Василий Петрович Крюков спустился в подвал дома номер семнадцать по Трубной улице ровно в восемь утра. Ключи звякнули о металлическую дверь технического помещения. Запах сырости и ржавчины ударил в ноздри — знакомый, почти родной запах его профессии. Двадцать лет он обслуживал этот район, двадцать лет спускался в подвалы, где трубы, как кровеносные сосуды огромного организма, пульсировали водой, теплом, жизнью.
— Тимур, давай инструмент, — сказал он помощнику, молодому таджику с внимательными черными глазами.
Тимур молча протянул чемоданчик. Он работал с Василием Петровичем уже третий год, но говорил мало. Только кивал, улыбался, иногда что-то бормотал на своем языке. Василий Петрович подозревал, что парень понимает по-русски гораздо больше, чем показывает.
Дом был построен в две тысячи седьмом году на месте снесенной хрущевки. Стекло, бетон, подземный паркинг. Квартиры от ста пятидесяти метров. Жильцы — те, кто успел. Банкиры, чиновники, наследники неизвестно чего. И старуха Марго Давидовна из сорок седьмой квартиры — единственная, кого не выселили из старого дома. Какие-то связи в мэрии, говорили. Или просто повезло.
Василий Петрович открыл люк, ведущий к магистральным трубам. Система была сложная — семь стояков, разводка на каждый этаж, плюс отопление. Он включил налобный фонарь и полез вниз.
И тут услышал.
Сначала подумал — радио у кого-то работает. Но звук шел из труб. Женский голос, приглушенный, но отчетливый:
— ...не могу больше так жить, Костя. Не могу. Каждый день одно и то же. Завтрак, уборка, ужин. Телевизор. Ты даже не смотришь на меня...
Василий Петрович приложил ухо к трубе. Голос стал четче.
— ...купила новое платье, красное, с вырезом. Помнишь, ты любил красное? А ты даже не заметил. Уткнулся в свой компьютер...
— Тимур! — позвал Василий Петрович. — Иди сюда.
Тимур спустился, присел рядом.
— Слышишь?
Тимур прислушался, кивнул.
— Какая квартира это? — спросил он с сильным акцентом.
Василий Петрович проследил трубу взглядом. Третий стояк, значит... квартиры с двадцать первой по тридцатую.
— Пойдем, проверим, — сказал он.
Они поднялись на третий этаж. Василий Петрович позвонил в двадцать первую квартиру. Открыл мужчина лет тридцати пяти в спортивном костюме.
— Сантехники. Плановая проверка.
— А, да-да, проходите.
В квартире было тихо. Мужчина был один. На кухне — грязная кофейная чашка, больше никаких следов женского присутствия.
— У вас тут... жена есть? — осторожно спросил Василий Петрович, проверяя краны.
— Развелись два года назад, — коротко ответил мужчина.
Василий Петрович и Тимур переглянулись.
Проверили остальные квартиры третьего этажа. Никаких женщин в красных платьях. Никаких Костей.
Вернулись в подвал. Голос все еще звучал:
— ...помнишь нашу свадьбу? Ты сказал, что я самая красивая. Врал, наверное. Все врут на свадьбах...
Василий Петрович достал блокнот, начал делать пометки. Третий стояк, время — десять тридцать утра, женский голос, примерно тридцать-тридцать пять лет.
— Василий Петрович, — Тимур тронул его за плечо. — Смотри.
Он показывал на другую трубу. Василий Петрович приложил ухо. Мужской голос, грубый, с матом:
— ...да пошла ты! Сколько можно? Каждый день одно и то же! Картошка опять? Да я лучше в столовке поем!
Проследили трубу — пятый стояк, квартиры с сорок первой по пятидесятую.
Поднялись на пятый этаж. В сорок третьей квартире открыла молодая женщина с ребенком на руках.
— Сантехники.
— Проходите. Только тихо, малыш только заснул.
В квартире — идеальный порядок. На кухне — посудомоечная машина, мультиварка, кофемашина. Никакой картошки.
