Елизавета Петровна Воронцова сидела в приёмной стоматологической клиники «Жемчужная улыбка» и старалась не думать о предстоящей процедуре. В её пятьдесят два года она всё ещё испытывала детский страх перед бормашиной. Чтобы отвлечься, она рассматривала других пациентов: молодую мать с сыном-подростком, пожилого мужчину с газетой и женщину средних лет, которая показалась ей смутно знакомой.
— Воронцова, проходите в третий кабинет, — позвала медсестра.
Доктор Самойлов, полноватый мужчина с усталыми глазами, жестом пригласил её в кресло. Пока он готовил инструменты, Елизавета Петровна заметила, что дверь в соседний кабинет приоткрыта. Оттуда доносились приглушённые голоса.
— Откройте пошире, — попросил доктор, и Елизавета послушно разжала челюсти. Жужжание бормашины заглушило все звуки, но через несколько минут врач сделал паузу, чтобы сменить насадку.
Именно в этот момент из соседнего кабинета донёсся женский голос:
— Я же говорила, что никто не должен узнать. Особенно она.
— Но деньги уже переведены, — ответил мужской голос. — Завтра утром всё будет кончено.
Елизавета Петровна напряглась. Голос женщины казался знакомым. Где она его слышала?
— Продолжаем, — сказал доктор Самойлов, и бормашина снова ожила.
Процедура заняла ещё полчаса. Когда Елизавета Петровна выходила из кабинета, она увидела, как из соседней двери вышла та самая женщина из приёмной. Теперь она узнала её — Марина Геннадьевна, её соседка по лестничной площадке. Тихая, вежливая женщина, работавшая бухгалтером в какой-то фирме.
Их взгляды встретились. Марина Геннадьевна побледнела, словно увидела призрака.
— Добрый день, — пробормотала она и поспешила к выходу.
Елизавета Петровна задумчиво проводила её взглядом. Что означал тот разговор? О каких деньгах шла речь? И кто эта «она», которая не должна узнать?
Вернувшись домой, Елизавета Петровна не могла избавиться от тревожного чувства. Её профессия библиотекаря научила её обращать внимание на детали, складывать разрозненные факты в единую картину. И сейчас эта картина ей не нравилась.
Вечером она услышала, как Марина Геннадьевна разговаривает по телефону на лестничной площадке. Голос соседки звучал взволнованно.
— Нет, я не могу отменить... Да, я понимаю риск... Она была там сегодня, но вряд ли что-то слышала...
Елизавета Петровна прильнула к дверному глазку. Марина Геннадьевна стояла спиной к ней, сжимая телефон побелевшими пальцами.
Ночь прошла беспокойно. Елизавета Петровна несколько раз просыпалась, прислушиваясь к звукам за стеной. Квартира Марины Геннадьевны примыкала к её спальне, и обычно оттуда не доносилось ни звука. Но этой ночью она слышала шаги, скрип мебели, приглушённые голоса.
Утром, выходя за почтой, Елизавета Петровна столкнулась с незнакомым мужчиной, поднимавшимся по лестнице. Высокий, худощавый, в дорогом костюме. Он вежливо поздоровался и прошёл мимо. Через секунду она услышала звонок в дверь Марины Геннадьевны.
Любопытство пересилило приличия. Елизавета Петровна задержалась на площадке, делая вид, что ищет ключи в сумочке.
— Всё готово? — спросил мужчина.
— Да, документы здесь, — ответила Марина Геннадьевна. — Но я всё ещё сомневаюсь...
— Поздно сомневаться. Ваша мать не должна ничего заподозрить до самого конца.
Мать! Елизавета Петровна вспомнила, что несколько месяцев назад к Марине Геннадьевне переехала пожилая женщина — её мать, страдавшая начальной стадией деменции.
Следующие два дня Елизавета Петровна наблюдала за соседкой. Марина Геннадьевна выглядела измождённой, под глазами залегли тёмные круги. Однажды вечером Елизавета Петровна встретила её мать, Анну Ивановну, на лестнице.
— Здравствуйте, милая, — улыбнулась старушка. — А вы не знаете, куда Мариночка собралась меня отправить? Она говорит, что в санаторий, но я что-то не верю. Документы какие-то подписывать заставляет...
