Валентина Сергеевна проснулась в половине шестого утра, как всегда. Будильник ещё не звенел, но организм, приученный двадцатью годами одинаковых подъёмов, сработал точнее швейцарских часов. Она лежала минуту, глядя на потолок с облупившейся в углу штукатуркой, потом встала, натянула халат и пошла на кухню ставить чайник.
Квартира была маленькая, двухкомнатная, доставшаяся после развода. Бывший муж остался в трёшке на другом конце города, с новой женой и её детьми от первого брака. Валентина не злилась — прошло уже семь лет, да и что толку злиться. Жизнь текла своим чередом, как вода в старых трубах — медленно, с периодическим бульканьем, но неостановимо.
В парикмахерскую «Локон» она пришла за пятнадцать минут до открытия. Нина, её молодая коллега, уже была там, красила ресницы перед зеркалом.
— Валь, привет, — бросила она, не отрываясь от своего занятия. — Слышала, Людка из «Шарма» в Москву собралась? Племянник там салон открывает, позвал её старшим мастером.
— Ну и пусть едет, — Валентина включила кофемашину, подарок от благодарных клиенток на прошлый Новый год. — В Москве тоже волосы стригут.
— Да ты чего такая? — Нина повернулась к ней. — Я просто говорю. Может, и нам пора подумать о чём-то большем? Не век же в этой дыре торчать.
Валентина усмехнулась. Для Нины их городок с населением в восемьдесят тысяч был дырой, а для неё — домом. Здесь она родилась, училась, вышла замуж, развелась. Здесь были похоронены родители на старом кладбище за элеватором. Здесь она знала каждую улицу, каждый магазин, половину жителей — если не лично, то в лицо.
Первая клиентка пришла ровно в девять. Анна Ивановна, учительница математики на пенсии, крашение седины в каштановый цвет. Валентина работала автоматически: нанести краску, выдержать время, смыть, уложить феном. Руки двигались сами, а мысли блуждали где-то далеко.
И тут это случилось.
Когда она взяла прядь волос Анны Ивановны, чтобы начать укладку, мир вдруг качнулся. Перед глазами промелькнула чужая картинка: класс, заполненный детьми в школьной форме, доска, исписанная формулами, и острое, почти физическое ощущение усталости от тридцати лет повторения одного и того же материала. Потом — молодой мужчина с усами, улыбающийся из-за букета гвоздик, и понимание, что это единственная любовь, которая так и не случилась, потому что он женился на другой.
Валентина моргнула. Видение исчезло. Анна Ивановна сидела в кресле, листая журнал «Караван историй».
— Всё хорошо, Валечка? — спросила она, заметив, что мастер замерла с феном в руке.
— Да, да, конечно. Просто задумалась.
Валентина закончила укладку, стараясь не смотреть клиентке в глаза. Было странное чувство, будто она подсмотрела что-то интимное, не предназначенное для чужих глаз.
День продолжался. Мария Петровна — стрижка каре, Ольга — мелирование, Светлана Николаевна — завивка. С каждой новой клиенткой происходило то же самое. Стоило прикоснуться к волосам, как в голову врывались чужие воспоминания, обрывки чужих жизней.
Мария Петровна: сын-алкоголик, ночные звонки из полиции, стыд перед соседями и коллегами, таблетки от давления, спрятанные в трёх местах по квартире.
Ольга: любовник-женатик, встречи в съёмной квартире на окраине, его вечные обещания развестись, которым она уже сама не верит, но продолжает ждать.
Светлана Николаевна: диагноз, поставленный месяц назад, о котором она никому не сказала, даже дочери, потому что не хочет быть обузой.
К обеду Валентина чувствовала себя так, будто прожила десяток чужих жизней. Голова гудела, в висках стучало. Она вышла покурить во двор, хотя бросила три года назад.
— Ты чего? — Нина выглянула следом. — На тебе лица нет.
— Голова болит.
— Может, домой пойдёшь? Я одна справлюсь.
Валентина хотела согласиться, но вспомнила, что на три часа записан Григорий Павлович. Старик приходил раз в месяц, стричь остатки седых волос вокруг лысины. Всегда вежливый, всегда с точными пожеланиями: убрать полсантиметра сзади, подровнять виски. Оставлял хорошие чаевые.
— Нет, доработаю.
Она вернулась в салон, выпила две таблетки анальгина, запив остывшим кофе. До трёх часов было ещё две клиентки — покраска и стрижка. Обе молодые, лет по двадцать пять. Их воспоминания были легче, светлее: свидания, экзамены в университете, поездка в Турцию, ссора с подругой из-за платья.