— Муж дома? — спросил Василий Петрович.
— На работе. А что, проблемы с трубами?
— Нет-нет, просто проверка.
Вернулись в подвал. Голоса продолжали звучать. Теперь их было больше. Детский плач из второго стояка. Старческое бормотание из шестого. Музыка — вальс Штрауса — из седьмого.
Василий Петрович сел на перевернутое ведро, закурил.
— Что это, Василий Петрович? — спросил Тимур.
— Не знаю. Но выясним.
Следующие три часа они методично проверяли каждую трубу, каждое соединение. Василий Петрович заполнил половину блокнота. Голоса не совпадали с реальными жильцами. Более того, некоторые говорили о вещах, которых не могло быть в этом доме.
— ...комсомольское собрание в пять. Не опаздывай, Верочка...
— ...талоны на масло кончились. Придется без масла...
— ...Сталин умер! Слышала? По радио передали!
Василий Петрович вздрогнул. Проверил трубу — четвертый стояк, тридцать первая — сороковая квартиры.
— Тимур, какой сегодня год?
— Две тысячи двадцать третий, Василий Петрович.
— А дом когда построили?
— Вы сказали, две тысячи седьмой.
— А до него что было?
— Не знаю.
Василий Петрович полез в телефон, начал искать. Нашел — пятиэтажный дом, построен в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом, снесен в две тысячи пятом.
— Пятьдесят четвертый... — пробормотал он. — Значит, Сталин уже умер, когда строили...
В обед они поднялись наверх. Нужно было проверить квартиру Марго Давидовны. Она единственная жила в старом доме.
Дверь открыла сама Марго Давидовна. Несмотря на возраст, держалась прямо, волосы уложены, накрашена.
— Василий Петрович! Тимурчик! Входите, мои хорошие. Чаю?
— Спасибо, Марго Давидовна, мы по работе.
— Ой, да какая работа! Присядьте хоть на минутку. Я пирог испекла.
Квартира была обставлена старой мебелью. Сервант с хрусталем, ковер на стене, фотографии в рамках. На почетном месте — портрет мужчины в военной форме.
— Муж? — спросил Василий Петрович.
— Был. Сорок лет прожили. Десять лет как нет его.
Она налила чай, отрезала пирог. Василий Петрович взял кусок, задумчиво жевал.
— Марго Давидовна, а вы давно в этом доме живете?
— Ой, давно. С шестьдесят второго года. Молодая совсем была, двадцать лет. Из театрального только выпустилась. Квартиру дали как молодому специалисту. Однокомнатная была, потом на двухкомнатную обменяли, когда Сережа родился.
— А когда дом сносили, вас не трогали?
Марго Давидовна улыбнулась.
— История долгая. Сережа мой, Царство ему Небесное, в мэрии работал. Устроил так, что квартиру в новом доме дали. На том же месте, представляете? Даже этаж тот же — пятый. Только окна теперь в другую сторону выходят.
— А старый дом помните?
— Конечно! Как не помнить. Соседи хорошие были. Вон, Костя с третьего этажа — инженер, с женой вечно ругался. Она ему все красное платье какое-то показывала, доказывала что-то. Развелись потом. А с первого этажа Верочка — комсомолка активная, потом в партию вступила, в райкоме работала. С второго — семья Ивановых, пятеро детей, вечно шум-гам. Отец их пил сильно, картошкой жену кормил. Она потом ушла от него.
Василий Петрович аж кусок пирога не дожевал.
— Марго Давидовна, а можно у вас в ванной посмотреть? Трубы проверить?
— Конечно, милый, конечно.
В ванной Василий Петрович приложил ухо к трубе. Тишина. Потом — тихий голос самой Марго Давидовны, но молодой:
— Виктор, ну что ты молчишь? Скажи что-нибудь. Ну скажи! Я же вижу, что ты меня больше не любишь. После того случая... Я же объяснила! Это был просто спектакль, просто роль!
