Валентина Сергеевна Михайлова проснулась, как всегда, ровно в шесть утра. Старая привычка балерины — тело помнило расписание репетиций, хотя последний раз она выходила на сцену Мариинского театра тридцать лет назад. Сейчас, в свои шестьдесят семь, она по-прежнему держала спину прямо и ходила с грацией, которую не могли отнять ни годы, ни артрит, подкрадывающийся холодными петербургскими утрами.
Конверт из поликлиники лежал на столе уже третий день. Валентина откладывала момент, когда придётся его открыть. Результаты обследования. Обычная диспансеризация, ничего особенного. Но что-то внутри неё сжималось от предчувствия.
Заварив крепкий чай — единственная роскошь, которую она себе позволяла, цейлонский, в красивой жестяной коробке — Валентина села за стол и решительно вскрыла конверт.
Слова плясали перед глазами, как непослушные ученицы в первый день занятий. "Онкология... третья стадия... рекомендуется немедленная госпитализация... прогноз: три-четыре месяца при отсутствии лечения..."
Чашка выскользнула из рук, разбившись о паркет. Горячий чай растёкся тёмной лужей, похожей на кровь под светом софитов.
***
Доктор Кирилл Павлович Зотов дремал за столом в ординаторской. Третья смена подряд, глаза слипались, а впереди ещё четыре часа. Стопка папок с результатами анализов громоздилась справа. Он механически брал одну за другой, вкладывал распечатки, запечатывал конверты.
Папка Михайловой В.С. лежала рядом с папкой Михайлова С.В. Усталые пальцы перепутали документы. Простая ошибка, которая изменит две жизни.
***
— Валечка, ты что, с ума сошла? — Нина Андреевна, соседка по коммуналке, не верила своим глазам. — Шубу? Норковую? Ты же говорила, что это мещанство!
Валентина стояла перед зеркалом в бутике на Невском. Мягкий мех струился по плечам, превращая её в ту молодую красавицу, которой она была когда-то. Ценник — три её годовые пенсии — больше не имел значения.
— Всю жизнь откладывала на чёрный день, — Валентина повернулась к подруге. — А он, оказывается, уже наступил. Так почему бы не встретить его в норке?
В тот же день она купила билет в Дубай. Первый класс. Марат не виделся с ней пять лет, всё некогда было — бизнес, семья, важные дела. Что ж, теперь у неё появился весомый повод для визита.
***
Телефон в квартире Марата Михайлова зазвонил в три часа ночи по местному времени. На экране высветилось: "Мама".
— Алло? Мам, что случилось? У тебя всё в порядке?
— Я в аэропорту Дубая, — спокойный голос Валентины заставил его подскочить в кровати. — Встретишь меня?
— Что? Мама, ты... как ты здесь оказалась? Почему не предупредила?
— Сюрприз, — в её голосе звучала странная, почти девчоночья радость. — Разве сын не может встретить мать в аэропорту?
Марат увидел её у выхода из зоны прилёта. Норковая шуба в сорокаградусную жару, прямая спина, высоко поднятая голова. Его мать. Но что-то изменилось. В глазах появился блеск, которого он не видел годами.
— Мама, что происходит? — спросил он, обнимая её. Она пахла новыми духами, дорогими и незнакомыми.
— Просто решила пожить, — Валентина улыбнулась. — Покажешь мне свой Дубай? Я слышала, тут есть рестораны на крыше небоскрёбов.
Следующие две недели были похожи на сон. Валентина каталась на яхте, ужинала в Burj Al Arab, каталась на Ferrari по пустыне. Марат не узнавал мать — женщину, которая всю жизнь считала каждую копейку и носила одно пальто пятнадцать лет.
— Мам, — наконец решился он на вопрос за ужином в ресторане с видом на фонтаны. — Откуда деньги? Ты что, квартиру продала?
Валентина отпила шампанское — она теперь пила шампанское! — и покачала головой.
— Сбережения. Знаешь, я всю жизнь копила на старость. А потом поняла — старость уже пришла, а я так и не начала жить.
— Но...
— Марат, — она накрыла его руку своей, сухой и тёплой. — Я хочу, чтобы ты знал: я не держу на тебя зла. За то, что ты уехал, что редко звонишь. У тебя своя жизнь. Просто... давай эти две недели будем семьёй, хорошо?