Григорий Павлович пришёл минута в минуту. Высокий, несмотря на возраст, прямая спина, аккуратный костюм. Бывший военный, подумала Валентина в первый раз, когда он появился в салоне года три назад. Потом узнала от болтливой соседки, что не просто военный — КГБ, полковник в отставке.
— Здравствуйте, Валентина Сергеевна, — он снял пальто, аккуратно повесил на вешалку.
— Добрый день, Григорий Павлович. Как обычно?
— Как обычно.
Он сел в кресло. Валентина накинула пелерину, взяла машинку. И замерла.
Она знала, что сейчас произойдёт. Знала и боялась. Что она увидит в памяти человека, работавшего в органах? Какие тайны хранит эта седая голова?
— Что-то не так? — Григорий Павлович смотрел на неё в зеркало.
— Нет, простите. Сейчас начнём.
Валентина включила машинку и прикоснулась к его голове.
Мир взорвался.
Подвал. Бетонные стены, покрытые плесенью. Лампочка без абажура. Мужчина, привязанный к стулу, лицо в крови, один глаз заплыл. "Где списки?" — собственный голос, но моложе на сорок лет. Удар. Ещё удар. Хруст ломающихся рёбер. "Где списки?" Женский крик откуда-то из соседней камеры. "Это твоя жена, Николай. Хочешь, чтобы с ней поговорили мои ребята?"
Смена кадра.
Кабинет. За столом — начальник. "Хорошо поработал, Гриша. Всех взяли. Сеть накрыли полностью". Папка с фотографиями. Лица людей, которых больше нет. Орден в бархатной коробочке. Гордость, смешанная с чем-то ещё. С чем? С сомнением? Нет, тогда не было сомнений.
Ещё смена.
Квартира. Жена накрывает на стол. Дочка, лет пять, показывает рисунок: домик, солнышко, папа в форме. "Папа, а почему ты иногда ночью кричишь?" Молчание. "Это сны, доченька. Плохие сны".
Снова подвал. Другой человек на стуле. Совсем молодой, лет двадцать. Студент. "Я ничего не знаю, клянусь!" Знает. Все знают. Все говорят. Рано или поздно. Шприц с психотропным препаратом. После него говорят даже то, чего не было.
Кладбище. Много лет спустя. Стоит у безымянной могилы. Откуда-то знает, что здесь лежит тот студент. И тот мужчина с разбитым лицом. И ещё десятки других. Сотни. Цветы в руке. Хочет положить, но не может. Не имеет права.
Валентина отдёрнула руку. Машинка выпала, загрохотала по полу. Григорий Павлович обернулся, и она увидела в его глазах понимание. Он знал. Каким-то образом знал, что она видела.
— Простите, — прошептала Валентина. — Я... мне нужно...
Она выбежала из зала, заперлась в подсобке. Тошнило. Руки тряслись. В голове всё ещё звучали крики из того подвала, тридцатилетней, сорокалетней давности.
Через дверь донёсся голос Нины:
— Григорий Павлович, Валентине Сергеевне нездоровится. Может, я вас подстригу?
— Нет, спасибо. Я подожду.
Валентина сидела на ящике с грязным бельём, обхватив голову руками. Она не могла вернуться туда. Не могла смотреть ему в глаза, зная то, что знает теперь. Но и уйти не могла — он ждал.
Прошло минут десять. Стук в дверь.
— Валентина Сергеевна, — голос Григория Павловича. — Можно войти?
Она не ответила, но он всё равно вошёл. Закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной.
— Вы видели, — это было не вопросом.
Валентина подняла голову. Он смотрел на неё без злобы, без угрозы. Просто усталый старик.
— Как вы...
— Не знаю. Почувствовал. Может, потому что сам много лет чувствовал чужую боль. Научился распознавать.
Они молчали. Где-то за стенкой Нина включила фен.
— Это всё было давно, — сказал Григорий Павлович. — В другой жизни. В другой стране.
— Люди умерли.
— Да. Многие умерли. И не только от моих рук. Время было такое.
— Время, — повторила Валентина. — А ночами? Вам снятся они ночами?
Он усмехнулся, но без веселья:
— Каждую ночь. Уже сорок лет каждую ночь. Это моё наказание.
— Этого мало.
— Знаю. Но другого не будет. Все, кто мог бы судить, либо мертвы, либо сами были такими же, как я. А новым это не нужно. У них свои подвалы.