Василий Петрович выпрямился. Из кухни донесся голос настоящей, старой Марго Давидовны:
— Тимурчик, еще пирога?
Они ушли от Марго Давидовны через час. Василий Петрович молчал, Тимур шел рядом, поглядывал с любопытством.
В подвале Василий Петрович снова начал слушать трубы. Теперь он понимал — это были голоса из прошлого. Из старого дома. Каким-то образом трубы сохранили их, как магнитофонная пленка.
Но потом он услышал кое-что новое.
Из первого стояка, совсем тихо:
— ...результаты биопсии пришли. Злокачественная. Четвертая стадия. Три месяца, может, четыре...
Голос был знакомый. Василий Петрович напряг память — точно! Квартира номер восемь, Игорь Валентинович, банкир. Неделю назад меняли смеситель у него. Здоровый мужик, лет сорок пять, в спортзал ходит.
— Тимур, поднимемся в восьмую.
В квартире открыла жена Игоря Валентиновича.
— Сантехники? Но вы же на прошлой неделе были.
— Извините, забыли кое-что проверить. Можно?
— Да, конечно.
Игорь Валентинович сидел в гостиной, смотрел футбол. Выглядел прекрасно.
— А, сантехники! Что, опять смеситель?
— Нет-нет, просто проверка.
Василий Петрович прошел в ванную, приложил ухо к трубе. Тот же голос:
— ...не буду ей говорить. Пусть думает, что все хорошо. До Нового года дотяну, а там...
Василий Петрович похолодел. Это был голос из будущего.
Вернулись в подвал. Василий Петрович лихорадочно проверял трубы, делал записи. Прошлое, настоящее, будущее — все смешалось в трубах этого дома.
— ...война началась! Немцы напали!
— ...Путин выступает по телевизору...
— ...доллар по триста рублей! Представляешь?
— ...маму вчера похоронили...
— ...сын родился! Три восемьсот, пятьдесят четыре сантиметра!
Василий Петрович чертил схему. Первый стояк — будущее, примерно на год вперед. Второй — прошлое, сороковые годы. Третий — восьмидесятые. Четвертый — пятидесятые. Пятый — шестидесятые. Шестой — настоящее. Седьмой — снова будущее, но дальше, лет на пять.
— Василий Петрович, — Тимур тронул его за плечо. — Уже вечер. Пора домой.
— Подожди. Еще немного.
Он слушал седьмой стояк. Детский голос, лет семь-восемь:
— ...папа говорит, что дедушка Вася был сантехником. Говорит, он умер здесь, в подвале. Нашел что-то в трубах. Какую-то тайну. И сердце не выдержало...
Василий Петрович отшатнулся от трубы. Посмотрел на Тимура. Тот стоял бледный.
— Слышал?
Тимур кивнул.
— Это про вас, Василий Петрович.
— Знаю.
Василий Петрович сел на ведро, достал сигареты. Руки дрожали.
— Что будем делать? — спросил Тимур.
— Не знаю. Дай подумать.
Он курил, смотрел на трубы. Голоса продолжали звучать. Вся жизнь дома — прошлая, настоящая, будущая — текла по этим трубам, как вода, как кровь, как время.
— Василий Петрович, может, уйдем? Не надо больше слушать.
— А если это важно? Если я должен что-то узнать?
— Но вы же слышали... Про сердце...
Василий Петрович затушил сигарету, встал.
— Пойдем к Марго Давидовне. Она что-то знает.
Марго Давидовна открыла сразу, словно ждала.
— Я знала, что вы вернетесь, — сказала она. — Входите.
В квартире горел только торшер. Марго Давидовна села в кресло, указала на диван.
— Вы слышали голоса в трубах, — это был не вопрос, а утверждение.
— Откуда вы знаете?
— Я тоже их слышу. Уже давно. С тех пор, как переехала в новый дом.
— И что это?
Марго Давидовна вздохнула.