В его глазах стояли слёзы.
***
Вернувшись в Петербург, Валентина первым делом пошла в свою старую балетную студию. Директор, её бывшая ученица Катя, удивилась визиту.
— Валентина Сергеевна! Какая честь! Вы так редко нас навещаете.
— Хочу вернуться, — Валентина села в кресло напротив. — Буду вести мастер-классы. Бесплатно.
— Но... у нас нет бюджета на дополнительные занятия...
— Я сказала — бесплатно. И ещё, — Валентина достала чековую книжку, — хочу учредить стипендию для талантливых девочек из малообеспеченных семей. Пятьдесят тысяч рублей ежемесячно.
Катя открыла рот от изумления.
— Валентина Сергеевна, вы уверены? Это огромные деньги!
— Абсолютно уверена. У меня есть три месяца. Хочу успеть передать всё, что знаю.
***
Занятия начались через неделю. Валентина входила в зал, и девочки замирали. В её движениях была магия — каждый жест рассказывал историю, каждый поворот головы был поэзией.
— Балет — это не только техника, — говорила она, поправляя позицию у станка худенькой Маше. — Это способность проживать каждое мгновение полностью. Танцуйте так, будто завтра не наступит.
Она говорила это с такой убеждённостью, что девочки верили каждому слову.
После занятий Валентина часто оставалась в пустом зале. Включала Чайковского и танцевала — для себя, для теней прошлого, для времени, которого осталось так мало. Её тело помнило каждое па, каждый прыжок, хотя суставы протестовали, а дыхание сбивалось.
***
В конце второго месяца пришло письмо из поликлиники. Приглашение на повторное обследование. Валентина чуть было не выбросила его — какой смысл? Но что-то заставило её пойти.
Доктор Зотов выглядел измождённым и встревоженным.
— Валентина Сергеевна, мне очень неловко, но произошла ужасная ошибка. Ваши результаты анализов были перепутаны с результатами другого пациента. У вас всё в порядке. Ну, то есть, обычные возрастные изменения, но никакой онкологии. Простите, это моя вина, я...
Валентина сидела, не в силах произнести ни слова. В ушах звенело. Три месяца. Она прожила три месяца, думая, что умирает. Потратила почти все сбережения. Призналась сыну в любви. Танцевала так, как не танцевала последние тридцать лет.
— Валентина Сергеевна? Вам плохо? Воды?
Она засмеялась. Тихо сначала, потом громче. Доктор испуганно смотрел на неё.
— Знаете что, доктор? — наконец выговорила она. — Вы совершили ошибку. Но это лучшая ошибка в моей жизни.
***
Вечером того же дня Валентина сидела на кухне своей коммуналки. Норковая шуба висела в шкафу — непрактичная, безумно дорогая и прекрасная. На столе лежали фотографии из Дубая — она и Марат на фоне небоскрёбов, смеющиеся, живые.
Зазвонил телефон.
— Мам? — голос Марата звучал взволнованно. — Я тут подумал... Может, я на майские приеду? С Леной и детьми. Ты ведь так и не видела внуков вживую.
— Приезжайте, — Валентина улыбнулась. — Я покажу им Петербург. И научу танцевать.
— Мам, а та твоя стипендия для балетной студии... Я хочу тоже вложиться. Пусть будет семейный фонд Михайловых.
После разговора Валентина подошла к окну. Петербургские сумерки окутывали город дымкой. Где-то там, в больнице, лежал настоящий Михайлов С.В., тот, кому действительно оставалось три месяца. Она не знала его, никогда не встречала. Но мысленно благодарила за подаренную жизнь.
Нет, не за три месяца до смерти. За три месяца, когда она наконец начала жить.
На следующее утро Валентина проснулась в половине седьмого. Не по привычке — по желанию. В студии ждали ученицы. В телефоне — сообщение от Марата с фотографиями внуков. В шкафу — норковая шуба, которую она наденет на премьеру в Мариинке.
Жизнь продолжалась. Настоящая жизнь, которая началась с ошибки уставшего доктора и закончилась... нет, не закончилась. Только начиналась.
За окном занимался рассвет.