Клавдия Семёновна проснулась в четыре утра от стука в дверь. Стук был методичный, размеренный — три удара, пауза, снова три удара. Она лежала, прислушиваясь к биению собственного сердца, которое эхом отзывалось на каждый стук. В Красноярске, в панельной девятиэтажке на улице Взлётной, в четыре утра никто не стучался в двери. Разве что смерть, думала она, натягивая халат поверх ночной сорочки.
За дверью никого не оказалось. Только картонная коробка, обмотанная серой упаковочной бумагой, стояла на резиновом коврике. На бумаге — её имя, написанное фиолетовыми чернилами старой перьевой ручкой. Почерк показался знакомым, но она не могла вспомнить, чей именно.
Коробка весила граммов триста, не больше. Клавдия Семёновна поставила чайник, включила настольную лампу в кухне и аккуратно разрезала бумагу кухонными ножницами. Внутри лежал красный пионерский галстук, сложенный треугольником, фотография и записка.
На фотографии — она сама, четырнадцатилетняя, на фоне Дворца пионеров в Свердловске. 1964 год. Рядом стоит мальчик в очках, имени которого она не помнила, хотя лицо казалось до боли знакомым. Они оба улыбаются, держат в руках какие-то грамоты.
Записка гласила: «Воспоминание №1. Химическая олимпиада, второе место. Мальчика звали Витя Крупский. Он умер в 1987 году от лейкемии. Вы переписывались до 1969 года. Рыночная стоимость воспоминания — 47 000 рублей. Сохранить или продать — решать Вам».
Клавдия Семёновна перечитала записку трижды. Витя Крупский. Да, точно, Витя. Они обменялись адресами после олимпиады, писали друг другу про химические опыты, про книги. Потом она поступила в педагогический, вышла замуж, переехала в Красноярск. Витя исчез из её жизни так же незаметно, как и появился.
Чайник засвистел. Она заварила крепкий чай, добавила две ложки сахара — врачи запрещали, но какая теперь разница. Села у окна, смотрела, как просыпается город. Фонари ещё горели, но небо уже начинало светлеть. Где-то внизу завёлся первый автобус.
— Баб Клав, вы чего не спите? — в дверях кухни стоял Егор, внук соседки с третьего этажа. Шестнадцать лет, вечно в наушниках, вечно в телефоне. Но почему-то привязался к ней, помогал с продуктами, чинил технику.
— А ты что здесь делаешь в такую рань?
— Мамка ключи дала, сказала зайти, роутер перезагрузить. У вас опять интернет полетел небось.
Клавдия Семёновна не знала, что такое роутер и зачем его перезагружать, но кивнула. Егор прошёл в комнату, пошуршал проводами.
— Баб Клав, а что это у вас за фотка?
Она рассказала про коробку, показала записку. Егор присвистнул.
— Сорок семь косарей за воспоминание? Это что за дичь?
— Я тоже не понимаю.
Егор достал телефон, что-то быстро набрал.
— Есть такое... Подпольная сеть, типа. Торгуют воспоминаниями. В основном советскими. Говорят, китайцы скупают для своих музеев виртуальной реальности. Или ещё для чего-то. Тёмная тема.
— Но как можно продать воспоминание?
— Ну, вы подписываете договор, что больше никогда не будете об этом вспоминать, не будете рассказывать. Отдаёте все артефакты — фотки там, письма. И типа получаете бабки. А они это оцифровывают и продают дальше.
Следующие три недели коробки приходили каждый вторник и пятницу. Всегда в четыре утра. Клавдия Семёновна уже не пугалась стука, просто вставала, заваривала чай и открывала очередную посылку.
Воспоминание №7 стоило 89 000 — первый поцелуй с будущим мужем на танцах в ДК железнодорожников. К записке прилагался пожелтевший билет на тот вечер и засушенная веточка черёмухи.
Воспоминание №12 — 124 000 — рождение дочери в 1973 году. Бирка с роддома, крошечная распашонка, фотография счастливого мужа с букетом гладиолусов.
Воспоминание №18 — 67 000 — последний звонок в школе, где она проработала тридцать лет. Групповая фотография учителей, поздравительный адрес, серебряная брошь в виде колокольчика.
Она складывала всё в старый чемодан на антресолях. Иногда доставала, перебирала, плакала. Муж умер десять лет назад, дочь уехала в Канаду, звонила раз в месяц по скайпу. Пенсия — девятнадцать тысяч. За квартиру — восемь. На лекарства — четыре. На еду оставалось...
— Баб Клав, я тут покопался, — Егор пришёл в субботу с ноутбуком. — Есть форум, где такие как вы общаются. Которым приходят эти коробки.
На экране — простой сайт без картинок. Только текст. Сотни сообщений.
«Мне прислали воспоминание о первом полёте на самолёте. 1962 год, Ту-104, Москва-Ташкент. Предлагают 93 тысячи. Но я ведь тогда встретила своего второго мужа. Если продам, забуду и его?»
«Продал воспоминание о службе в Афгане. Теперь не помню лица погибших друзей. Деньги потратил на операцию внуку. Правильно ли сделал?»
«Они знают всё. Откуда? Кто они? Почему именно эти воспоминания?»
Клавдия Семёновна читала до глубокой ночи. Егор сидел рядом, переводил непонятные термины, помогал найти нужные темы. Оказалось, что получателей коробок — тысячи по всей стране. В основном пожилые люди, те, кто помнил СССР. Суммы варьировались от десяти тысяч до полумиллиона — в зависимости от «уникальности и эмоциональной насыщенности» воспоминания.