Валентина встала. Ноги ещё дрожали, но держали.
— Уходите, — сказала она. — И не возвращайтесь. Я не могу... не могу вас стричь, зная это.
Григорий Павлович кивнул:
— Понимаю. — Он открыл дверь, обернулся. — Валентина Сергеевна, то, что вы видели... Этот дар или проклятие... Будьте осторожны. Не все тайны стоит знать.
Он ушёл. Валентина слышала, как хлопнула входная дверь салона. Нина заглянула в подсобку:
— Ты чего? Клиента упустила! Он же хорошо платил!
— Нина, я домой пойду. Голова раскалывается.
— Ну иди. Я закрою.
Валентина шла домой по знакомым улицам, но они казались чужими. Вот булочная, где она покупает хлеб. Интересно, какие тайны хранит продавщица тётя Зина? Вот остановка автобуса. Мужчина в куртке ждёт транспорт. Что он скрывает? Что прячут все эти люди, спешащие по своим делам?
Дома она приняла душ, стоя под горячей водой, пока кожа не покраснела. Потом легла в постель, хотя было только шесть вечера. Лежала, глядя в потолок, и думала.
Утром всё повторится. Придут клиентки со своими секретами, болями, тайнами. И она будет видеть всё это, хочет она того или нет. Как жить с таким знанием? Как смотреть людям в глаза, зная их самые тёмные тайны?
Телефон зазвонил. Номер незнакомый.
— Валентина Сергеевна? — женский голос, пожилой. — Это Елена Григорьевна, жена... жена Григория Павловича. Он дал мне ваш номер.
— Да?
— Он просил передать... Просил сказать спасибо. За то, что вы его выслушали. Он давно хотел кому-то рассказать, но не мог. А вы... вы увидели сами. И он смог наконец... отпустить это.
— Я не понимаю.
— Он умер час назад. Сердце. Врач сказал, что он ушёл спокойно. Впервые за много лет — спокойно. Он оставил вам конверт. Можно я завтра занесу в парикмахерскую?
Валентина не нашлась, что ответить. Положила трубку, села на кровати. За окном темнело. Город зажигал огни. Обычный провинциальный город, где все всех знают. Или думают, что знают.
На следующий день она пришла на работу как обычно. Нина уже была там, красилась перед зеркалом.
— Ну что, полегчало?
— Да, спасибо.
— Слушай, а что с Григорием Павловичем вчера было? Он какой-то странный ушёл.
— Умер он, — сказала Валентина, включая кофемашину. — Вчера вечером. Сердце.
— Да ты что! — Нина даже тушь уронила. — Надо же! А такой бодрый был!
Валентина не стала отвечать. В девять пришла первая клиентка — новенькая, молодая женщина, недавно переехавшая в город. Хотела просто подровнять кончики.
— Присаживайтесь, — Валентина накинула пелерину.
Когда она взяла прядь волос, то приготовилась к новому потоку чужих воспоминаний. Но ничего не произошло. Волосы были просто волосами — мягкими, шелковистыми, пахнущими шампунем.
— У вас чудесные волосы, — сказала Валентина.
— Спасибо! Я за ними тщательно ухаживаю.
Стрижка прошла спокойно. Потом пришла постоянная клиентка, Надежда Васильевна. И снова — ничего. Никаких видений, никаких чужих тайн. Просто работа. Просто стрижка.
В обед пришла Елена Григорьевна. Маленькая, сухонькая старушка в чёрном платке. Протянула конверт.
— Это вам.
В конверте была записка, написанная твёрдым почерком: "Валентина Сергеевна, вы получили дар видеть то, что скрыто. Или проклятие — как посмотреть. Я прожил с грузом своих тайн всю жизнь. Вы помогли мне освободиться в последний момент. Используйте свой дар мудро. Не все тайны нужно знать, но некоторые требуют свидетеля. Г.П."
И ещё в конверте были деньги. Много денег.
— Это что? — Валентина хотела вернуть конверт.
— Он сказал, что вы поймёте. Сказал, что это за все стрижки — прошлые и будущие. Те, что не случатся.
Елена Григорьевна ушла, не дожидаясь ответа. Валентина спрятала конверт в сумку, вернулась к работе. Клиентки сменяли друг друга. Обычные женщины с обычными причёсками. И никаких видений больше не было.
Вечером, закрывая салон, Нина спросила:
— Валь, а ты не думала уехать отсюда? Ну, как Людка? В Москву или ещё куда?
