сквозь сапоги, но она продолжала двигаться вперёд, борясь с волнами, которые то отбрасывали её назад, то тащили в море.
— Ловите круг! — крикнула она, когда оказалась достаточно близко, и кинула спасательный круг в сторону человека.
Незнакомец — теперь она видела, что это мужчина — дотянулся до круга и вцепился в него. Анна начала медленно подтягивать верёвку, возвращаясь к берегу. Волны помогали им, подталкивая вперёд, но и грозили в любой момент утащить обратно в море.
Наконец её ноги нащупали твёрдую почву. Ещё несколько шагов, и она уже стояла на берегу, вытягивая за собой потерпевшего крушение. Он был без сознания, когда она наконец вытащила его на камни вне досягаемости волн.
Анна наклонилась, пытаясь понять, дышит ли он. Лицо мужчины было бледным, с запавшими глазами и заострившимся носом. Она приложила пальцы к его шее и с облегчением почувствовала пульс — слабый, но ровный.
С трудом, почти волоком, она оттащила его к маяку. Втащила внутрь, уложила на свою кровать и начала стягивать с него мокрую одежду. Он был молод, может быть, немного младше её самой, худощавый, с тёмными волосами, прилипшими ко лбу. На виске виднелась ссадина — должно быть, ударился о борт лодки или о камни.
Анна растёрла его сухим полотенцем, накрыла всеми одеялами, которые нашлись в маяке, и поставила греться воду для чая. Когда вода закипела, она добавила в чашку ложку мёда и немного коньяка из маленькой фляжки, которую держала для медицинских целей.
Мужчина застонал и открыл глаза, когда она поднесла чашку к его губам.
— Пейте, — сказала она. — Это поможет согреться.
Он послушно сделал глоток, закашлялся, но продолжил пить маленькими глотками.
— Где я? — спросил он хриплым голосом, когда чашка опустела.
— На Заячьем острове. В маяке. Вашу лодку вынесло на камни. Вы помните, что случилось?
Мужчина нахмурился, словно пытаясь собрать разрозненные кусочки воспоминаний.
— Я плыл из Южногорска... хотел попасть в Приморск до темноты... Шторм налетел так внезапно. Я пытался вернуться, но мотор заглох, и меня понесло в море.
— Вам повезло, что вас вынесло к острову, а не в открытое море, — заметила Анна. — Я Анна Маякова, смотритель маяка.
— Павел, — представился он. — Павел Соловьёв. Музыкант. Я играю в ресторане «Морской бриз» в Приморске... точнее, должен был начать играть сегодня вечером.
Он попытался сесть, но Анна мягко удержала его.
— Лежите. У вас ушиб головы, возможно сотрясение. О выступлении можете забыть. Да и в город вы не попадёте, пока не стихнет шторм.
— Долго это продлится? — с тревогой спросил Павел.
— Синоптики обещали, что шторм пройдёт к утру, но море будет неспокойным ещё день или два. Я смогу отвезти вас в город, когда будет безопасно.
Он кивнул и снова откинулся на подушку. Анна увидела, что его веки отяжелели — сказывались переохлаждение и усталость.
— Спите, — сказала она. — Утром будет виднее.
Когда он заснул, Анна поднялась на смотровую площадку маяка. Шторм всё ещё бушевал, но, казалось, с меньшей силой. Луч маяка прорезал темноту, и на мгновение ей показалось, что в этом привычном круговороте света что-то изменилось. Словно сам воздух стал другим из-за присутствия на острове постороннего человека.
Она вернулась вниз и устроилась на стуле, закутавшись в старый плед. Этой ночью ей предстояло спать сидя, но она не роптала. В конце концов, разве не для этого существует маяк — чтобы спасать тех, кто попал в беду в море?
Утро пришло с неожиданной тишиной. Анна открыла глаза и не сразу поняла, что изменилось. А потом осознала — шторм прекратился. Больше не было слышно воя ветра и грохота волн, только привычный крик чаек и шелест волн, набегающих на берег.
Она посмотрела на кровать, где спал спасённый ею человек. Павел лежал с открытыми глазами и разглядывал потолок маяка, где тени от окон рисовали причудливые узоры.
— Доброе утро, — сказала Анна. — Как вы себя чувствуете?