— Когда строили старый дом, в пятьдесят четвертом, произошла авария. Прорвало трубу с горячей водой, двое рабочих погибли. Их звали Василий и Тимур.
Василий Петрович и Тимур переглянулись.
— Совпадение, — сказал Василий Петрович неуверенно.
— Может быть. А может, и нет. Они погибли, но что-то от них осталось в трубах. Какая-то... энергия. Память. И когда построили новый дом, использовали часть старых труб. В подвале, магистральные. Строители не знали, конечно. Просто решили сэкономить.
— Но голоса... Они из разных времен.
— Да. Трубы стали как... как радиоприемник, который ловит все волны сразу. Прошлое, настоящее, будущее. Все, что было, есть и будет в этом месте.
— И что нам делать?
Марго Давидовна встала, подошла к серванту, достала пожелтевшую фотографию.
— Это мой Виктор. Знаете, как он умер? Инфаркт. В подвале нашего старого дома. Он был председатель домкома, пошел проверить трубы. Говорили, что услышал что-то, испугался. Но я знаю правду. Он услышал мой голос из будущего. Услышал, как я плачу на его могиле, говорю, что любила его, несмотря ни на что. И сердце не выдержало.
Она вернулась в кресло.
— Вы тоже услышали свое будущее?
Василий Петрович кивнул.
— И что теперь?
— Не знаю.
Они сидели молча. За окном темнело. В трубах, Василий Петрович знал, продолжали звучать голоса.
— Может, это предупреждение? — сказал Тимур. — Может, можно изменить?
— А может, наоборот, — сказала Марго Давидовна. — Может, пытаясь изменить, мы как раз и приведем к тому, что услышали.
Василий Петрович встал.
— Я должен вернуться в подвал. Дослушать до конца.
— Василий! — Марго Давидовна схватила его за руку. — Не надо. Виктор тоже хотел дослушать до конца.
— Но я должен понять. Почему именно я? Почему Тимур? Почему наши имена совпадают с теми рабочими?
Марго Давидовна отпустила его руку.
— Идите. Но помните — некоторые двери лучше не открывать.
В подвале было холодно. Василий Петрович включил все фонари, сел посередине, окруженный трубами.
— Тимур, иди домой.
— Нет. Останусь.
Они слушали. Голоса становились четче, громче. Словно трубы понимали, что их секрет раскрыт, и больше не прятались.
Из первого стояка:
— ...похороны назначены на среду. Василий Петрович Крюков, царство ему небесное, был хорошим человеком. Сантехником от Бога...
Из второго:
— ...говорят, немцы уже под Москвой. Эвакуируемся завтра...
Из третьего:
— ...Олимпиада-восемьдесят! Мишка полетел!
Из четвертого:
— ...Хрущев выступал. Про культ личности. Все молчат, боятся...
Из пятого:
— ...Гагарин полетел! В космос! Первый человек!
Из шестого:
— ...не могу дозвониться до мамы. Телефон не отвечает...
Из седьмого:
— ...новый мэр обещает снести весь квартал. Построят бизнес-центр...
И вдруг все стихло. Полная тишина.
Потом из всех труб одновременно — один голос. Глубокий, не мужской и не женский, словно сам дом заговорил:
— Василий. Тимур. Вы пришли.
Василий Петрович вскочил. Тимур вжался в стену.
— Кто вы?
— Мы — память этого места. Мы — все, кто жил, живет и будет жить здесь. Мы — Василий и Тимур, погибшие в пятьдесят четвертом. Мы — вы.
— Что вы хотите?
— Ничего. Мы просто есть. Как эхо в горах. Как отражение в воде. Но вы услышали нас. Первые за все годы по-настоящему услышали.
— Зачем вы показываете будущее?
— Мы ничего не показываем. Время здесь течет иначе. В трубах нет прошлого и будущего. Есть только вечное сейчас.
— Но я услышал о своей смерти!
— Ты услышал одну из возможностей. Их много. В других трубах — другие варианты. Слушай.
Из первого стояка:
— ...Василий Петрович на пенсии. Внуки приезжают каждые выходные...