Валентина задумалась. День назад она бы ответила сразу — нет, это её дом, её место. Но теперь... Теперь она знала, что под привычной поверхностью города скрывается бездна чужих тайн и болей. И знала, что может их видеть. Могла — вчера. Сегодня дар (или проклятие) исчез так же внезапно, как появился.
— Не знаю, — честно ответила она. — Может быть. Посмотрим.
Она шла домой по вечерним улицам. Город готовился ко сну. В окнах зажигался свет, семьи собирались за ужином. Обычная жизнь обычных людей. Каждый со своими секретами, радостями, болями. И хорошо, что она больше не видит их. Некоторые двери должны оставаться закрытыми.
Дома Валентина достала конверт, пересчитала деньги. Хватило бы на билет в Москву и первое время там. Или на ремонт в квартире. Или можно просто положить в банк, на чёрный день.
Она подошла к окну, посмотрела на город. Где-то там, на старом кладбище за элеватором, завтра похоронят Григория Павловича. Рядом с безымянными могилами тех, кого он допрашивал когда-то. История делает странные круги.
Телефон зазвонил. Дочка бывшего мужа, Катя. Они иногда созванивались, хотя Валентина ей не родная мать.
— Тёть Валь, привет! Как дела?
— Нормально, Катюш. Ты как?
— Я в Москву поступила! На журналистику! Папа против, но мама сказала, что это моя жизнь.
— Молодец. Поздравляю.
— Тёть Валь, а можно я у тебя поживу первое время? Пока общежитие не дадут? Я буду помогать по дому, и вообще...
Валентина посмотрела на конверт с деньгами. Странные круги делает судьба.
— Конечно, Катюша. Приезжай. И знаешь что? Я, наверное, тоже с тобой поеду. Давно пора что-то менять в жизни.
— Правда? Ты серьёзно?
— Серьёзно. Только дай мне пару недель всё здесь закончить.
Положив трубку, Валентина снова подошла к окну. Город спал. Где-то в этих домах люди видели свои сны — хорошие и плохие. Кто-то кричал по ночам, как кричал Григорий Павлович сорок лет. Кто-то плакал в подушку. Кто-то улыбался, обнимая любимого человека.
Она подумала о том, что за один день увидела столько чужих жизней, сколько иные не видят за всю свою. И потеряла этот дар так же внезапно, как получила. Может, это к лучшему. Но опыт остался. Знание о том, что за каждым человеком стоит целый мир, невидимый другим. И это знание что-то изменило в ней самой.
Завтра она пойдёт к директору салона, напишет заявление об уходе. Потом начнёт паковать вещи. Не все — только самое необходимое. Остальное можно будет забрать потом или не забирать вовсе.
Новая жизнь. В сорок пять лет. Почему нет?
Валентина легла спать. Снов в эту ночь не было — ни хороших, ни плохих. Только глубокая, спокойная темнота, похожая на отдых после долгого пути.
А утром город проснулся, как всегда. Люди спешили на работу, не подозревая, что в парикмахерской «Локон» вчера произошло маленькое чудо. Или проклятие. Или просто странное совпадение, которые иногда случаются в обычной жизни обычных людей.
Валентина Сергеевна больше никогда не видела чужих воспоминаний. Она переехала в Москву, открыла маленькую парикмахерскую в спальном районе. Иногда, работая с волосами клиентов, она вспоминала тот странный день и Григория Павловича. Но воспоминания эти были уже не болезненными, а просто частью прошлого, которое делает нас теми, кто мы есть.
А в провинциальном городке на старом кладбище за элеватором появилась ещё одна могила. На скромном памятнике только имя и даты. Никто не приносит туда цветы, кроме маленькой сухонькой старушки раз в месяц. Она стоит недолго, потом уходит, опираясь на палочку.
И никто не знает, что рядом, в безымянных могилах, лежат те, чьи имена этот человек выбивал когда-то в подвалах. История делает странные круги, сводя палачей и жертв в одном месте — под землёй, где все равны.
Но это уже другая история. А история Валентины Сергеевны продолжается в Москве, где она стрижёт новых клиентов, не зная их тайн, и это хорошо. Потому что некоторые дары — слишком тяжёлая ноша для обычного человека. И некоторые двери лучше не открывать.
Так она думает, заваривая утренний кофе в своей новой московской квартире, глядя в окно на незнакомый пока город, который постепенно становится домом. И иногда, очень редко, ей кажется, что она снова чувствует это покалывание в пальцах, когда касается чьих-то волос. Но она отгоняет это чувство, концентрируясь на работе.
Потому что одного раза было достаточно. Более чем достаточно.