Он повернул к ней голову и улыбнулся — открыто, легко, так, как умеют улыбаться только очень искренние люди.
— Лучше, чем можно было ожидать после такого приключения. Голова немного болит, но в остальном я в порядке. И всё благодаря вам.
Анна смутилась и отмахнулась.
— Любой бы сделал то же самое. Хотите чаю? И, наверное, вы голодны?
— Умираю с голоду, — признался он. — Но сначала позвольте мне помочь вам с завтраком. Я не могу лежать, пока вы хлопочете.
— Вы гость, — возразила Анна, но он уже поднимался с кровати, морщась от боли в ушибленной голове.
Они вместе приготовили простой завтрак — яичницу с хлебом и чай. Когда они сели за стол, Анна поймала себя на мысли, что давно не разделяла трапезу с кем-то другим. Обычно она ела в одиночестве, глядя в окно на море, или просматривая записи в журнале наблюдений, или читая книгу. Теперь же напротив сидел человек, которому можно было что-то сказать, и это ощущение было странным — почти забытым.
— Вы давно здесь работаете? — спросил Павел, намазывая масло на хлеб.
— Пять лет, — ответила Анна. — С тех пор, как умер отец. До этого мы работали вместе.
— А до этого?
— Училась в Петербурге. На искусствоведа.
Он удивлённо поднял брови:
— От искусствоведения до маяка путь неблизкий.
Анна пожала плечами:
— Это семейное. Маяковы всегда служили на этом маяке. Когда отец заболел, я вернулась, чтобы помогать ему. А потом... осталась.
— И не жалеете? — В его голосе не было осуждения, только искренний интерес.
Анна задумалась. Жалела ли она? Был момент, когда она мечтала о другой жизни — о музеях, выставках, о путешествиях по Европе. Но потом пришло понимание, что маяк — это не просто работа, это особый образ жизни, особое состояние души.
— Нет, — сказала она наконец. — Здесь есть то, чего нет в городе. Тишина. Пространство. Время течёт иначе. Иногда мне кажется, что здесь я могу слышать, как думает море.
Павел кивнул, словно полностью понимал её.
— Я тоже иногда ищу тишину. В музыке есть такие моменты — паузы между нотами. Они так же важны, как и сами звуки. Без них музыка превратилась бы в шум.
После завтрака они вышли на берег. Море успокоилось, но всё ещё катило к берегу высокие волны. Небо было ясным, только на горизонте виднелись остатки туч, уходящих на восток. Солнце играло в каплях воды, всё ещё висевших на траве и камнях.
Лодка Павла лежала на боку среди камней — изрядно потрёпанная, с пробоиной в борту.
— Боюсь, на ней вы уже никуда не поплывёте, — сказала Анна, осматривая повреждения.
— Она была взята напрокат, — вздохнул Павел. — Придётся компенсировать ущерб.
— Я отвезу вас в город на своей лодке, когда море успокоится, — пообещала Анна. — Но, думаю, это будет не раньше завтрашнего утра.
Павел не выглядел расстроенным этой новостью.
— Значит, у меня есть целый день, чтобы исследовать остров. Вы не против показать мне его?
Анна колебалась. У неё были свои дела — проверить оборудование маяка после шторма, записать метеорологические наблюдения, пополнить запасы воды. Но что-то в глазах Павла — какая-то детская открытость и интерес ко всему новому — заставило её согласиться.
— Хорошо. Только сначала я должна провести обычные утренние процедуры на маяке.
Заячий остров был невелик — около километра в длину и полкилометра в ширину. Северная его часть, где стоял маяк, была скалистой и обрывистой, южная — более пологой, с небольшим лесом из низкорослых, искривлённых ветрами сосен. Посередине пролегала долина с маленьким пресноводным озером, которое питалось подземными источниками.
Они обошли остров за два часа, останавливаясь то здесь, то там, чтобы Анна могла рассказать какую-нибудь историю, связанную с этим местом. О том, как её дед нашёл в одной из пещер на берегу старинный якорь, который теперь стоял у входа в маяк. О том, как однажды зимой, когда пролив замёрз, на остров пришли волки по льду, и отцу пришлось всю ночь поддерживать костёр, чтобы они не приблизились к маяку. О птичьих колониях на северном обрыве, где каждую весну гнездятся буревестники и чайки.