Из третьего:
— ...получил премию от управляющей компании. Лучший сантехник района!
Из пятого:
— ...переехал в деревню. Дом у реки. Рыбалка каждое утро...
— Видишь? — сказал голос. — Будущее не предопределено. Ты сам выбираешь.
Василий Петрович сел обратно на ведро.
— А те рабочие? Василий и Тимур из пятьдесят четвертого?
— Они тоже здесь. Их память в металле труб. Они счастливы, что вы пришли. Что их имена живут.
— Это правда? Или я схожу с ума?
— А какая разница?
Василий Петрович засмеялся. Нервно, истерически.
— Тимур, ты слышишь это все?
Тимур кивнул.
— На моем языке есть поговорка. "Вода помнит свой путь". Может, трубы тоже помнят.
Голос из труб заговорил снова:
— Василий, ты можешь уйти сейчас. Забыть. Жить дальше. Или остаться и слушать. Но знай — каждый голос изменяет тебя. Каждая история становится частью твоей истории.
— А если я останусь?
— Ты станешь частью дома. Как Марго Давидовна. Как те рабочие. Как все, кто по-настоящему жил здесь.
Василий Петрович посмотрел на Тимура.
— Что думаешь?
— Я думаю, Василий Петрович, мы уже часть дома. С того момента, как услышали первый голос.
Василий Петрович встал, отряхнул комбинезон.
— Знаете что, — сказал он трубам. — Я буду приходить. Слушать. Записывать. Но жить буду в своем времени. В своем сейчас.
— Мудрое решение, — ответил голос и стих.
Они вышли из подвала. На улице шел снег — первый снег этой зимы. Василий Петрович поднял лицо к небу, подставил снежинкам.
— Красиво, — сказал Тимур.
— Да. Красиво.
Они шли к метро. Василий Петрович думал о голосах, о времени, о выборе. Телефон зазвонил — жена.
— Вась, ты где? Ужин остывает.
— Иду, Тань. Уже иду.
— Картошку пожарила. Твою любимую, с луком.
Василий Петрович остановился. Вспомнил голос из пятого стояка про картошку. Засмеялся.
— Что смешного? — спросила Таня.
— Да так, вспомнил кое-что. Слушай, а давай сегодня в ресторан сходим?
— Вась, ты что, с ума сошел? Какой ресторан?
— Обычный. Посидим, поговорим. Когда мы последний раз разговаривали?
— Ну... не помню.
— Вот и я не помню. Жду тебя через полчаса. Наденешь красное платье?
— Какое красное? Вась, ты точно в порядке?
— В полном. Просто понял кое-что важное.
Он отключился, посмотрел на Тимура.
— Ты к семье?
— Да. Жена ждет.
— Обними их покрепче.
— Обниму, Василий Петрович.
Они разошлись у метро. Василий Петрович обернулся, посмотрел на дом номер семнадцать. В окнах горел свет. За каждым окном — своя жизнь, своя история. А в подвале, в трубах, все эти истории сплетались в одну, бесконечную, как само время.
На следующий день Василий Петрович вернулся в подвал. И на следующий. И через неделю. Он слушал голоса, записывал, пытался понять логику временных потоков. Марго Давидовна иногда спускалась к нему, приносила чай в термосе.
— Нашел что-нибудь? — спрашивала она.
— Каждый день что-то новое. Вчера услышал голос своего прадеда. Оказывается, он жил в старом доме в шестидесятых. Снимал комнату.
— А я вчера услышала Сережу. Взрослого. Говорил с женой о том, как меня в дом престарелых отдать. Но я не обижаюсь. Знаю, что не отдаст.
Они сидели в подвале, пили чай, слушали время.
Однажды Тимур сказал:
— Василий Петрович, а может, весь мир так устроен? Может, везде есть такие места, где время течет иначе?
— Может быть. А может, мы просто научились слышать то, что всегда звучало.
