Август пришёл в город незаметно, как приходит старость — сначала лёгкой желтизной на листьях лип во дворе, потом прохладой по утрам, а затем и запахом яблок из соседских садов. Семён Григорьевич Ветров стоял на своём балконе третьего этажа и смотрел на помидорные кусты, которые он выращивал в старых пластиковых вёдрах из-под краски. Помидоры были его единственной радостью после того, как три года назад умерла Валентина Петровна, его жена.
Он протянул морщинистую руку к самому спелому плоду — красному, как закат над Волгой, который он помнил из детства. Томат был тёплым от солнца, и когда Семён Григорьевич сорвал его, то почувствовал, как что-то дрогнуло в воздухе, словно невидимая струна.
— Дедушка Сеня! — раздался снизу звонкий голос.
Это была Лиза, восьмилетняя дочка Марины из соседней квартиры. Девочка стояла во дворе и махала ему рукой. Её светлые косички подпрыгивали, когда она прыгала, пытаясь привлечь его внимание.
— Здравствуй, Лизонька, — улыбнулся старик. — Хочешь помидор?
Девочка закивала с таким энтузиазмом, что Семён Григорьевич рассмеялся — впервые за долгое время. Он завернул томат в газету и спустил на верёвочке, которую держал специально для таких случаев. Раньше так он передавал конфеты соседским детям, но дети выросли, разъехались, и двор опустел.
Лиза поймала свёрток и тут же, прямо во дворе, надкусила помидор. Сок потёк по её подбородку, и вдруг девочка замерла. Её глаза расширились, взгляд стал отсутствующим, будто она смотрела сквозь время.
— Папа... — прошептала она. — Папа качает меня на качелях...
Семён Григорьевич насторожился. Он знал, что у Лизы никогда не было отца — Марина растила её одна с самого рождения. Но девочка стояла неподвижно, и по её щекам текли слёзы.
— Он пахнет табаком и мятной жвачкой... У него колючая щека... Он говорит, что я его принцесса...
Потом Лиза моргнула, словно очнулась от сна, посмотрела на недоеденный помидор в руке и побежала домой, крича:
— Мама! Мама! Я вспомнила папу!
Семён Григорьевич долго стоял на балконе, глядя на свои томаты. Вечернее солнце окрашивало их в цвет крови и огня. Он сорвал один, откусил и закрыл глаза.
Перед ним возникла картина: мать месит тесто для пирогов, отец читает газету в кресле-качалке, а он, маленький Сёма, играет на полу с деревянным паровозиком. Пахнет ванилью и дрожжами. За окном идёт снег, но в доме тепло от печки. Мать поёт негромко: "Ой, мороз, мороз, не морозь меня..."
Воспоминание было таким ярким, что Семён Григорьевич почувствовал тепло той далёкой печки на своей коже. Когда он открыл глаза, солнце уже село, и в окнах зажигались огни.
На следующее утро в дверь постучала Марина. Она выглядела растерянной, держала за руку Лизу.
— Семён Григорьевич, — начала она неуверенно, — Лиза рассказала... про помидор. Это правда? Она действительно вспомнила отца?
Старик кивнул и пригласил их на кухню. Поставил чайник, достал из холодильника ещё два томата.
— Я сам не понимаю, как это произошло, — сказал он, разрезая помидоры на дольки. — Но они... они возвращают забытое.
Марина взяла дольку дрожащими пальцами, посмотрела на дочь, потом положила в рот. Несколько секунд ничего не происходило, а потом её лицо преобразилось.
— Бабушка... — прошептала она. — Бабушка Катя... Она жива, она молодая... Мне пять лет, и она учит меня вышивать... Говорит, что у меня золотые руки... Я совсем забыла... Она умерла, когда мне было шесть...
Слёзы катились по щекам Марины, но это были слёзы радости, не горя. Лиза обняла мать, и они сидели так, обнявшись, пока Семён Григорьевич наливал чай.
Новость о чудесных томатах разнеслась по дому быстро, как разносятся все новости в старых домах с тонкими стенами и любопытными соседями. Сначала пришла Антонина Сергеевна с пятого этажа — строгая женщина, работавшая всю жизнь главным бухгалтером. Съев помидор, она вдруг рассмеялась — звонко, по-девичьи.
— Я на речке! — воскликнула она. — С подружками купаемся! Мне шестнадцать, и Колька Петров смотрит на меня с берега... Господи, я же совсем забыла, какой я была весёлой!
Потом пришёл Виктор Палыч, бывший военный, живший этажом ниже. Грузный, молчаливый мужчина, который обычно только кивал при встрече. Откусив помидор, он заплакал, как ребёнок.
— Мама... — выдавил он сквозь слёзы. — Мама встречает меня из школы... Я принёс пятёрку по математике, первую пятёрку... Она так радуется... Печёт мой любимый пирог с капустой...