— Баб Клав, смотрите, тут один чувак пишет, что вычислил схему, — Егор тыкнул в экран. — Говорит, есть некий алгоритм. Они собирают не просто воспоминания, а создают какую-то карту. Типа коллективной памяти.
Пользователь под ником «Физик1937» писал:
«Представьте, что каждое воспоминание — это точка в многомерном пространстве. Координаты — время, место, люди, эмоции. Если собрать миллионы таких точек, получится полная картина эпохи. Не официальная история, а настоящая, прожитая, прочувствованная. Они строят модель СССР из наших воспоминаний. Для чего — не знаю. Может, чтобы воссоздать в виртуальной реальности. Может, для чего-то ещё».
Воспоминание №24 пришло в понедельник. Клавдия Семёновна знала, что будет внутри, ещё до того, как открыла коробку. Фотография дочери в аэропорту Толмачёво, билет в Торонто, односторонний. 2011 год. Последние объятия. Обещания звонить каждый день. Слёзы.
Стоимость — 230 000 рублей.
Двести тридцать тысяч. Можно сделать ремонт. Купить новый холодильник. Съездить к дочери в Канаду — она уже пять лет звала, но билеты дорогие, да и виза...
Клавдия Семёновна сидела на кухне до рассвета. Пила остывший чай, смотрела на фотографию. Дочь улыбалась, махала рукой. На заднем плане — муж-канадец, которого она видела только по скайпу. Внуки, которые не говорят по-русски.
В записке, кроме суммы, был телефон и инструкция. Позвонить, назвать код, подтвердить продажу. Курьер приедет через час, заберёт артефакты, оставит деньги наличными.
Она набрала номер в семь утра.
— Служба памяти, — произнёс механический голос. — Назовите код воспоминания.
— Эм-два-четыре-дробь-кэ-эс-семь-три.
— Клавдия Семёновна Мухина, воспоминание номер двадцать четыре, проводы дочери, двести тридцать тысяч рублей. Подтверждаете продажу?
Она молчала. В трубке тихо гудело.
— Клавдия Семёновна? Подтверждаете продажу?
— А если я откажусь? От всех. Не буду ничего продавать?
Пауза.
— Это ваше право. Воспоминания останутся при вас. Предложение действительно бессрочно. Вы можете вернуться к нему в любой момент.
— А кто вы? Зачем вам это?
— Мы сохраняем историю, Клавдия Семёновна. Настоящую историю. Пока не поздно. Пока помнят те, кто жил.
Она положила трубку.
Егор пришёл вечером, принёс продукты.
— Ну что, баб Клав, продали что-нибудь?
— Нет. И не буду.
— Правильно. Знаете, я тут подумал... Может, лучше это всё записать? Ну, на диктофон или видео. Расскажете про каждую фотку, про каждую вещь. Я помогу смонтировать, выложим на ютуб. Пусть люди знают.
Клавдия Семёновна улыбнулась.
— А давай. Только сначала чай попьём. И я тебе расскажу про Витю Крупского. Про химическую олимпиаду в шестьдесят четвёртом. Про то, как мы с ним ставили опыты в подвале Дворца пионеров...
Она говорила, а Егор записывал на телефон. За окном темнело, загорались огни Красноярска. Где-то там, в параллельном мире больших данных и виртуальных реальностей, кто-то пытался купить и оцифровать прошлое. Но здесь, на кухне панельной девятиэтажки, прошлое оставалось живым, тёплым, настоящим.
На следующее утро коробки перестали приходить.
Но Клавдия Семёновна продолжала просыпаться в четыре утра. Заваривала чай, доставала из чемодана очередную фотографию и вспоминала. Просто так, для себя. Бесплатно.
А потом приходил Егор с диктофоном, и она рассказывала. Про пионерские лагеря и комсомольские стройки, про дефицит и очереди, про первое сентября и последний звонок, про свадьбы и похороны, про надежды и разочарования.
— Баб Клав, — сказал однажды Егор, — а знаете, у вашего канала уже пятьдесят тысяч подписчиков. Люди пишут, что тоже хотят рассказать свои истории.
— Пусть рассказывают, — ответила она. — Пока помнят. Пока не поздно.
В тот вечер ей позвонила дочь из Торонто. Не по расписанию, просто так.
— Мама, я смотрела твои видео. Про папу, про наш двор, про школу... Можно я приеду? С детьми. Пусть послушают вживую.
Клавдия Семёновна плакала, не стесняясь слёз.
— Конечно, доченька. Приезжайте. Я вас жду. Помню. И буду помнить всегда.
За окном шёл снег. Крупный, неспешный, красноярский. Такой же, как пятьдесят лет назад, когда она впервые приехала в этот город с мужем-лейтенантом. Снег не изменился. И память тоже осталась при ней — бесценная, непродажная, живая.
Где-то в недрах интернета анонимные покупатели воспоминаний подсчитывали убытки. Проект по созданию виртуального СССР из фрагментов человеческой памяти дал сбой. Люди перестали продавать прошлое. Начали им делиться.
А Клавдия Семёновна заваривала очередной чай и думала о том, что завтра расскажет Егору про выпускной бал 1967 года. Про белое платье, которое шила полгода. Про вальс в актовом зале. Про рассвет на набережной Енисея.
Это воспоминание не имело цены. Оно было бесценным.