К весне Василий Петрович исписал уже пятую тетрадь. У него была целая карта временных потоков дома. Он знал, что в две тысячи тридцатом в доме будет пожар, но никто не пострадает. Что в тысяча девятьсот сорок втором в подвале прятались от бомбежки. Что через сто лет на этом месте построят что-то совершенно новое, но трубы сохранят.
И он знал, что умрет не в подвале. Это было одно из возможных будущих, но не его. Его будущее он услышал из седьмого стояка майским вечером:
— ...дедушка Вася умер во сне. Тихо. Ему было девяносто два. До последнего дня работал. Говорил, что трубы — это его жизнь...
Девяносто два. Еще сорок пять лет. Неплохо.
Он рассказал Тане о голосах. Сначала она испугалась, хотела вызвать врача. Потом сама спустилась в подвал, послушала. Услышала голос своей матери, умершей десять лет назад. Расплакалась.
— Это правда, Вась?
— Не знаю. Но разве важно?
Летом в дом въехали новые жильцы. Молодая пара, квартира номер одиннадцать. Через неделю муж пришел к Василию Петровичу:
— Слушайте, у нас что-то с трубами. Голоса какие-то слышны.
— Бывает, — спокойно ответил Василий Петрович. — Акустика такая. Не обращайте внимания.
— Но там... там говорят странные вещи. Про будущее какое-то.
Василий Петрович посмотрел на него внимательно. Молодой, лет тридцать, глаза умные, встревоженные.
— Хотите, покажу кое-что?
Они спустились в подвал. Василий Петрович показал свои тетради, объяснил систему. Парня звали Игорь.
— Вы что, серьезно? Это не розыгрыш?
— Послушайте сами.
Игорь слушал час. Потом сел на ведро, закурил.
— Если это правда...
— То что?
— То все, что мы знаем о времени, неверно.
— Или неполно.
Игорь стал приходить в подвал. Он был физиком, работал в университете. Приносил приборы, пытался измерить что-то.
— Электромагнитное поле нормальное. Радиация в норме. Температурные аномалии отсутствуют. Но голоса есть. Это невозможно с точки зрения науки.
— Наука не все знает, — сказала Марго Давидовна, спускаясь с очередным термосом.
К осени о голосах знал весь дом. Кто-то боялся, кто-то не верил, кто-то приходил послушать. Василий Петрович стал чем-то вроде экскурсовода по времени.
— Первый стояк — будущее, ближайший год. Второй — военные годы. Третий...
Однажды пришла журналистка. Молодая, с диктофоном.
— Я пишу статью о городских легендах. Говорят, у вас тут...
— Ничего у нас тут, — отрезал Василий Петрович.
— Но люди говорят...
— Люди много чего говорят. Идите отсюда.
Журналистка ушла, но Василий Петрович знал — она вернется. Или придут другие. Рано или поздно о доме узнают.
Он собрал жильцов:
— Слушайте, если об этом узнают все, сюда начнут ездить толпы. Ученые, журналисты, просто любопытные. Вы этого хотите?
— Нет, — сказал Игорь. — Но как скрыть?
— Просто молчать. Все. Это наш дом, наши голоса, наша тайна.
Договорились молчать. Но Василий Петрович знал — недолго это продлится. Он слышал из седьмого стояка:
— ...дом номер семнадцать на Трубной стал музеем. Музей времени, так и называется. Экскурсии каждый день, кроме понедельника...
Музей. Ну что ж, могло быть хуже.
Зимой случилось неожиданное. Тимур пришел взволнованный:
— Василий Петрович, я слышал... из своего дома.
— Какого дома?
— В Душанбе. Где я родился. Голос матери. Она умерла пять лет назад, но я слышал ее. Она пела колыбельную. Ту, что пела мне в детстве.
Василий Петрович задумался.
— Значит, связь не только с местом. Но и с людьми. Мы носим свои голоса с собой.
— Получается, весь мир — как эти трубы? Все связано?
— Похоже на то.