День за днём люди приходили к Семёну Григорьевичу. Молодой программист Денис вспомнил, как дед учил его ловить рыбу на утренней зорьке. Медсестра Оля с первого этажа увидела себя маленькой на руках у отца, который погиб в автокатастрофе, когда ей было четыре. Даже дворник Михалыч, вечно хмурый и недовольный, после помидора целый день ходил с улыбкой — вспомнил, как в детстве выиграл районные соревнования по футболу.
Двор преобразился. Люди стали здороваться друг с другом, останавливаться поговорить, делиться не только свежими сплетнями, но и воспоминаниями. Антонина Сергеевна организовала чаепития во дворе, Виктор Палыч починил детскую площадку, которая годами стояла сломанная. Дети снова стали играть во дворе, а не сидеть дома за компьютерами.
Семён Григорьевич наблюдал за всем этим со своего балкона и чувствовал странную смесь радости и тревоги. Томатов оставалось всё меньше — сезон подходил к концу, а новые плоды уже не успеют вызреть. Он пробовал сохранить семена, но чувствовал, что магия была не в семенах, а в чём-то другом — может быть, в самом моменте, в августовском солнце, в его тоске по прошлому.
Однажды вечером, когда на кустах остался последний томат, к нему пришла Марина.
— Семён Григорьевич, — сказала она, — я хочу поблагодарить вас. После того воспоминания я нашла бабушкины письма на чердаке у мамы. А в них — адрес отца Лизы. Он не знал о ней, уехал до того, как я узнала, что беременна. Я написала ему... И он ответил. Хочет встретиться, познакомиться с дочерью.
Старик улыбнулся, но в глазах его была грусть.
— Это хорошо, Мариночка. Очень хорошо.
— А вы? — спросила она. — Вы ведь вырастили их для кого-то конкретного? Для вашей жены?
Семён Григорьевич кивнул.
— Я надеялся... надеялся вспомнить что-то, что забыл. Какой-то момент, который не ценил тогда. Но каждый раз вспоминаю только то, что и так помню. Детство, родителей... А Валю... Валю я помню всю, каждый день наших сорока пяти лет вместе.
— Может быть, это и есть чудо? — тихо сказала Марина. — Что вы ничего не забыли о человеке, которого любили?
На следующее утро Семён Григорьевич проснулся рано. Последний томат висел на кусте, уже немного перезревший. Старик долго смотрел на него, потом протянул руку... и остановился.
Внизу во дворе собрались соседи. Антонина Сергеевна накрывала стол для чаепития, Виктор Палыч чинил скамейку, дети играли в классики, начерченные мелом. Марина с Лизой выносили из подъезда большой пирог — тот самый, с капустой, по рецепту мамы Виктора Палыча, который он вспомнил и записал.
— Семён Григорьевич! — крикнула снизу Лиза. — Идите к нам! У мамы день рождения!
И тут старик понял. Последний томат был не для того, чтобы вспомнить прошлое. Он был для того, чтобы запомнить настоящее. Этот момент, когда он больше не одинок, когда весь двор стал большой семьёй, когда августовское утро пахнет пирогами и детским смехом.
Он оставил томат на кусте и пошёл вниз, к людям. Пусть томат останется — как обещание, что чудеса не заканчиваются, они просто принимают другую форму. Может быть, на следующий год вырастут обычные помидоры. Но память о этом лете, о волшебстве простых человеческих воспоминаний и связях между людьми — эта память останется.
Когда Семён Григорьевич вышел во двор, Лиза побежала к нему и взяла за руку.
— Дедушка Сеня, а вы на следующий год тоже посадите помидоры?
— Обязательно, Лизонька. Обязательно.
— А они снова будут волшебными?
Старик посмотрел на собравшихся соседей, на их улыбающиеся лица, на накрытый стол, на солнце, пробивающееся сквозь листву старых лип.
— Знаешь, — сказал он, — я думаю, волшебство не в помидорах. Оно в нас. Помидоры просто помогли нам это вспомнить.
И пока они пили чай и ели пирог с капустой, последний томат на балконе Семёна Григорьевича тихо покачивался на ветру, храня в себе все воспоминания этого удивительного августа. А может быть, и создавая новые — для тех, кто придёт после.
Осень пришла в город мягко, принеся с собой жёлтые листья и утренние туманы. Семён Григорьевич собрал семена со своих томатов, аккуратно высушил их и сложил в бумажный конверт. На конверте он написал: "Томаты памяти. Август. Год, когда мы вспомнили, как быть счастливыми."
И каждый раз, глядя на этот конверт, он улыбался, вспоминая не прошлое, а то чудесное настоящее, которое подарил ему последний август с Валентиной Петровной — пусть она и не была рядом физически, но присутствовала в каждом добром деле, в каждой улыбке соседей, в каждом воспоминании, которое сближало людей.
Ведь настоящее чудо — не в том, чтобы вернуть прошлое, а в том, чтобы наполнить смыслом настоящее. И томаты Семёна Григорьевича сделали именно это — они вернули людям не только воспоминания, но и способность помнить, что важно в жизни: доброта, соседская взаимопомощь, детский смех и общий пирог за большим столом тёплым августовским вечером.