Павел слушал с неподдельным интересом, задавал вопросы и иногда делал паузы, чтобы просто постоять и послушать звуки острова — шум волн, крики птиц, шелест ветра в соснах.
— Вы знаете каждый камень здесь, — заметил он, когда они вернулись к маяку и сели на скамейку перед входом, чтобы отдохнуть.
— Это моё королевство, — улыбнулась Анна. — Маленькое, но моё. А что ваше королевство, Павел?
Он задумчиво посмотрел на море.
— Музыка, наверное. У меня нет дома в обычном понимании этого слова. Я переезжаю с места на место, играю в разных городах, в разных заведениях. Иногда в хороших ресторанах, иногда на улице. Жизнь странствующего музыканта.
— И это вас устраивает?
— Пока да. Но иногда я думаю, что хорошо бы найти место, которое можно было бы назвать своим. Как вы здесь.
Они замолчали, глядя на море. Солнце уже перевалило за полдень и теперь освещало воду так, что она казалась не синей, а золотистой, усыпанной драгоценными камнями.
— Я бы хотел услышать, как вы играете, — сказала вдруг Анна.
Павел оживился:
— У меня с собой только губная гармошка. Гитара осталась в лодке, и, боюсь, она уже не в лучшем состоянии.
— Губная гармошка — тоже музыка, — улыбнулась Анна.
Он достал из кармана маленький металлический инструмент, поднёс к губам и заиграл. Мелодия была простой, но в ней слышалось что-то щемящее, похожее на плач чаек или на шум волн в штормовую ночь. Музыка лилась, перекликаясь с звуками острова, словно стала частью него.
Когда Павел закончил играть, Анна обнаружила, что у неё на глазах выступили слёзы. Она быстро смахнула их, надеясь, что он не заметил.
— Что это было? — спросила она.
— Импровизация, — ответил он. — Музыка этого места. Как я его слышу.
Вечером они сидели в маяке, ели простой ужин из рыбы, пойманной Анной днём, и разговаривали — о музыке, о море, о жизни в городе и на острове, о книгах, которые читали, о местах, где бывали. Павел рассказывал о городах, где ему довелось выступать, о странных и интересных людях, которых он встречал, о концертах под открытым небом и в полутёмных клубах. Анна рассказывала о своей жизни на маяке, о зимних штормах и летних закатах, о тюленях, которые иногда выбираются на берег острова, о книгах, которые она перечитывала по многу раз, потому что новые попадали на остров редко.
— Здесь, наверное, душно ночью? — спросил Павел, заметив, что в маленькой комнате нет вентиляции.
— Летом я часто сплю наверху, на смотровой площадке, — призналась Анна. — Там всегда свежий ветер, и можно смотреть на звёзды.
— Можно мне сегодня спать там? — загорелся Павел. — Я с детства мечтал провести ночь на маяке.
Анна колебалась. Смотровая площадка была её особым местом, её убежищем. Но в глазах Павла было такое искреннее желание, что она не смогла отказать.
— Хорошо. Только там холоднее, чем здесь. Нужно взять больше одеял.
Они поднялись по спиральной лестнице на вершину маяка. Сверху открывался потрясающий вид на море и на городок вдали, где уже начинали зажигаться огни. Небо было чистым, и первые звёзды уже проступали на нём, хотя солнце ещё не полностью зашло.
Анна включила свет маяка — огромная линза начала вращаться, посылая луч света в темнеющее море.
— Удивительно, — прошептал Павел, глядя, как луч скользит по воде. — Как будто маяк разговаривает с морем.
— В каком-то смысле так и есть, — согласилась Анна. — Маяк говорит: «Я здесь. Я вижу тебя. Я указываю путь».
Они постелили одеяла прямо на пол смотровой площадки, под защитой стеклянных окон, которые защищали от ветра, но позволяли видеть небо. Когда стемнело окончательно, звёзды высыпали в таком количестве, что казалось, будто кто-то рассыпал горсти серебряной пыли по чёрному бархату.
— В городе никогда не видно столько звёзд, — сказал Павел, лёжа на спине и глядя в небо. — Слишком много искусственного света.
— Здесь только один искусственный свет — маяк, — ответила Анна. — И он не мешает звёздам, а дополняет их.