В феврале Марго Давидовна заболела. Воспаление легких. Василий Петрович навещал ее в больнице.
— Знаете, Вася, — сказала она однажды. — Я рада, что вы нашли голоса. Все эти годы я думала, что схожу с ума. А теперь знаю — я просто слышу больше других.
— Вы поправитесь, Марго Давидовна.
— Знаю. Я слышала из труб. Проживу еще восемь лет. Умру в восемьдесят, во сне, первого мая. Неплохая дата для старой коммунистки.
Она улыбнулась. Василий Петрович взял ее за руку.
— Марго Давидовна, а вы не жалеете? Что знаете будущее?
— А что толку жалеть? Я знаю, как умру. Но не знаю, как буду жить эти восемь лет. А это важнее.
К весне Василий Петрович закончил десятую тетрадь. У него была почти полная хронология дома — с момента постройки старого здания до две тысячи восьмидесятого года, дальше голоса становились неразборчивыми.
Игорь предложил:
— Давайте напишем книгу. Анонимно. Как художественную. Никто не поверит, но хоть что-то останется.
— Пишите, — согласился Василий Петрович. — Только имена измените.
Летом произошло то, чего Василий Петрович ждал и боялся. Из первого стояка он услышал голос Тани:
— ...Вася умер. Мой Вася. Сорок пять лет вместе, и вот...
Он сидел на ведре, слушал, как жена оплакивает его. Но потом:
— ...хорошо, что он успел. Все записал, всех научил слушать. Игорь теперь главный по трубам. И Тимур помогает. И правнук, Васенька. Тоже слышит голоса. Василий Петрович был бы доволен...
Правнук Васенька. Который будет слышать голоса.
Василий Петрович улыбнулся.
Он вышел из подвала, поднялся домой. Таня готовила ужин.
— Опять в подвале сидел?
— Ага. Тань, а давай внуков в гости позовем?
— Давай. На выходные?
— Да. И скажи... пусть Васеньку привезут.
— Он же маленький совсем, полтора года.
— Ничего. Пусть привыкает к деду.
Таня обернулась, посмотрела на него.
— Вась, все хорошо?
— Все отлично. Просто... время собирать семью.
В выходные приехали все. Сын с женой и Васенькой. Дочь с мужем и двумя девочками. Квартира наполнилась голосами, смехом, жизнью.
После обеда Василий Петрович взял Васеньку на руки:
— Пойдем, покажу деду кое-что.
Они спустились в подвал. Васенька с любопытством смотрел по сторонам.
— Это трубы, — сказал Василий Петрович. — Волшебные трубы. Слышишь?
Васенька прислушался, улыбнулся, показал пальчиком на третий стояк:
— Баба!
Из третьего стояка звучал голос какой-то бабушки, рассказывавшей сказку.
Василий Петрович прижал правнука к себе.
— Слышишь, малыш. Это хорошо. Это дар. Или проклятие. Как посмотреть.
Васенька что-то залепетал на своем языке. Василий Петрович был уверен — мальчик понимает больше, чем кажется. Как Тимур. Как все, кто слышит голоса времени.
Вечером, когда все разъехались, Василий Петрович сидел на балконе, курил. Таня вышла, села рядом.
— О чем думаешь?
— О времени. О том, что все мы — голоса в трубах. Звучим, затихаем, но остаемся где-то. В памяти места, в памяти людей.
— Философ ты мой.
— Сантехник я. Просто сантехник, который слышит больше обычного.
Таня обняла его.
— Я тебя люблю, мой сантехник.
— И я тебя.
Они сидели, смотрели на вечерний город. Где-то там, в тысячах домов, текли по трубам голоса. Прошлые, настоящие, будущие. Надо только уметь слушать.
А в подвале дома номер семнадцать по Трубной улице продолжали звучать голоса. Они звучали, когда Василий Петрович спал. Когда работал. Когда жил свою обычную жизнь сантехника.
Потому что время не останавливается.
Оно течет.
Как вода в трубах.
Вечно.