Сердце Елизавета Петровны ёкнуло. Кусочки мозаики начали складываться в тревожную картину. Переведённые деньги, документы, мать, которая не должна узнать...
На следующее утро она решилась на отчаянный шаг. Дождавшись, когда Марина Геннадьевна уйдёт на работу, Елизавета Петровна позвонила в её дверь. Открыла Анна Ивановна.
— Проходите, проходите! Мариночки нет, но я вам чаю налью.
За чаем Елизавета Петровна осторожно расспрашивала старушку. Выяснилось, что у Анны Ивановны есть квартира в центре города, которую она собирается подарить дочери. Документы уже почти готовы, осталось только поставить подпись у нотариуса.
— А санаторий? — спросила Елизавета Петровна.
— Ах да, Мариночка говорит, что сразу после оформления документов меня отправят подлечиться. В какой-то специальный пансионат для таких, как я, с провалами в памяти.
Елизавета Петровна почувствовала, как к горлу подступает ком. Она поняла замысел Марины Геннадьевны: оформить дарственную на квартиру матери, а затем отправить старушку в психиатрическую лечебницу, откуда та уже не вернётся.
Вечером того же дня Елизавета Петровна решилась на confrontation. Она подкараулила Марину Геннадьевну у подъезда.
— Нам нужно поговорить, — сказала она твёрдо.
— О чём? — Марина Геннадьевна пыталась казаться спокойной, но руки её дрожали.
— О вашей матери. И о квартире.
Лицо соседки стало мертвенно-бледным.
— Вы... вы всё слышали в клинике?
— Достаточно, чтобы понять, что вы задумали.
Марина Геннадьевна опустилась на лавочку у подъезда и закрыла лицо руками.
— Вы не понимаете, — прошептала она. — У меня долги. Огромные долги. Я взяла кредит на лечение мужа, но он всё равно умер. А теперь коллекторы угрожают... Если я не верну деньги до конца месяца, они...
— И вы решили пожертвовать матерью?
— Я не хотела! Но у неё деменция прогрессирует. Через год она меня не узнает. А в пансионате за ней будут ухаживать профессионалы. Это даже к лучшему...
Елизавета Петровна смотрела на неё с жалостью и отвращением одновременно.
— Есть другие способы решить проблемы с долгами. Обратитесь к юристу, объявите себя банкротом...
— Я уже всё проверила. Это не поможет.
Они сидели молча несколько минут. Наконец, Елизавета Петровна поднялась.
— У вас есть три дня, чтобы отменить эту сделку. Иначе я расскажу вашей матери всё. И обращусь в органы опеки.
Марина Геннадьевна подняла на неё полные слёз глаза.
— Вы не понимаете, что вы делаете. Коллекторы не шутят. Они могут...
— Это ваши проблемы. Но использовать больную мать для решения финансовых вопросов — это преступление. Не только перед законом, но и перед совестью.
На следующее утро Елизавета Петровна услышала громкие голоса за стеной. Марина Геннадьевна с кем-то спорила. Потом хлопнула дверь, и наступила тишина.
Через неделю она узнала развязку этой истории. Марина Геннадьевна продала свою машину и некоторые ценные вещи, договорилась с кредиторами о реструктуризации долга. Анна Ивановна осталась жить с дочерью, ничего не подозревая о том, что чуть не стала жертвой отчаяния собственного ребёнка.
Встречаясь на лестнице, Елизавета Петровна и Марина Геннадьевна теперь лишь кивали друг другу. Между ними навсегда легла тень недосказанности, тайны, которую знали только они двое.
Иногда, засыпая, Елизавета Петровна думала о том, правильно ли она поступила. Может быть, для Анны Ивановны действительно было бы лучше в специализированном учреждении? Но затем она вспоминала отчаянный взгляд Марины Геннадьевны и понимала: некоторые границы переступать нельзя, даже из самых благих побуждений.
Зубная боль, приведшая её в ту клинику, давно прошла. Но осадок от услышанного разговора остался навсегда, напоминая о том, как тонка грань между любовью и предательством, между заботой и корыстью, между правдой и ложью во спасение.