Они лежали рядом, не касаясь друг друга, но чувствуя тепло. Луч маяка продолжал вращаться, создавая иллюзию движения звёзд, словно весь небесный свод кружился вокруг них.
— Знаете, — сказал вдруг Павел, — я ведь не случайно плыл в Приморск. Я искал вас.
Анна повернула к нему голову, удивлённая:
— Меня? Но мы никогда не встречались раньше.
— Не вас лично, — пояснил он. — Я искал этот маяк. Моя бабушка жила в Приморске до войны, и она рассказывала о девушке с маяка, которая спасла её отца во время шторма. Очень похоже на то, как вы спасли меня. Я хотел найти это место, чтобы написать песню о нём.
Анна почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Как звали вашу бабушку?
— Мария. Мария Соловьёва, в девичестве Степанова.
Анна вскочила и почти побежала вниз по лестнице. Павел, озадаченный, последовал за ней.
Она открыла старый шкаф, стоявший в углу комнаты, и начала перебирать стопки пожелтевших бумаг и фотографий. Наконец нашла то, что искала — старый конверт с выцветшими буквами. Достала из него фотографию и протянула Павлу.
На снимке был запечатлён маяк, а перед ним стояли молодая женщина в форме смотрителя и девочка лет десяти в светлом платье.
— Это моя бабушка Елена, мама моего отца, — сказала Анна. — А рядом с ней...
— Моя бабушка Мария, — закончил за неё Павел, всматриваясь в лицо девочки на фотографии. — Это невероятно! Они были знакомы?
— Больше, чем знакомы. Твоя бабушка проводила каждое лето здесь, на острове, когда была ребёнком. Её отец был рыбаком и дружил с моим прадедом. А потом началась война, и семья Степановых эвакуировалась. Они больше не вернулись в Приморск.
— Бабушка переехала в Москву после войны, — кивнул Павел. — Но она всегда рассказывала о маяке и о девочке, с которой дружила. Говорила, что это было самое счастливое время в её жизни.
Они сидели на полу маяка, рассматривая старые фотографии и письма. Оказалось, что бабушка Павла писала на маяк несколько раз после войны, но потом переписка оборвалась. Последнее письмо было датировано 1952 годом.
— Она умерла три года назад, — сказал Павел. — Мне кажется, она была бы счастлива узнать, что я нашёл этот маяк и встретил внучку её подруги.
Анна смотрела на пожелтевшие фотографии и думала о странных путях, которыми идёт жизнь. О том, как прошлое переплетается с настоящим, как люди, разделённые десятилетиями, вдруг оказываются связаны невидимыми нитями.
— Может быть, в этом есть какой-то смысл, — сказала она. — В том, что ты попал в шторм и оказался здесь.
— Я тоже так думаю, — кивнул Павел. — Как будто круг замкнулся.
Они вернулись на смотровую площадку маяка. Луч всё так же прорезал темноту, звёзды всё так же сияли в небе. Но что-то изменилось — словно между ними возникла незримая связь, основанная на общем прошлом, о котором они даже не подозревали.
Они лежали рядом, глядя в небо, и молчали. Иногда молчание говорит больше, чем слова. А потом, когда ночь стала совсем глубокой, и даже огни далёкого города погасли, Павел взял руку Анны в свою. И она не отняла её.
Утро встретило их ясным небом и спокойным морем. Они спустились на берег, где ждала лодка Анны. Пора было возвращаться в город.
— Ты вернёшься? — спросила Анна, когда они уже отчалили от острова.
Павел смотрел на удаляющийся маяк, который в утреннем свете казался особенно белым и ярким.
— Обязательно, — ответил он. — Я ведь ещё не написал свою песню о маяке. И потом... — он улыбнулся, глядя ей в глаза, — я, кажется, нашёл место, которое можно назвать своим.
Анна улыбнулась в ответ и направила лодку к берегу, где город, проснувшись, уже начинал свой обычный дневной шум. Но теперь этот шум не казался ей чужим и враждебным. Теперь она знала, что в нём есть музыка, которую просто нужно услышать. Как и в шуме волн, и в крике чаек, и в скрипе старого маяка, который продолжал стоять на своём месте, храня истории тех, кто жил в нём, и тех, кто приходил и уходил, унося с собой частичку его света.